никита— Маша у вас нагулянная! – будто смакуя каждое слово, процедила Лидия Петровна, вперившись в меня своими колючими, как угли, глазами.
Я застыла с половником в руке, словно громом поражённая. Вокруг – звенящая тишина накрытого к воскресному обеду стола. Муж, Лёша, сидел напротив матери, уставившись в тарелку, словно там скрывались ответы на все мировые загадки. Дети, пятилетняя Машка и трехлетний Сашка, замерли, чувствуя напряжение, повисшее в воздухе, словно грозовая туча перед ливнем.
«Что она несёт?!» – бешено заколотилось в груди. Я словно оглохла на секунду, пытаясь осознать смысл этих чудовищных слов. Нагулянная? Моя Маша? Мой первенец, выстраданный, вымоленный ребёнок, которого я носила под сердцем как зеницу ока, растила, не спала ночами, – вдруг стала «нагулянной»? И кому пришло в голову это грязное, оскорбительное слово? Свекрови, матери моего мужа, женщине, которую я всегда старалась уважать, угодить, с которой, как мне казалось, у нас были если не тёплые, то хотя бы ровные отношения.
— Лидия Петровна, вы что такое говорите? – наконец выдавила я, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри всё уже кипело. Голос предательски дрогнул. Я поставила половник на подставку, боясь уронить его от нервного напряжения.
Свекровь усмехнулась, криво и зло. В уголках её губ залегли глубокие морщины, делая лицо ещё более неприветливым.
— А что такого? – пожала она плечами, глядя на меня сверху вниз. – Правду говорю. Глаза разуй – на кого она похожа? Ни капли Лёшина! Вся в твою породу… вон, рыжая, как лисица.
Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Рыжая? Да, Маша рыженькая, пошла в мою бабушку, по маминой линии. А Лёша – темноволосый, в отца. Но разве в этом дело? Разве цвет волос – повод для таких чудовищных обвинений?
— Мама, ну что ты такое несёшь, а? – пробормотал наконец Лёша, не поднимая глаз. Голос у него был тихий, виноватый, словно он уже заранее признавал правоту матери.
— А что я несу? Правду! – голос свекрови стал громче, резче. Она словно почувствовала поддержку сына и воспрянула духом. – Я не слепая! Я всё вижу! И давно подозревала! Вечно ты, Анька, вертелась, как уж на сковородке! То с подружками, то на работе задерживаешься, то ещё где… А мужики вокруг тебя всегда вились… Знаю я вас, молодых! Только гулять да развлекаться! А потом детей на мужей вешаете!
Слова свекрови били, словно пощёчины. Каждое слово – как гвоздь в крышку гроба моего самообладания. Я молчала, не в силах вымолвить ни слова. Ком в горле мешал дышать. Слёзы подступили к глазам, но я изо всех сил гнала их прочь. Нельзя плакать! Нельзя показывать ей свою слабость! Она только этого и ждёт.
— Лидия Петровна, прекратите этот цирк! – наконец собравшись с силами, сказала я, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно, хотя внутри всё дрожало. – Как вам не стыдно такое говорить? Маша – дочь Лёши! И если вы сомневаетесь, то… то мы можем сделать тест ДНК! Прямо сейчас! – выпалила я, сама не веря в собственную дерзость.
Свекровь удивлённо вскинула брови. Кажется, такого отпора она не ожидала. Лёша наконец поднял голову и посмотрел на меня смесью испуга и недоумения. Дети испуганно прижались друг к другу, чувствуя, что происходит что-то страшное.
— Тест ДНК? – переспросила свекровь, словно не расслышала. В голосе её промелькнула неуверенность, как тонкая трещинка на льду. – А зачем это? Я и так вижу…
— Нет, Лидия Петровна, – перебила я её, не давая возможности отступить. – Вы «видите» не то, что есть на самом деле. Вы видите то, что хотите видеть! Вы всегда меня недолюбливали, это я знаю. Но при чём здесь мой ребёнок? При чём здесь Маша? Она ни в чём не виновата! И я не позволю вам поливать грязью ни её, ни меня! Если вы сомневаетесь, то единственный способ раз и навсегда положить конец этим грязным инсинуациям – это тест ДНК! Согласны?
Я смотрела свекрови прямо в глаза, не отводя взгляда. Внутри всё клокотало от обиды и негодования. Но я старалась держаться ровно и спокойно. Я знала, что сейчас решается не только вопрос о Машином происхождении, но и судьба нашей семьи. Доверие – тонкая материя. Один неосторожный шаг, одно сомнение – и оно может разбиться вдребезги.
Свекровь молчала, тяжело дыша. На лице её читалась борьба. С одной стороны – желание уязвить меня, доказать свою правоту. С другой – страх разоблачения. Ведь в глубине души она, наверное, и сама понимала, что несет чушь. Но гордость не позволяла ей признать свою ошибку.
— Ну что? – настойчиво повторила я, не отрывая взгляда. – Согласны на тест?
Свекровь медленно кивнула. Лицо её по-прежнему было каменным, но в глазах мелькнула какая-то непонятная тень – то ли сомнение, то ли злость, то ли что-то ещё.
— Хорошо, – проговорила она тихо, словно выдавливая из себя каждое слово. – Пусть будет по-твоему. Сделаем твой тест. Но если окажется, что я права…
— Не окажется, – твердо перебила я её. – Не окажется. Маша – дочь Лёши. И я готова это доказать. Чего не скажу о вас.
В воздухе повисла тяжелая тишина. Запах праздничного обеда казался теперь удушливым и невкусным. Аппетит пропал напрочь. И радость от воскресного дня испарилась без следа. Осталась только горечь обиды и тяжелое предчувствие неизвестно чего.
Неделя тянулась мучительно медленно. Мы сдали анализы. Ждали результатов, как приговора. Лёша ходил сам не свой. Молчал, хмурился, старался не смотреть мне в глаза. Я чувствовала стену между нами, которая выросла за эти дни. Стена недоверия. Самое страшное, что могло случиться в нашей семье. Сомнение, посеянное свекровью, пустило корни в сердце моего мужа. И я уже не была уверена, что смогу это недоверие искоренить.
В день, когда пришли результаты, Лёша приехал с работы раньше обычного. В руках он держал конверт. Лицо у него было бледное, глаза бегали. Он сел на диван, словно под тяжестью чего-то невыносимого, и протянул мне конверт.
— Вот, – тихо сказал он. – Забери. Сама смотри. Я не могу.
Я взяла конверт дрожащими руками. Распечатала. Развернула бланк. Буквы плясали перед глазами. Но главное было видно сразу – «Отцовство подтверждено на 99,9%».
Я молча протянула бланк мужу. Он взял его и долго смотрел, не отрываясь. Потом поднял глаза на меня. В них стояли слёзы.
— Прости меня, – прошептал он еле слышно. – Прости меня, Аня. Я… я был дураком. Я поверил матери… Я сомневался в тебе… Прости.
Я молчала. Слёзы тоже ступили к горлу. Но это были уже не слёзы обиды и гнева. Это были слёзы боли и разочарования. Да, тест подтвердил, что Маша – его дочь. Но доверие было уже подорвано. Семья треснула. И я не знала, сможем ли мы склеить эти трещины.
— Ты прав, – наконец сказала я, глядя мужу в глаза. Голос звучал ровно, холодно, без эмоций. – Ты был дураком, Лёша. И твоя мать – злая и жестокая женщина. Но дело даже не в ней. Дело в тебе. В том, что ты позволил ей так сомневаться во мне. В том, что ты сомневался сам. Однажды сомневшись, сомневаться будешь всегда.
Я поднялась с дивана. Подошла к окну. Смотрела на улицу, где играли дети, смеялись прохожие, жила обычная жизнь. Жизнь, которая для меня только что изменилась навсегда.
— Я ухожу, Лёша, – сказала я, не оборачиваясь. – Я не могу жить с человеком, который мне не доверяет. Который ставит слова чужой женщины выше моих собственных. Который готов сомневаться в отцовстве собственного ребёнка. Прощай.
Я собрала детей. Сложила в сумку самые необходимые вещи. И ушла. Не оглядываясь. Оставив позади разбитую семью, предательство любимого человека и змеиный шепот свекрови, который отравлял нам жизнь долгие годы. Впереди была неизвестность. Но в сердце жила надежда на то, что без недоверия и лжи жизнь может стать лучше. Даже если придется начинать всё с нуля. И ради Машки и Сашки я была готова на всё. Ради них я докажу обратное. Обратное тем грязным словам, которые бросила мне в лицо свекровь. Я докажу, что женщина может быть сильной. Может быть счастливой даже одна. И что любовь матери к своим детям – самая сильная сила на земле.