никитаМарина вздрогнула, когда хлопнула входная дверь. Знакомый звук — тяжелый, резкий, будто выстрел в тишине квартиры. Максим вернулся из школы.
— Как дела в школе? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно.
— Нормально, — буркнул пятнадцатилетний сын, швырнув рюкзак в угол прихожей.
Марина заметила грязный след от ботинка на светлой стене. Третий за неделю. Перед глазами промелькнули цифры: стоимость ремонта, ипотека, репетитор для Анны. Непозволительная роскошь — снова красить стены.
— Максим, мы же говорили о следах на стене.
Сын прошел мимо, словно не услышав. На кухне загремела посуда.
— Есть что-нибудь нормальное? — крикнул он, и Марина услышала, как хлопнула дверца холодильника. — Опять эта дрянь?
Марина зажмурилась. «Дрянь» — это был ужин, который она готовила два часа после работы. Она досчитала до пяти, как советовали в статье о воспитании подростков, и пошла на кухню.
— Он совсем от рук отбился, — сказал Сергей вечером, когда Анна уже спала, а Максим заперся у себя в комнате. — В школе опять вызывали?
— Да. Директор сказал, что если еще один инцидент — отчислят.
— А что на этот раз?
— Стул сломал. Прямо на уроке. Сказал, учительница его спровоцировала.
Сергей тяжело вздохнул и провел рукой по волосам. В тридцать четыре у него уже пробивалась ранняя седина.
— Это уже четвертая школа, Марина. Куда его дальше?
Она пожала плечами, чувствуя, как внутри нарастает привычная тяжесть. Тяжесть, которая появилась, кажется, еще в 1996-м, когда забеременела в семнадцать. Сергей тогда был немногим старше — девятнадцать, второй курс института. Родители были в шоке, но настояли на свадьбе.
— Может, психолога попробуем? — неуверенно предложил Сергей.
— Он отказывается. В прошлый раз устроил такую истерику, когда я заикнулась… — Марина запнулась, вспомнив, как Максим тогда разбил ее любимую вазу.
— Значит, заставим, — в голосе Сергея появилась твердость. — Он должен понять, что так продолжаться не может.
— А как ты его заставишь? — Марина устало посмотрела на мужа. — Свяжешь и затолкаешь в машину?
Сергей промолчал. Они оба знали — это не решение. В последний раз, когда он попытался проявить твердость, Максим закатил такую истерику, что прибежали соседи.
В комнате сестры было тихо. Максим приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Шестилетняя Анна сидела на полу и рисовала. Услышав скрип двери, она вздрогнула и подняла глаза.
— Что рисуешь? — спросил он, входя.
Анна прижала альбом к груди и отодвинулась к стене.
— Ничего.
— Покажи, — Максим протянул руку.
— Не хочу.
Максим почувствовал, как внутри поднимается раздражение. Даже эта мелкая его боится. Все его боятся. И правильно делают.
— Я сказал, покажи, — он выхватил альбом из рук сестры.
На рисунке была изображена семья: мама, папа и маленькая девочка. Максима на рисунке не было.
— А где я? — спросил он, чувствуя, как сжимается что-то в груди.
Анна отвернулась к окну и ничего не ответила.
Максим смял рисунок и бросил на пол.
— На, забирай свою мазню, — он вышел, громко хлопнув дверью.
За спиной раздался тихий плач.
На собрании в школе Марина сидела, низко опустив голову. Вокруг были другие родители — аккуратные, благополучные. С нормальными детьми. Директор школы, полный мужчина с залысинами, говорил о недопустимости агрессивного поведения, о правилах, о возможных последствиях.
— Максим обладает потенциалом, — говорил он, — но его поведение просто недопустимо. Он терроризирует весь класс. Дети его боятся.
— Мы работаем над этим, — тихо ответила Марина. — Может, есть какие-то рекомендации?
Директор вздохнул, будто разговаривал с особенно непонятливым ребенком.
— Госпожа Соколова, это уже четвертая школа за три года. Вы сами понимаете, что проблема серьезная. Возможно, вашему сыну требуется… — он замялся, подбирая слова, — специализированная помощь.
Почему всегда так? Почему именно ее ребенок? Что она сделала не так? Вопросы крутились в голове, но вслух Марина лишь кивнула.
Сергей сидел в машине перед домом, не решаясь войти. Сегодня был особенно тяжелый день на работе, а дома ждали новые проблемы. Он был уверен в этом. Проблемы всегда ждали дома.
Телефон зазвонил. Марина.
— Сергей, ты скоро? Максим опять… — голос жены прервался.
— Что случилось? — внутри все сжалось.
— Просто приезжай быстрее, пожалуйста.
Когда он вошел в квартиру, Марина сидела на кухне, прижимая к щеке мокрое полотенце. Рядом испуганно жалась Анна.
— Что произошло? — спросил Сергей, уже догадываясь об ответе.
— Он ударил маму, — прошептала Анна. — Сильно.
Сергей почувствовал, как внутри все закипает.
— Где он?
— У себя в комнате, — ответила Марина, не поднимая глаз. — Пожалуйста, не делай ничего… резкого.
— Резкого? — Сергей сжал кулаки. — Он бьет тебя, и ты просишь меня не делать ничего резкого?
Может ли родитель ненавидеть своего ребенка? Как они до этого дошли? Почему все пошло не так?
Максим сидел на кровати, уткнувшись в телефон. Когда дверь распахнулась, он даже не поднял головы.
— Ты ударил мать? — голос отца был странно спокойным.
Максим пожал плечами.
— Она лезла в мои вещи.
— Посмотри на меня, — Сергей подошел ближе.
Максим нехотя поднял глаза.
— Это последняя капля, — сказал Сергей. — С завтрашнего дня ты идешь к психологу. Это не обсуждается.
Максим усмехнулся.
— Или что? Побьешь меня? Давай, попробуй. А я позвоню в опеку и скажу, что вы меня избиваете. Думаешь, кому поверят — мне или вам?
Сергей замер, пораженный холодным расчетом в глазах сына.
— Ты этого не сделаешь.
— Проверим? — Максим снова уткнулся в телефон, давая понять, что разговор окончен.
Они сидели на кухне после полуночи. Марина плакала, Сергей смотрел в одну точку.
— Как мы до этого дошли? — спросила она. — Помнишь, какой он был маленький? Такой ласковый мальчик.
Сергей помнил. Помнил, как они баловали первенца, как радовались каждому его слову, каждому шагу. Как уступали во всем, лишь бы не плакал. Как давали ему все, что могли, отказывая себе.
— Мы избаловали его, — сказал Сергей. — Мы оба. Я все время на работе, ты все ему прощаешь. И вот результат.
— А что я могу сделать? — Марина вытерла слезы. — Он же мой сын.
— Он и мой сын тоже. Но так больше не может продолжаться. Он бьет тебя, он терроризирует Анну. Что дальше? Дождемся, пока случится что-то непоправимое?
— И что ты предлагаешь?
Сергей долго молчал, прежде чем ответить.
— Я не знаю.
Субботним утром в дверь позвонили. На пороге стояли две женщины в официальной одежде.
— Соколова Марина Андреевна? Комиссия по делам несовершеннолетних. Нам поступил сигнал о возможном насилии над ребенком.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Какое насилие? О чем вы?
— Ваш сын, Максим, обратился на горячую линию. Утверждает, что подвергается систематическому насилию со стороны отца.
В этот момент в прихожую вышел Максим. На его лице были синяки. Свежие синяки, которых вчера не было.
— Вот, смотрите, — сказал он, указывая на свое лицо. — Это он сделал. Вчера. Потому что я получил двойку.
Марина застыла, не в силах произнести ни слова. Она знала, что Сергей не трогал сына. Знала, что эти синяки — ложь. Но как это доказать?
— Это неправда, — наконец выдавила она. — Сергей никогда…
— Вы мать, — перебила одна из женщин. — Конечно, вы защищаете мужа. Но факты говорят сами за себя.
— Какие факты? Это же… — Марина задохнулась от бессилия и гнева.
Максим стоял позади женщин с едва заметной улыбкой. И в этой улыбке Марина увидела что-то такое, от чего стало по-настоящему страшно.
Заседание комиссии было коротким. Несмотря на отчаянные попытки Марины и Сергея доказать свою невиновность, все было решено заранее. Слишком много «свидетельств»: синяки, запись разговора, где Сергей угрожал «принять меры», показания соседки, которая «всегда слышала крики».
Соседка, та самая, которой Марина когда-то помогла с ремонтом, теперь смотрела сквозь нее, уверенно рассказывая о «постоянных скандалах».
— В целях безопасности ребенка, — зачитала председатель комиссии, — Соколов Максим Сергеевич временно помещается в интернат для дальнейшего разбирательства.
Максим, сидевший между двумя социальными работниками, опустил голову, старательно изображая испуганного ребенка. Но когда он поднял глаза и на секунду встретился взглядом с матерью, Марина увидела в них торжество.
Ее сын выиграл эту партию.
Дома было непривычно тихо. Анна ходила на цыпочках, боясь нарушить тишину. Сергей часами сидел в ванной — единственном месте, где можно было побыть одному.
Марина механически готовила обед. Три тарелки вместо четырех. Странно, насколько это било по глазам.
— Мама, а Максим теперь всегда будет там жить? — спросила Анна за обедом.
Марина переглянулась с Сергеем.
— Мы не знаем, милая, — честно ответила она. — Все очень сложно.
— А почему Максим сказал на папу неправду?
Сергей отложил вилку и вышел из-за стола. Этот вопрос они сами себе задавали каждый день. Почему их собственный сын пошел на такую ложь? Что они сделали не так?
— Иногда люди делают плохие вещи, когда им больно внутри, — наконец сказала Марина. — Даже если не понимают почему.
Анна нахмурилась, обдумывая ответ.
— Но теперь ведь лучше будет? Без него?
Марина хотела возразить, сказать, что без Максима не может быть лучше, что они должны вернуть его домой, что они будут бороться… Но слова застряли в горле. Потому что за последнюю неделю Анна впервые улыбнулась. Впервые перестала вздрагивать от каждого звука. Впервые начала рисовать яркими красками, а не серыми и черными.
— Я не знаю, милая, — повторила она. — Не знаю.
Первое посещение интерната было мучительным. Максим сидел напротив родителей, отказываясь смотреть им в глаза.
— Как ты тут? — спросила Марина. — Тебе нужно что-нибудь?
— Нормально, — буркнул он. — Можете не приезжать больше.
— Максим, мы твои родители, — сказал Сергей, стараясь сохранять спокойствие. — Мы хотим помочь.
— Помочь? — Максим впервые посмотрел на отца. — Ты хотел помочь, когда обещал меня убить? Или когда швырял об стену?
Сергей побелел. Ничего этого не было. Никогда. И они оба это знали.
— Зачем ты говоришь неправду? — тихо спросила Марина. — Чего ты хочешь добиться?
Максим пожал плечами.
— Мне здесь нравится. Никто не лезет с нотациями. Никто не требует учиться. Здесь все нормально понимают друг друга.
Это действительно ваш сын? И что делать дальше? Вы готовы отказаться от собственного ребенка?
Прошло полгода. Максим остался в интернате. Все попытки Марины и Сергея доказать свою невиновность разбивались о стену уверенной лжи их сына. Свидетельства соседей, заключения медиков, записи разговоров — все было против них.
— Может, это и к лучшему, — сказал однажды вечером Сергей. — Анна стала спокойнее. Ты выглядишь лучше. Мы… мы дышим свободнее.
Марина долго молчала. Признать это вслух было страшно. Признать, что без собственного сына в доме стало легче. Что без его манипуляций, вспышек ярости, лжи и угроз они наконец начали жить нормальной жизнью.
— Но он наш сын, — прошептала она. — Мы не можем просто…
— Отказаться? — Сергей взял ее за руку. — Нет, не можем. Но может, сейчас ему действительно лучше там. А нам — лучше здесь.
— А что потом? Когда он вырастет?
Сергей покачал головой.
— Я не знаю. Никто не знает.
Марина стояла у окна, глядя на улицу. Там, во дворе, Анна играла с соседскими детьми. Смеялась. Без страха. Без оглядки.
В руках Марина держала фотографию: они вчетвером, еще счастливые, еще семья. Максим улыбается в камеру. Когда это изменилось? Где они свернули не туда?
Может, когда поженились слишком рано, еще дети сами? Может, когда баловали первенца, не зная меры? Или когда не заметили первых тревожных сигналов, списав их на обычные детские капризы?
Телефон зазвонил. Номер интерната.
— Алло?
— Марина Андреевна? — голос директора звучал устало. — У нас проблема с Максимом. Он опять подрался. Серьезно на этот раз.
Марина вздохнула. Ничего не изменилось. Просто теперь это проблемы других людей, не их.
— Что я могу сделать? — спросила она.
— Ничего, — директор помолчал. — Просто хотел, чтобы вы знали. Он… он часто говорит о вас. Не всегда плохое.
После звонка Марина долго сидела на кухне. Потом достала бумагу и ручку. «Дорогой Максим», — написала она, — «я не знаю, прочтешь ли ты это письмо…»
Она писала долго. О любви, которая никуда не делась. О боли, которая осталась. О том, что двери их дома всегда будут открыты для него, когда он будет готов. И о том, что пока этого не произошло, они будут жить дальше. Ради Анны. Ради себя.
Закончив письмо, она сложила его и убрала в ящик стола. Она не была уверена, что когда-нибудь отправит его. Но написать его было нужно.