никитаСолнце, как сквозь марлю, пробивалось сквозь занавеску, лениво гладя кухонный стол, заставленный всякой всячиной. На столе, словно осколок прошлого, торчал старенький, потертый жизнью чайник, но Ирина Васильевна, по привычке, драила его до блеска – чтобы хоть что-то радовало глаз. Она сидела, помешивая ложечкой остывший чай, и смотрела куда-то в окно, а видела – только грустные разводы на поверхности жидкости, как отпечатки недавних слез. Пенсия… да что там пенсия, смех один – крохотная, как сиротская слезинка. Здоровье… ох, и оно барахлит, то тут кольнет, то там потянет. Но держалась. Как же иначе? Всю жизнь спину гнула, ради кого? Ради сына, для Лешеньки родимого. И вот, вырастила его, на ноги поставила, а Лешенька вырос, женился, семью свою завел… и словно растворился в этой новой жизни, оставив маму… где-то на станции «Забытая», на запасном пути.
Нет, врать не буду, не то чтобы забыл насовсем. Звонил, куда ж без этого. Иногда, правда, все больше по праздникам, забегал – так, на минутку, с дешёвеньким тортиком к чаю, скорее долг исполнить, чем душу отвести. А Ирина сердцем чувствовала – между ними стена выросла, невидимая, но ощутимая, как мороз по коже. И кирпичиками в той стене – чужая беда, тещина… Светланы Петровны.
Светлана Петровна, что уж греха таить, недавно овдовела. Муж, земля пухом, отошел в мир иной внезапно, как снег на голову – ни тебе «прости-прощай», ни «воды подать». И Светлана, женщина хоть и не старая, но … что-то в ней сломалось. Поникла, как одуванчик после дождя. Дочь, Оленька, забегала, засуетилась – маме помочь надо! А за Оленькой, куда ж ему деваться, и Алексей подпрягся. И вот тут-то… пошло-поехало.
Ремонт Светлане! Ох, ремонт… Словно войну объявили старым стенам. Окна менять – щели вон какие, дует, поди, как в поле! Сантехнику – ржавая, капает, тьфу, стыдоба! Мебель… да что там мебель, рухлядь одна, на помойку пора. И Ирина слушала эти Лешины жалобы на тещину неустроенную жизнь, а сердце у нее червяком точило. Не зависть, нет, что вы! Радоваться надо за людей, что помогают, не бросают в беде. Но … как-то не по себе было. Кололо под ложечкой, словно стеклышко за пазуху завалилось.
Сын в эту помощь теще ухнул, как в омут. С душой, с энтузиазмом, словно герой романа. Деньги… ну, деньги туда, как в черную дыру. Пыль столбом, грохот молотков, споры с мастерами… время, ах, время – как песок сквозь пальцы. Выходные, святое дело, когда раньше Леша к маме хоть на часок заглядывал, теперь – свято отданы теще. Продукты, лекарства, да все подряд – неслись в сторону Светланиной квартиры, словно караван шелков по Великому Шелковому пути. А Ирина… Ирина что? А Ирина – как трава у дороги. Расти, как хочешь, выживай, как можешь. Пенсия – копейки, но хватает на самое скудное. Суставы крутит, ноет – ну чего там, перетерплю. Лишь бы сына не беспокоить. Он и так занят. У него теперь заботы – важнее некуда.
Как-то раз, выглянув в окно, Ирина замерла. Леша подъехал на машине – опять! – к самому подъезду, а из багажника тащит тяжеленные пакеты. И куда несет? В сторону Светланиного дома, вон же он, рядом. В пакетах – чего только нет! Фрукты – заморские, яркие, колбаса – видно, дорогая, сервелат какой-нибудь, сыры – тоже не из дешёвых. Ирине как-то… неловко стало. Словно под гляделку попалась. Она ведь никогда не выпрашивала у сына подарков. Что ей надо? Лишь бы внимание, доброе слово. А тут – напоказ, словно ей, старухе, это не положено. Обида – змеей подколодной – зашевелилась внутри, заполонила все сердце горьким ядом.
Время шло, ремонт у Светланы двигался к финалу. Леша весь сиял, гордый, как павлин. Рассказывал жене и теще – «все на совесть сделали, как для себя!». Ирина молча слушала его хвастовство, улыбалась краешком губ, а внутри – пустота, холод ветер гуляет. А сама – только и думает про свой водонагреватель проклятый. Старый – ну совсем никакой. То греет, то плюется ледяной водой, а то и вовсе молчит, как рыба. Помыться по-человечески – целая эпопея, пляски с бубном вокруг этой рухляди. Надо бы Лешу попросить, помочь деньгами хоть. Все-таки сын – родная кровь, не откажет ведь?
Собралась с духом, позвонила сыну. Голос дрогнул – не удержалась. Но Леша, как будто не заметил, веселый такой, звонкий. Выслушал про водонагреватель – так, между делом, вполуха, и как отрезал:
— Мам, ну ты сейчас как-то не вовремя. У нас там еще дела у Светланы – не проворот, обои доклеить, люстру прикрутить. Да и с деньгами – пока туго, все в ремонт улетело. Вот закончим там – глянем и твоим. А ты … ты пока … так помойся. Не сахарная – не растаешь!
«Не растаешь…» слова словно плетью хлестнули. Ирина задохнулась от боли. «Не сахарная…» Как легко сыну говорить, не зная, как эти слова сердце рвут. Она молча клацнула трубкой, уставилась в стену пустыми глазами. Слезы… нет, не льются. Слишком горько, слишком больно – даже слезам нету дороги.
Через день – встреча с соседкой – нежданно-негаданно, у магазина. Разговорились – о погоде, о ценах, и тут соседка, как ножом по сердцу:
— А Светке-то как повезло! Сын у дочери – золото, а не парень! Все для нее делает, не жалеет ничего. И холодильник – вон, новенький привез, глянцевый, с «ноу-фростом», последняя модель. Да и стиралку новую видела – у подъезда стояла, грузчики в поте лица тащили. Вот это – помощь! Не то слово!
Ирину словно током шибануло. Холодильник… стиралка… «Последняя модель»… А ей – «на водонагреватель денег нет»? Ей, матери, которая ради этого Лешеньки жизнь положила, последнее отдавала? В горле пересохло, сердце заколотилось, в висках запульсировало. Неужели… неужели так бывает? Неужели сын может так предать? Неужели материнская любовь – ничего не стоит, пыль под ногами?
И тут – резкость в душе родилась. Решимость – как клинок стальной. Хватит ! Хватит молчать, глотать слезы, обиды хоронить. Надо – поговорить. С Лешей. В глаза смотреть – и все высказать. Спросить прямо – почему? Почему чужая мать – королева, а родная – никто, пустое место?
Вечером звонок от сына. Голос бодрый, как всегда, расспросы – «как здоровье», «как погода». А Ирина – как натянутая струна. Вся кипит, клокочет от праведного гнева. И как прорвало:
— Леша… — голос дрожит, срывается. — Я вот хотела… спросить… Ты … Светлане… холодильник купил? И стиралку? И ремонт … до последней заклепки? А мне… что мне-то? Я … я тебе кто? Соседка? Чужая тетка? Или… все-таки … мать?
Тишина в трубке – словно бездна разверзлась. Потом – резкий выдох Лешин, и в голосе – не раскаяние, а раздражение, злость прорезается:
— Мам! Ну что ты опять начинаешь? Да сколько можно тебе толдычить одно и то же? Ну сколько раз объяснять? Ты же не одна живешь, справляешься как-то. А Светлана… она вдова, одна-одинешенька! Ей – тяжелее в сто раз! Ну пойми ты уже наконец, а? Не маленькая ведь!
— «Справляюсь…» — голос Ирины – тихий, умирающий. — «Справляюсь»… Пока еще … как-то. А потом? Когда совсем сил не будет? Когда шагу ступить не смогу? Ты тогда что скажешь? Тоже – «справляйся»? Сама, как знаешь?
— Мам, ну не надо вот этого, а? — уже крик почти в трубке. — Я тебе что, враг закадычный? Злодей какой? Я же … помогаю тебе тоже! Продукты … привозим. Деньги … даем по возможности. Чего еще тебе надо?! Что тебе не так-то?
— Внимания, Леша, — шепчет Ирина, едва слышно. — Простого … человеческого внимания. И чтобы … ты помнил… что у тебя … не только теща есть… но и … мать родная. Вот и все.
И все. Разговор закончен. Ирина снова уходит в себя, захлопывается в собственной боли, как ракушка. Звонки от сына – редкие, как снег в августе. Ответы ее – сухие, односложные, словно камень кидает. Старается – сама, все сама. Не просить ничего, не ждать ничего. Гордость – последняя одежка старости – не дает слабинку. А обида… обида – гнилью внутри разъедает. Мир – потускнел, померк, стал серым, словно выцветшая фотография.
Месяцы – в молчанку, в холодную войну. Зима разыгралась – вьюги, снега по колено, гололед – не выйти из дома. Ирина сидит в четырех стенах, как в темнице. Да что там – продукты надо покупать, жить-то на что-то надо. И вот – скользкий день, выход в магазин, сумка тяжелая – не поднять. Поскользнулась – раз, и на земле. Боль – огнем по руке, молния пронзила. Сумка – кувырком, продукты – врассыпную по грязному снегу. Страх – холодный пот по спине. Попыталась встать – не могу. Рука – деревянная, не шевелится, только боль – тупая, ноющая. Люди вокруг – засуетились, закричали, подняли кое-как, скорую вызвали.
Больница… белые стены, запах лекарств, капельницы. Диагноз – безжалостный: перелом. Гипс – как кандалы, лекарства – горькие пилюли. Неделя – в палате, одна-одинешенька. Как сирота безродная. Ни звонка, ни весточки. Словно нет ее вовсе, исчезла, растворилась в воздухе. Только одиночество – тяжелое, густое – да боль в сломанной руке – ноющая, неумолчная.
На третий день – дверь открывается, и на пороге – Алексей. Лицо – виноватое, растерянное, словно потерянный щенок. Увидел мать – в гипсе, бледную – и сел на стул рядом, как под кошенный. Вся самость с него как ветром сдуло.
— Мам… Ольга… Ольга сказала… Я … не знал… ничего не знал… Прости меня, мама, пожалуйста… дурак я, ослеп, оглох…
Ирина смотрит на сына – взгляд холодный, чужой почти. Словно сквозь него видит. Внутри – буря клокочет. Обида – как раскаленное железо, боль – не утихает, гнев – душит горло. И где-то там, глубоко-глубоко – слабая, едва заметная искорка – надежда? Но снаружи – маска. Непроницаемая, ледяная.
— Что пришел? Что забыл тут, Лешенька? — голос ровный, спокойный, а в глазах – сталь. — Время выкроил? От Светланы свободен? Решил – навестить старую мать, пока еще … дышит? Или уже … похоронить приехал?
Слова – остры, как бритва. Алексея – как ножом полоснули. Он съежился, опустил голову, не может в глаза матери смотреть. И тут – дошло до него. Вдруг, как молния ударила. Всю мерзость, всю глупость, всю чудовищность своего поведения – осознал. За чужой заботой – родную мать затоптал. Оставил в одиночестве, бросил на произвол судьбы. Вина – обжигает, душит, нет прощения.
— Мам… ну что ты так? — шепчет виновато. — Не надо так говорить… Я … не хотел… Не думал … глупый был…
— Не думал? — горький смех – как скрежет металла. — Вот и видно. Что не думал. А ты ведь … всегда другой был, Лешенька. Добрым, жалеючим, отзывчивым. А тут … ослеп, оглох. Или … просто … не захотел видеть? Не захотел знать?
— Прости меня, мам… — повторяет Алексей, а ком в горле – не проглотить. — Прости… Я все … исправлю. Честно-честно… Все сделаю … как надо.
Ирина вздыхает тяжело, отворачивается к окну. Смотрит – снег валит за стеклом, белый и равнодушный. Голос – усталый, глухой:
— Не надо ничего … исправлять, Леша. Я не просила … ничего. Ты сам … выбор свой сделал. Сам решил – кто для тебя … важнее. Я только … одно … надеюсь. Когда … ты сам … старый станешь… твои дети … не поставят … тебя … на второе место. Вот и все. Больше … ничего … не хочу.
Словно лед по сердцу. Алексей – остолбенел. Слова матери – как клеймо на душе выжгли. Он никогда так … не думал. Не видел ситуацию ее глазами. Не понимал – как это выглядит со стороны. Предательство… отказ от матери… жутко. А про детей… про своих будущих детей … точно в цель попало. Ведь он же … для них … самого лучшего хочет. Чтобы любили, уважали родителей. А сам-то … что творит?
После больницы – домой, как в другой мир. Ирина – словно тень. Сломанная рука ноет, но душа болит сильнее. Но… мир меняется. Лед тронулся. Алексей – звонит каждый день. Приезжает – помочь, чем может. Продукты – пакетами тащит, и не только ей, но и Светлане – точно поделил заботу поровну. Водонагреватель – тот самый, проклятый – установил в миг. И … сиделка появилась – милая женщина, помогает по дому, пока рука не окрепнет.
Ольга – ворчит поначалу. Недовольна – ей кажется, теперь ее маме меньше внимания, что Леша разрывается на два фронта. Но … однажды … приезжают втроем – к Ирине в гости. И видит Ольга – как Алексей бережно помогает свекрови ужин готовить, как они шепчутся о чем-то, улыбаются … по-родному так, тепло. И в сердце Ольги – стыд зашевелился. Стыд за ревность глупую, за однобокую любовь к матери. Поняла – нельзя так. Нельзя все – только одной, а другую – в сторону. Семья – это баланс. Справедливость – для всех. Равно – ко всем близким.
Семья – как корабль после шторма – выравнивается, плывет дальше. Отношения – теплее, доверительнее. Обиды – уходят в пыль времен. А Алексей … Алексей – урок жизненный усвоил. Простой урок, но важный. Если помогать – так обеим. Нельзя забывать – их две. Матери. И обе – святые. И обе ждут – внимания, любви, заботы. Просто … потому что они – есть. В твоей жизни. И любовь … должна быть справедливой. Равной, как солнце – светит для всех одинаково. И греет – всех без разбора.