никита«А теперь подумайте, уважаемый суд, справедливо ли это? Я её содержал четыре года. ПОЛНОСТЬЮ. Одевал, кормил, возил на море…»
Максим выпятил подбородок и театрально обвёл рукой зал, словно приглашал всех разделить его праведное возмущение. Его дорогие часы сверкнули под лампами — маленькая, но такая говорящая деталь. Он ими постоянно хвастался перед друзьями. Помню, как он заставил меня месяц экономить на продуктах, чтобы хватило на последний взнос за эту «инвестицию в имидж». А потом, когда я приготовила на ужин простой суп вместо мяса, он закатил глаза и процедил: «И это на мою-то зарплату? На кухню тебя пускать бесполезно, что ли?»
Я сидела напротив и разглядывала человека, с которым прожила четыре года. Странно, как быстро родное лицо может стать чужим.
— Море, значит… — пробормотала я так тихо, что услышала только адвокат, сидевшая рядом.
Ирина Дмитриевна — мой адвокат — едва заметно улыбнулась и сжала моё плечо. У неё была удивительная способность одним жестом передать: «Терпение, Аня. Сейчас он сам себя закопает».
А Максим продолжал, распаляясь всё сильнее:
— Она НЕ РАБОТАЛА! — Максим почти выкрикнул это, брызгая слюной. — По своему ВЫБОРУ, между прочим! Четыре года, ЧЕТЫРЕ ГОДА она сидела дома на всём готовеньком, пока я ВКАЛЫВАЛ как проклятый с утра до ночи! Вы хоть представляете, что такое бизнес? Это когда ты возвращаешься домой в десять вечера с головной болью, а тебе даже ужин не разогрели! И вот теперь, теперь эта… эта домохозяйка должна получить половину МОЕЙ квартиры и МОЕЙ машины?! Которые Я покупал на МОИ деньги?! Да где справедливость, я вас спрашиваю?!
Адвокат Максима, прокашлявшись, добавил сухим профессиональным тоном:
— Ваша честь, мой клиент настаивает, что квартира и автомобиль должны остаться полностью в его собственности, поскольку приобретались исключительно на его денежные средства. А госпоже Ветровой он готов выплатить единовременную компенсацию в размере трехсот тысяч рублей и оставить ей личные вещи.
Я едва сдержала горький смех. Триста тысяч за четыре года жизни! За тысячи приготовленных обедов, за горы выглаженного белья, за бессонные ночи и уничтоженную самооценку. Даже уборщица за это время заработала бы больше.
Судья — женщина с усталыми глазами — посмотрела на него поверх очков:
— Господин Ветров, напоминаю, что согласно Семейному кодексу, имущество, нажитое в период брака, является совместным независимо от того, на чьи средства оно приобретено. Если вы считаете, что вашей супруге полагается меньшая доля, вам следует представить соответствующие доказательства.
Максим повернулся к своему адвокату — седому мужчине с лицом профессионального игрока в покер. Тот еле заметно качнул головой: «Нет таких доказательств».
В зале повисла тишина. Я смотрела на Максима и вспоминала, как всё начиналось.
Мы познакомились в фитнес-клубе. Я работала там администратором и параллельно учились на вечернем. Он — успешный менеджер в строительной компании, на десять лет старше, с уверенной улыбкой человека, привыкшего получать то, что хочет.
— Девушка с ресепшена, а вы всегда такая серьёзная? — спросил он, задерживаясь у стойки дольше, чем требовалось для сдачи ключа от шкафчика.
— Только когда вижу нарушителей правил, — ответила я, кивнув на его полотенце, перекинутое через плечо вопреки инструкции.
Он рассмеялся, и в этом смехе было что-то обезоруживающее.
— Прощаете?
— В первый и последний раз, — улыбнулась я.
Потом были цветы. Кофе и в мою смену и после моей смены. Прогулки по вечернему городу. Ухаживал он красиво — надо отдать должное. Через полгода сделал предложение, ещё через три месяца мы поженились.
А потом сказка стала медленно превращаться в прозу жизни.
— Слушай, а зачем тебе эта работа за копейки? — спросил как-то Максим, когда я вернулась с утренней смены. — Я прилично зарабатываю, тебе не надо надрываться.
— Мне нравится моя работа, — пожала я плечами. — И вообще, я люблю быть независимой.
Он фыркнул:
— Независимой? От меня, что ли?
— Не в этом смысле. Просто хорошо иметь свои деньги.
— «Свои деньги», — передразнил он. — Ты со своей зарплатой даже на приличные туфли накопить не сможешь.
Но я держалась за свою работу, как за ниточку, связывающую меня с прежней жизнью. А потом всё изменилось — тест с двумя полосками и мир перевернулся.
Начались невыносимые утренние «приветы». Я просыпалась и часами не могла отойти от ванной. Белый кафель и холодный пол стали моими лучшими друзьями.
Каждый запах вызывал новую волну тошноты — даже любимый кофе Максима стал для меня настоящей пыткой.
— Придётся взять отпуск, — сказала я мужу однажды утром, когда еле смогла подняться с постели.
Максим оторвался от телефона и посмотрел на меня с таким выражением, словно весь мир только что подтвердил его правоту:
— Наконец-то! — он подсел ко мне на кровать. — А я тебе что говорил, а? Сколько можно было упрямиться?
— Это ненадолго, — возразила я. — Первые месяцы самые сложные, потом станет легче.
Он хмыкнул и покачал головой, как будто разговаривал с неразумным ребёнком:
— Брось, Ань, — он погладил меня по руке с видом заботливого, но строгого отца. — Какой смысл цепляться за эту работу? Сама посуди — скоро животик вырастет, будешь как колобок за стойкой катиться? Смешно же! А потом ребёнок родится… Ему нужна мать, а не загнанная лошадь, которая разрывается между подгузниками и работой.
Я промолчала. Внутри нарастала тревога — его слова звучали вроде бы правильно, но почему-то вызывали только тяжесть на сердце.
А на пятом месяце я проснулась от боли внизу живота. Тянуло так сильно, что я не могла разогнуться. А потом увидела пятна на простыне — и поняла всё. Меня трясло от страха, от одной мысли, что мой ребёнок может…
Больница. Белые стены. Сочувствующие взгляды медсестёр. И пустота внутри — такая оглушительная, что хотелось кричать.
— Ну сколько можно, Ань? Мы ещё молодые, будут у нас дети.
Врач рекомендовал мне не заводить детей еще минимум год. Нервное истощение, сказал он. Надо восстановиться.
На работу я так и не вернулась — не хватило сил. Максим поначалу был заботлив, даже трогателен. Приносил мне фрукты в постель, смешил дурацкими анекдотами. А потом как будто решил, что раз я физически оправилась, то и душевные травмы должны затянуться по расписанию.
— Знаешь, — сказал он однажды вечером, — раз уж ты теперь дома, можешь заняться этим как следует. Готовить, порядок наводить. У Серёги жена такие ужины готовит — пальчики оближешь!
Сначала я делала это через силу. Потом — на автомате. Где-то через полгода после произошедшей потери депрессия начала отступать, и я заговорила о возвращении к работе или учёбе.
— Зачем? — искренне удивился Максим. — Я же тебя обеспечиваю!
— Мне скучно дома.
— Скучно ей! Максим резко отложил вилку, и она звякнула о тарелку. Его лицо исказилось в гримасе такого искреннего возмущения, что на секунду мне стало стыдно за свои слова. — А мне, по-твоему, ВЕСЕЛО по десять часов корячиться?! Я, между прочим, хребет ломаю, чтобы ты тут в четырёх стенах прохлаждалась! Чтобы у тебя была крыша над головой, шмотки в шкафу и еда в холодильнике!
Он сверлил меня взглядом, будто я только что призналась в предательстве:
— И ты хочешь вернуться в этот свой фитнес-клуб? Где всякие потные мужики будут пялиться на тебя? Где каждый второй качок пытается телефончик записать? Я, между прочим, всё видел, когда за тобой заезжал! И как они заигрывали, и как ты им улыбалась в ответ!
Он скривился, передразнивая:
— «Ой, чем я могу вам помочь? Ой, какой абонемент вы хотите?» Да для этой работы мартышку можно обучить — улыбаться и кнопки нажимать! Это не РАБОТА, Аня, это… это посмешище какое-то! Моя жена — администратор, тоже мне, нашла чем гордиться!
Он резко встал, нависая надо мной:
— Мне, знаешь ли, УДОБНО, что ты дома сидишь. Ужин на столе, рубашки поглажены, и я точно знаю, что никакой парниша к тебе не клеится, пока я на работе горбачусь! А если тебе скучно — придумай себе хобби. Вышивай крестиком или блог веди, я не против. Только эти разговоры про работу давай закончим. Ты моя жена, а не… девка на побегушках.
Этот аргумент я буду слышать ещё три года, с разными вариациями, но с одинаковым посылом: «Я тебя содержу, будь благодарна».
— Госпожа Ветрова, вы хотите что-то пояснить суду? — голос судьи вернул меня в реальность.
Я посмотрела на Максима — он сидел, откинувшись на спинку стула, с таким видом, словно всё происходящее было досадной формальностью, недостойной его внимания.
— Да, Ваша честь, — я поднялась. — Хочу.
Ирина Дмитриевна ободряюще кивнула.
— Четыре года назад я потеряла ребёнка и работу. Это случилось практически одновременно, и я… сломалась. Тяжёлая депрессия — вот как это называется правильно. Я не могла найти в себе силы даже выйти на улицу, не то что работать. Мой муж… — я запнулась. — Максим сначала поддерживал меня. А потом решил, что раз я всё равно сижу дома, то должна превратиться в идеальную домохозяйку. И знаете, что самое обидное?
Я сделала паузу, чувствуя, как горло перехватывает.
— Самое обидное, что я верила ему. Верила, что должна быть благодарна за то, что меня «содержат». Что это нормально — чувствовать себя бесправной вещью, потому что не приношу денег в дом.
Максим подался вперёд:
— Да ладно, Ань, какой «бесправной вещью»? Ты жила как у Христа за пазухой!
— А помнишь, как ты порвал мои книги? — тихо спросила я.
Он замолчал, явно не ожидав этого вопроса.
— Я нашла курсы копирайтинга онлайн. Хотела научиться писать тексты, работать из дома. А ты сказал: «Нечего страдать ерундой». Порвал книги и добавил: «Пока я тебя кормлю, ты занимаешься домом, а не всякой чушью». Помнишь?
Судья внимательно смотрела то на меня, то на Максима.
— Это было один раз! — возмутился он. — И вообще, я на эмоциях. Ты опять ужин не приготовила, полы грязные — везде твои волосы эти…
— А помнишь, как я хотела купить абонемент в бассейн? — продолжила я. — Ты сказал: «Когда будут свои деньги, тогда и будешь тратить на всякую ерунду. А сейчас экономим».
Он закатил глаза:
— Да мы ипотеку платили, каждая копейка на счету была!
— При этом ты каждую неделю прогуливал с друзьями в барах суммы, на которые я могла бы месяц ходить в бассейн, — заметила я.
— Так то я! Я деньги зарабатывал, мне и отдыхать!
Судья постучала ручкой по столу:
— Господин Ветров, пожалуйста, не перебивайте.
Я благодарно кивнула ей:
— Ваша честь, три года назад я перенесла потерю ребенка. Врач сказал, что причиной мог быть стресс. А год назад мы снова попытались. И снова неудача. Тот же диагноз.
Я помолчала, собираясь с мыслями.
— После второй потери я поняла, что так больше не могу. Постоянное напряжение, страх сказать или сделать что-то не так, отчитываться за каждую копейку… Я стала посещать психолога. Тайком, потому что муж считал это блажью и пустой тратой денег.
Максим выпрямился:
— Какого ещё психолога? Ты мне ничего не говорила!
— Потому что ты бы не разрешил, — я посмотрела на него с грустной улыбкой. — Как не разрешал мне почти ничего все эти годы. Помнишь, как я хотела пойти на день рождения к подруге, а ты закатил скандал?
Максим отвел взгляд.
— Моя мама увидела, что со мной происходит. Она сама предложила помочь с деньгами на психолога, — мой голос дрогнул. — Представляешь, Максим? Мне, взрослой женщине, приходилось брать деньги у мамы-пенсионерки, будто я снова школьница, которая просит на мороженое.
Я сделала паузу, собираясь с мыслями.
— Потом я начала понемногу писать тексты для интернет-магазинов. Сначала тайком, пока ты на работе. Стирала всю история поиска в интернете, чтобы ты ничего не увидел и не заподозрил.
В зале кто-то тихо охнул.
— А потом… потом мне стало всё равно. Я поняла, что хуже уже не будет. И стала работать открыто. Ты кричал, угрожал, один раз даже швырнул в стену мою кружку…
Я повернулась к судье, и слова полились сами:
— Ваша честь, я не прошу каких-то особых привилегий. Я просто хочу справедливости. Четыре года я была и поваром, и уборщицей, и прачкой, и секретарем, и психологом — всё в одном лице. Я просыпалась в шесть утра, чтобы приготовить Максиму завтрак и собрать обед на работу. Я гладила его рубашки по два часа, потому что он любит, когда воротничок хрустит. Когда у него были проблемы на работе, я выслушивала часами его жалобы, поддерживала и подбадривала.
Мой голос окреп:
— И всё это считалось… ничем. Будто я не работала, а так, существовала. Но если бы Максим платил за всё это — за домработницу, повара, прачку — это стоило бы десятки тысяч ежемесячно. Я была не просто женой — я была целым штатом сотрудников. Только без зарплаты, выходных и благодарности.
Максим фыркнул:
— Подумаешь, борщи она сварила!
— Легко проверить, сколько стоят услуги повара, домработницы и прачки, если нанимать их каждый день на протяжении четырёх лет, — заметила Ирина Дмитриевна, вмешиваясь в разговор. — Мы подготовили соответствующий расчёт для суда.
У Максима дёрнулась щека — верный признак, что он в ярости.
— То есть я, значит, тебя все эти годы содержал, одевал, кормил, носил на руках, а ты после развода ещё и мою квартиру хочешь отобрать?!
— НАШУ квартиру, — поправила я. — Которую ты покупал, живя в браке со мной, на наши общие деньги.
— На МОИ деньги! Ты ни копейки не заработала!
— Я работала. Просто не в офисе.
— Это не работа!
— А что тогда? Рабство?
Он осёкся, явно не найдя подходящего ответа.
Ирина Дмитриевна передала судье ещё одну папку:
— Уважаемый суд, — Ирина Дмитриевна передала судье тонкую папку с документами, — я приложила к делу заключение психолога, который работал с Анной последние месяцы. Доктор Соколова подтверждает, что у моей клиентки наблюдаются все признаки депрессии и повышенной тревожности.
Она сделала паузу и добавила, глядя на Максима:
— И знаете, к такому состоянию часто приводит именно то, что мы видим в этом браке — когда деньги становятся способом держать человека на коротком поводке. «Я зарабатываю — я решаю». Очень распространенная история, к сожалению.
— Вечно вы, бабы, придумываете! — взорвался Максим. — «Финансовое насилие»! Я, значит, пашу — пашу, чтобы вам было хорошо, а вы ещё и недовольны! Да тебе, Аня, цены не было — ни одной истерики за четыре года, ни скандалов, ни претензий. Я всем хвастался, какая у меня идеальная жена!
— Я не была идеальной, — покачала я головой. — Я была запуганной и униженной. Это разные вещи.
По его лицу я видела, что он искренне не понимает разницы.
— Скажите, господин Ветров, — вмешалась судья, — а почему вы были против того, чтобы ваша супруга работала или училась?
Максим развёл руками:
— Да потому что незачем! Я же всё обеспечивал!
— То есть, — судья сделала пометку в бумагах, — вы считали, что если вы обеспечиваете семью материально, то имеете право ограничивать свободу супруги в других сферах?
— Какую ещё свободу? — лицо Максима исказилось, будто его обвинили в чём-то немыслимом. — Я что, держал её на цепи? Ключи от квартиры отбирал? По лицу бил? Нет! Мы, блин, на Мальдивы летали в прошлом году! У неё шуба есть, между прочим! А вы тут про какое-то… «насилие»!
В зале стало так тихо, что я слышала, как гудит лампа где-то над головой. Максим вдруг растерял весь свой запал и уставился на меня — не с привычным раздражением или снисходительностью, а как-то странно. Растерянно. Так смотрят на картину, которую видели сотни раз, но вдруг заметили на ней что-то новое.
Я поймала себя на мысли, что впервые за четыре года он действительно меня видит. Не кивающую куклу, не кухонный комбайн в домашнем халате, не молчаливую тень, греющую его постель. А человека со своими мыслями, болью и достоинством.
Я почти физически ощущала, как рушится его мир — осыпается по кирпичику, с треском и скрежетом. И где-то в глубине его глаз мелькнуло что-то похожее на страх. Не передо мной — перед тем, что придётся признать: все эти годы он превращал живого человека в функцию, и считал это нормой.
— Суд удаляется для принятия решения, — объявила судья. — Прошу всех оставаться на своих местах.
Через полчаса нас пригласили обратно в зал.
— Суд постановил, — начала судья, — разделить совместно нажитое имущество супругов Ветровых в соответствии с Семейным кодексом: в равных долях, то есть по 50% каждому.
Максим шумно выдохнул, видимо, ожидавший худшего.
— Квартиру, приобретённую в ипотеку, передать в собственность истцу, Ветрову Максиму Александровичу, при условии выплаты им ответчику, Ветровой Анне Сергеевне, компенсации в размере 50% от рыночной стоимости квартиры. Автомобиль, приобретённый в период брака, передать в собственность ответчика без дополнительной компенсации.
Ирина Дмитриевна чуть заметно улыбнулась. Мы выиграли — точнее, получили ровно то, что положено по закону. Ни больше, ни меньше.
Когда мы вышли из зала суда, Максим догнал меня у лестницы.
— Доволен? — спросила я.
— Издеваешься? — он покраснел от злости. — Ты забираешь у меня половину всего, что я заработал!
— Да брось, Максим, — я махнула рукой, стараясь казаться спокойнее, чем была на самом деле. — Я не отбираю ничего. Просто забираю свое. То, что по закону и так мое. И… знаешь, свою жизнь заодно.
Он стоял на верхней ступеньке, глядя на меня сверху вниз — совсем как раньше, когда объяснял, почему я не права. Открыл рот, будто хотел что-то сказать. Я даже затаила дыхание. Но потом он просто поджал губы и отвернулся.
Я сбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, как в детстве. Сердце колотилось как бешеное — то ли от волнения, то ли от странного, почти забытого чувства свободы.
Потом жизнь как-то… пошла. Не то чтобы наладилась сразу — были и слезы по ночам, и сомнения, и желание позвонить ему. Но постепенно я привыкала к новой себе. Нашла работу — не самую крутую, конечно, но свою. Сняла квартиру — тесновато, зато в центре. А в прошлом месяце решилась и записалась на танцы. Помню, ещё в старших классах мечтала о сальсе, но родители считали это баловством.
Как-то в четверг я забежала в супермаркет за продуктами. Толкала тележку между рядами, когда в отделе полуфабрикатов заметила знакомую спину. Максим придирчиво изучал упаковку с пельменями, сравнивая состав с другой пачкой.
Первым инстинктом было развернуться и пойти в другой отдел. Но он уже поднял голову и увидел меня. На секунду на его лице мелькнуло замешательство, а потом он неловко поднял руку в приветственном жесте.
— Привет, — сказал он, когда я подошла. — Как ты… ну, вообще?
В его глазах читалось искреннее любопытство, без привычной насмешки.
— Неплохо, — я улыбнулась. — Устроилась на работу. Копирайтером.
— Да? — он выглядел удивлённым. — И… как?
— Мне нравится. Зарплата пока небольшая, но на свою жизнь хватает.
Максим кивнул, разглядывая меня с каким-то новым выражением — не то уважением, не то недоумением.
— А ты? — спросила я из вежливости.
— Нормально, — он пожал плечами. — Правда, квартира теперь как будто больше, и как-то… пусто.
— Привыкнешь.
— Наверное, — он помолчал. — Слушай, Ань… А ведь я правда думал, что всё делал правильно. Зарабатывал, обеспечивал. Мой отец так жил с мамой, и они нормально…
— Вряд ли нормально, — мягко перебила я. — Просто поколение другое. Женщины тогда часто молчали. Но молчание — это не всегда согласие, Максим.
Он кивнул, словно эта мысль уже приходила ему в голову:
— Знаешь, — Максим поправил ворот рубашки, — я всё в химчистку отдаю.
Он смущенно улыбнулся.
— На прошлой неделе посмотрел на общую сумму в приложении — удивился, если честно. Выходит очень прилично за полгода. А ты ведь всё это делала сама, каждую неделю. А сколько еще всего по дому…
Он помолчал секунду.
— Только теперь понял, сколько это на самом деле работы. А тогда казалось — подумаешь, погладить рубашку…
Я промолчала. Что тут скажешь?
— В общем, извини, — неловко закончил он. — Если что.
Я кивнула:
— Береги себя, Максим.
Выйдя из магазина, я глубоко вдохнула свежий осенний воздух. Внутри было легко и пусто, как в квартире после тщательной уборки. Ни злости, ни обиды — только спокойная уверенность, что всё будет хорошо.
Если женщина долго молчит — это не значит, что она согласна. Иногда это значит, что она просто собирает силы, чтобы однажды сказать: «Хватит».
И начать свою новую историю.