никитаСолнце робко заглядывало в кухонное окно, окрашивая в нежно-розовый утренний туман кружевную занавеску. Я сидела за столом, допивая уже остывший кофе, и смотрела на эту занавеску. Купила ее недавно, когда мы с Виктором… Когда мы еще планировали будущее. Планировали светлую, уютную кухню, где будем пить чай вечерами, болтать обо всем на свете. Глупая. Как я могла быть такой глупой?
Утро начиналось как обычно. Виктор уже уехал на работу, как всегда, рано. Он вообще всегда был пунктуальным, ответственным. В этом-то и был парадокс. Ответственный… но только не передо мной. Я машинально перелистывала вчерашнюю газету, пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то, кроме тяжелых мыслей, обволакивающих сознание липким туманом. Но буквы плясали перед глазами, слова теряли смысл. В голове вертелся один и тот же неприятный разговор, одно и то же горькое открытие.
Все началось, казалось бы, с ерунды. Зашла оплатить коммунальные, а банкомат, зараза, выдал чек с балансом. И цифры… цифры не сходились. Я знала примерно, сколько у нас должно быть на счету. Мы откладывали на отпуск. Мечтали поехать в Петербург, посмотреть на белые ночи, погулять по набережным. Виктор так воодушевленно рассказывал про этот город! А на счету – пустота. Вернее, не пустота, а сумма, которая никак не могла быть остатком после обычных расходов.
Сначала я решила, что ошиблась. Пересчитала все квитанции, проверила записи в блокноте. Нет, не ошибка. Деньги исчезли. Куда? Первая мысль – украли. Но карточка всегда при мне, никто не мог снять деньги без моего ведома. Вторая мысль… она была хуже. И касалась Виктора.
Вечером, когда Виктор вернулся с работы, я, стараясь сохранять спокойствие, спросила его про деньги.
— Вить, слушай, тут такое дело… я сегодня платила коммуналку, и баланс на карте меня удивил. Мы же откладывали на отпуск, где деньги?
Виктор как-то сразу съежился, отвел взгляд. Обычно такой открытый, улыбчивый, сейчас он казался чужим, закрытым.
— Какие деньги? — спросил он невнятно, будто не понимая, о чем речь.
— Ну, на отпуск. Мы же копили, ты помнишь? Мы считали, у нас должна быть другая сумма. Гораздо больше.
— А… — Виктор замялся, потом вздохнул. — Понимаешь, мам… маме нужны были деньги.
Маме. Вечно эта мама. Я, конечно, понимала, что мать – святое. Но маме Виктора было далеко за восемьдесят, пенсия у нее неплохая, своя квартира. На что ей постоянно нужны деньги?
— Маме? На что? — я постаралась говорить ровно, без нажима, но голос все равно дрогнул.
— Ну, там… лекарства, — пробормотал Виктор, глядя в пол. — Ты же знаешь, возраст…
Лекарства. Это был универсальный ответ на все случаи жизни. Когда свекровь жаловалась на здоровье, когда просила деньги, когда влезала в наши дела. Лекарства.
— Виктор, ну какие лекарства? Она же только недавно в санатории была, вроде чувствовала себя хорошо. И потом, вся зарплата? Ты отдал ей всю свою зарплату?
— Ну, не всю, — промямлил он, но как-то неуверенно. — Часть. Я оставил на… на еду. И на проезд.
На еду и на проезд. А как же мы? Как же наш отпуск? Как же мебель, которую мы хотели обновить? Как же элементарные потребности нашей семьи? Ведь мы семья, или нет?
— Виктор, — я постаралась взять себя в руки, говорить спокойно. — Послушай меня. Я понимаю, маме нужно помогать. Но не так же! Ты отдаешь ей все, до последней копейки. А мы с тобой как жить должны? Ты же муж, ты глава семьи. Или глава семьи – это твоя мама?
Виктор вспыхнул.
— Ну что ты такое говоришь! Конечно, семья – это мы. Но мама – это мама. Я не могу ее бросить. Она одна, ей тяжело.
— Ей тяжело? — во мне закипала злость. — Виктор, она живет в своей квартире, пенсию получает, не голодает. А мы? Мы что, не семья? Или я для тебя никто?
Слезы подступили к горлу. Я отвернулась, чтобы он не видел моей слабости. Он подошел сзади, обнял за плечи.
— Ну чего ты, Леночка? Не плачь. Я все исправлю. Я поговорю с мамой. Мы найдем какой-то выход.
Я не верила ему. Не верила ни единому слову. Сколько раз он говорил «поговорю с мамой»? И что из этого выходило? Ничего. Мама всегда была на первом месте. Мама решала все. Мама манипулировала им как марионеткой. А я… я была где-то на задворках его жизни, второстепенным персонажем в его маминой драме.
Утро вступало в свои права. Солнце поднялось выше, разогнало розовый туман, осветило кухню ярким, безжалостным светом. Я смотрела на занавеску, уже не видя ее кружев. Перед глазами стояли цифры из банковской выписки, как приговор нашему браку. И образ свекрови – властной, холодной, смотрящей на меня сверху вниз.
Я встала из-за стола, подошла к окну. На улице кипела жизнь. Люди спешили на работу, машины гудели, где-то кричали дети. Жизнь шла мимо меня, жизнь без меня. А я застряла в этом мамином болоте, тону в нем медленно и мучительно.
В тот день Виктор вернулся позже обычного. У порога мялся, как школьник, провинившийся перед директором.
— Лен, — сказал тихо, не глядя в глаза. — Я поговорил с мамой.
Вот оно. Началось. Сердце ухнуло куда-то вниз, в пятки. Я уже знала продолжение. Знала наперед каждое слово.
— И что? — спросила равнодушно, стараясь не показать волнения.
— Мама очень расстроилась, что ты узнала. Говорит, это наши семейные дела, ты не должна была лезть.
— Семейные дела? — я усмехнулась горько. — Виктор, ты понимаешь, что твоя мама влезает в нашу семью по самое не хочу? Что она разрушает нашу семью?
— Ну что ты такое говоришь! — Виктор повысил голос, впервые за весь вечер подняв на меня глаза. — Мама ничего плохого не хочет. Она просто … просто ей тяжело.
Снова «ей тяжело». Как заезженная пластинка. А мне, значит, легко? Мне легко жить в постоянном напряжении, чувствовать себя обманутой, ненужной, лишней?
— Виктор, — я сказала твердо, глядя ему прямо в глаза. — Я ставлю ультиматум. Либо ты перестаешь отдавать маме всю зарплату, либо мы разводимся. Выбирай.
Тишина повисла в воздухе, напряженная, густая, как натянутая струна. Виктор молчал, опустив голову. Я видела, как на его лбу проступили капельки пота, как дрожат руки. Он разрывался между мной и матерью, не в силах сделать выбор. И этот выбор был для меня уже ответом.
Внезапно из соседней комнаты раздался громкий крик. Это свекровь. Она все слышала. Конечно, она всегда все слышала. Стены в нашей «хрущевке» тонкие, а у свекрови слух, как у рыси.
— Витя! Витя, что там у вас творится? Кто меня обижает? — голос ее дрожал, визжал, полный ненависти и злобы. — Это она, да? Эта змея подколодная! Она тебя настраивает против матери!
Виктор рванулся к двери, побежал к матери, оставляя меня стоять одной посреди комнаты. Я смотрела ему вслед и понимала, что все кончено. Он выбрал. Он выбрал мать. Как и всегда.
В ту ночь я не спала. Собирала вещи, не зажигая света, в полумраке, как воровка. Складывала в сумку самое необходимое: одежду, документы, фотографии. Фотографии с Виктором. Молодые, счастливые, наивные. Как же мы были наивны, думая, что сможем построить свою семью на чужих руинах, под тяжелым прессом маминой любви.
Утром я оставила на кухонном столе короткую записку: «Я ухожу. Прости. Или не прощай. Как знаешь.» Вышла из квартиры, закрыла дверь на ключ, и шагнула в новую жизнь. В жизнь без Виктора, без маминых криков, без упреков и ультиматумов. В жизнь, где я буду сама себе хозяйка. Страшную жизнь, но свободную.
Прошло полгода. Я сняла маленькую квартирку на окраине города, устроилась на вторую работу, чтобы свести концы с концами. Было тяжело, одиноко, горько. Но с каждым днем становилось легче. Боль понемногу утихала, как застарелая рана. Я училась жить заново, без оглядки на прошлое, без надежды на возвращение в то счастливое время, которое оказалось иллюзией.
Виктора я не видела все эти месяцы. Он не звонил, не писал. Будто меня и не было в его жизни. Наверное, мама позаботилась о том, чтобы мы никогда больше не встретились. Наверное, она была довольна. Вернула сына под свое крыло, избавилась от неугодной невестки. Победа. Только вот какой ценой?
Однажды я шла по улице, задумавшись о своем, и вдруг услышала знакомый голос.
— Лена? Это ты?
Я вздрогнула, подняла голову. Передо мной стоял Виктор. Худой, измученный, с запавшими щеками и уставшими глазами. Он постарел лет на десять за эти полгода. Рядом с ним маячила свекровь, недовольно морщась и оценивающе осматривая меня с ног до головы.
— Здравствуй, Виктор, — сказала я спокойно, стараясь не выдать волнения.
— Лена, я… я так рад тебя видеть, — пробормотал он, глядя на меня жалобными щенячьими глазами. — Как ты? Где живешь? Как работа?
Я смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни злости, ни обиды, ни любви. Только пустоту. Он стал мне чужим, далеким, как герой из прочитанной книги, которого уже не вспомнить в деталях.
— Все хорошо, Виктор, — ответила я ровным голосом. — Живу, работаю. Все в порядке. Прощай.
И пошла дальше, не оборачиваясь. Слышала только за спиной тяжелый вздох Виктора и злобное шипение свекрови. Пусть остаются со своими проблемами, со своей зависимостью, со своим несчастьем. Моя жизнь – теперь только моя. И я сама буду решать, как ее прожить. Пусть тяжело, пусть одиноко, но свободно. И это – главное. Свобода дороже всего на свете. Даже любви. Или нет… особенно любви, которая душит и уничтожает твою душу. Нет, такая любовь не нужна. Никому не нужна.
Я ускорила шаг, вдыхая свежий весенний воздух, и почувствовала легкость в груди, словно сняла с плеч тяжелый груз. Жизнь продолжалась. И впереди было еще много неизвестного, много интересного, много светлого. Я верила в это. Верила в себя. И этого было достаточно. На сегодня – достаточно.