никитаСиний плафон настольной лампы отбрасывал тревожные тени на стены спальни. Галина Петровна смотрела на свои руки — натруженные, с выступающими венами. Руки, которые сорок лет назад Виктор Александрович назвал «нежными, как лепестки». Теперь эти руки сжимали бумаги о разводе.
— Значит, вот так просто? — её голос прозвучал неожиданно твёрдо.
Виктор Александрович, подтянутый шестидесятипятилетний мужчина с военной выправкой, устало вздохнул. Его некогда русые волосы давно стали серебристыми, но это только придавало ему солидности.
— Галя, ты же понимаешь. Человеку нужно что-то новое. Я задыхаюсь. Это как носить один и тот же костюм сорок лет. Даже самый дорогой костюм надоест, — он поправил узел галстука, словно ему было душно.
— Костюм, значит. Сравнил меня с тряпкой, — Галина Петровна поджала губы. — А твоя Светочка, стало быть, новое пальтишко? Сколько ей, тридцать пять? Моложе нашей дочери.
— Тридцать восемь, — машинально поправил Виктор. — И дело не в возрасте.
— А в чём? В том, что она «свежее»? — Галина Петровна произнесла это слово так, словно оно было покрыто плесенью.
Виктор вдруг рассердился:
— Да, чёрт возьми! В том, что она смеётся, когда шучу! В том, что не встречает меня каждый день с кислой физиономией! В том, что с ней я чувствую себя мужчиной, а не стариком, который ничего не может сделать правильно!
Повисла тяжёлая пауза. За окном шумели тополя, которые они посадили вместе, когда въехали в эту квартиру на Васильевском острове.
— Я никогда не говорила, что ты старик, — тихо произнесла Галина.
— Не говорила. Но смотрела так.
— Как?
— Как сейчас.
Галина Петровна отвернулась к окну. Как странно, тополя, которые они сажали тоненькими прутиками, теперь возвышались над пятым этажом. А чувство, которое казалось вечным, оказалось тоньше и слабее этих прутиков.
Через три дня после ухода мужа Галина Петровна пришла на работу в Эрмитаж, где уже тридцать лет служила смотрительницей в зале голландской живописи XVII века. Её коллеги — такие же немолодые женщины — смотрели с сочувствием. Новость о том, что Виктор Александрович ушёл к молодой сотруднице своего строительного бюро, разнеслась мгновенно.
— Ты как, Галочка? — спросила Нина Григорьевна, её соседка по залу. — Может, чайку?
— Да нормально я, — отрезала Галина. — Не умерла же. Подумаешь, мужик ушёл. Не первая, не последняя.
Но сердце предательски сжалось, когда она посмотрела на своё отражение в стеклянной витрине. Да, она постарела. Волосы, когда-то золотистые, теперь были тусклыми, несмотря на краску. Лицо избороздили морщины — свидетельства прожитых лет, бессонных ночей у кроватки дочери, волнений за сына в Чечне, переживаний за мужа, когда у него случился инфаркт пять лет назад.
Сорок лет она была Галочкой, Галиной, мамой, бабушкой. Кем она будет теперь?
Вечером раздался звонок. Дочь, Анна.
— Мам, я всё знаю. Приеду завтра. Поговорим.
— Не надо, Анечка. У тебя своя жизнь.
— Мама! Я приеду, и точка.
Анна приехала не одна — с ней был её муж Павел и двое детей: четырнадцатилетний Кирилл и восьмилетняя Полина. Галина Петровна засуетилась. Квартира наполнилась шумом, запахом кофе и детским смехом.
— Мам, вы с папой с ума сошли, — сказала Анна, когда они остались вдвоём на кухне. — Сорок лет вместе! У вас внуки! Что вы творите?
— Это он творит, — Галина Петровна нарезала торт, стараясь, чтобы руки не дрожали. — Я тут при чём?
— Папа говорит, что ты его годами игнорировала.
— Что?! — Галина чуть не порезалась ножом. — Я его игнорировала? Я, которая всю жизнь…
Она осеклась. Всю жизнь что? Стирала его рубашки? Готовила еду? А когда они в последний раз действительно разговаривали? Не о счетах, внуках или ремонте, а просто — о жизни, о мечтах, о будущем?
— Мам, вам нужно поговорить.
— Уже поговорили. Бумаги о разводе у меня на столе.
Анна покачала головой:
— Я не узнаю вас обоих. Упрямые, как дети.
После ухода дочери с семьёй квартира снова опустела. Галина Петровна включила телевизор, но не вслушивалась. В голове крутились слова Анны. Действительно ли она игнорировала Виктора? Неужели он годами чувствовал себя одиноким рядом с ней? И как она сама не заметила, что их брак превратился в привычку?
Взгляд упал на книжную полку. В центре стояла книга — «История мирового искусства». Подарок Виктора на их пятнадцатилетие. Тогда он ещё уважал её работу, интересовался. А потом… потом началась рутина, ипотека, болезни родителей, учёба детей. Когда они успели потерять друг друга?
В пятницу Галина Петровна впервые за много лет пошла в парикмахерскую не «подровнять», а сделать новую стрижку.
— Что желаете? — спросила молодая девушка с розовыми прядями.
— Мне… — Галина запнулась. — Мне нужно что-то… современное.
— Современное? — девушка удивлённо подняла бровь. — Может, каре? Или боб? С вашей формой лица будет очень хорошо.
— Делайте, как считаете нужным, — решительно сказала Галина. — Только чтобы было… свежо.
Через полтора часа она не узнала себя в зеркале. Короткая стрижка, открывающая шею, сделала её лицо моложе, а взгляд — открытым.
— Вам так лучше, — сказала парикмахер. — А то прежняя причёска вас старила.
Домой она шла с необычным чувством лёгкости. Навстречу попались соседи из дома напротив — пожилая пара, которая всегда гуляла, держась за руки. Они кивнули ей, и женщина вдруг сказала:
— Какая вы сегодня красивая, Галина Петровна!
Это было так неожиданно, что она смутилась и просто кивнула в ответ.
Дома её ждал сын Михаил — крепкий тридцатипятилетний мужчина с военной выправкой, как у отца.
— Мам, ты что, постриглась? — удивился он. — Тебе идёт.
— Спасибо, — она поставила чайник. — Ты надолго?
— На пару дней. Хотел с отцом поговорить, но его, как я понимаю, нет.
— Нет, — она разлила чай. — Он теперь у своей… у Светланы.
Михаил нахмурился:
— Я ему позвоню. Это же бред какой-то. В его возрасте бегать за молодухами.
— Не надо, Миша, — Галина Петровна вдруг почувствовала усталость. — Он взрослый человек. Это его выбор.
— А ты? — Михаил внимательно посмотрел на мать. — Это и твой выбор тоже?
Странный вопрос. Разве у неё был выбор? Виктор просто поставил её перед фактом.
— Знаешь, мама, — Михаил отхлебнул чай, — я помню, как в детстве вы с отцом танцевали на кухне под радио. Помнишь? А ещё ты пела, когда готовила. И смеялась так, что соседи стучали в стену.
Галина Петровна смотрела на сына с удивлением. Неужели это всё было?
— Ты давно перестала петь, мам. И смеяться тоже.
В воскресенье Галина Петровна решилась и позвонила своей давней подруге Марине, с которой они не виделись уже несколько лет.
— Галка! Сколько лет, сколько зим! — воскликнула Марина по телефону. — Почему вдруг?
— Просто так, — соврала Галина. — Соскучилась.
Они встретились в кафе на Невском. Марина, всегда шумная и яркая, теперь казалась ещё более энергичной, несмотря на возраст.
— Господи, Галка, как ты похорошела! — Марина обняла подругу. — Что случилось? Влюбилась?
Галина хотела огрызнуться, но вместо этого вдруг разрыдалась. Прямо там, за столиком, под удивлёнными взглядами посетителей.
— Виктор ушёл, — выдавила она сквозь слёзы. — Сказал, что я старая. Что ему нужна та, что «посвежее».
Марина молча слушала, а потом вдруг рассмеялась:
— И ты из-за этого плачешь? Да радоваться надо!
— Чему? — опешила Галина.
— Тому, что наконец-то свободна! Знаешь, сколько женщин в нашем возрасте мечтают начать жить для себя? Без этого вечного «что приготовить на ужин» и «куда положил свои носки»?
— Но мы же сорок лет вместе!
— И что? Сорок лет ты жила его жизнью. Теперь поживи своей.
— Какой своей? — горько усмехнулась Галина. — У меня нет своей жизни.
— Ну так заведи! Ты всегда мечтала путешествовать. Начни с малого — съезди в Выборг, в Псков. А потом, глядишь, и до Парижа доберёшься.
— В шестьдесят три года?
— А что, в шестьдесят три уже помирать пора? — фыркнула Марина. — Между прочим, я недавно из Барселоны вернулась. Одна ездила. И знаешь что? Завела там роман с французом.
— Марина!
— Что Марина? Думаешь, раз мы бабушки, то нам только на лавочке семечки щёлкать? Галка, проснись! Жизнь продолжается!
Дома Галина Петровна достала старый альбом с фотографиями. Вот они с Виктором — молодые, счастливые, на фоне Медного Всадника. А вот их свадьба — скромная, в обычном загсе. Она в простом белом платье, он в костюме, взятом у друга. Рождение Анны, первые шаги Михаила, поездка на море… Когда-то эти моменты казались обыденными. Теперь они были бесценны.
Фотографии последних лет встречались редко. В основном семейные праздники, где они с Виктором стояли рядом, но будто отдельно. Как давно они отдалились друг от друга? Как умудрились прожить бок о бок и не заметить, что превратились в чужих людей?
Звонок в дверь вырвал её из раздумий. На пороге стоял Виктор Александрович.
— Забыл кое-какие документы, — сухо пояснил он, проходя внутрь.
— В кабинете всё как было, — так же сухо ответила она.
Виктор прошёл в комнату, которая служила ему рабочим кабинетом. Галина услышала, как он выдвигает ящики стола, что-то перебирает. А потом вдруг наступила тишина.
— Галя, — голос мужа звучал странно. — Что это?
Она зашла в кабинет. Виктор держал в руках небольшую коробку, в которой хранились его фронтовые письма — ещё из Афганистана, где он служил в восьмидесятых.
— Ты их хранишь? Все эти годы?
— А куда я должна была их деть? — пожала плечами Галина. — Это часть нашей истории.
Виктор опустился в кресло и начал перебирать пожелтевшие конверты.
— Слушай, — он достал один из них, — помнишь, как я писал тебе про тот обстрел? Когда мы трое суток сидели в горах без связи и еды?
— Помню, — тихо ответила она. — Ты ещё просил меня сходить к твоей матери и не говорить, что всё так серьёзно.
— А я думал, ты не читала эти письма, — он посмотрел на неё с удивлением.
— Почему?
— Ты никогда не говорила о них.
— А ты не спрашивал.
Они замолчали. В комнате повисло странное напряжение — не то, что было между ними последние годы, а какое-то новое, почти забытое.
— Ты постриглась, — вдруг заметил Виктор. — Тебе идёт.
— Спасибо, — она машинально коснулась волос. — Решила немного… освежиться.
Он вздрогнул, услышав это слово.
— Галя, я…
— Не надо, — перебила она. — Ты всё сказал три дня назад. И был прав. Я действительно… постарела.
Виктор смотрел на неё, и в его взгляде читалось что-то похожее на удивление.
— Я не прав, — вдруг сказал он. — Не в этом дело. Просто я испугался.
— Чего?
— Старости. Смерти. Не знаю. Мне вдруг показалось, что жизнь проходит мимо, что я ничего не успел, ничего не увидел…
— И решил, что молодая женщина вернёт тебе молодость? — горько усмехнулась Галина.
— Глупо, да? — он опустил голову. — Знаешь, Светлана всё время спрашивает, как я жил эти сорок лет, чем увлекался, где путешествовал. А я не знаю, что ответить. Работа-дом-работа. Раньше я этим гордился — тем, что обеспечиваю семью. А теперь… теперь я чувствую себя обкраденным.
— Мной?
— Жизнью. Обстоятельствами. Собой.
Галина посмотрела в окно, где уже загорались вечерние огни Васильевского острова.
— Знаешь, Витя, а я ведь тоже чувствую себя обкраденной. И тоже не знаю, кто виноват.
Неделя прошла в странном состоянии невесомости. Галина Петровна ходила на работу, разговаривала с коллегами, но всё это казалось ненастоящим. Настоящими были только тополя за окном, шумящие под ветром, да воспоминания, которые теперь настойчиво всплывали в памяти.
В пятницу после работы она вдруг решилась и пошла не домой, а на Английскую набережную. Там, возле Благовещенского моста, была лавочка, на которой они с Виктором когда-то любили сидеть и смотреть на Неву. В студенческие годы они часто приходили сюда после занятий — она из института культуры, он из политехнического. Потом, когда родилась Анна, гуляли здесь с коляской. А потом… потом они перестали приходить. Работа, быт, усталость.
Лавочка была свободна. Галина Петровна села и достала из сумки книгу, которую взяла в библиотеке вчера — томик стихов Бродского. Раньше она любила поэзию, но последние годы читала только расписания электричек да рецепты.
«Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал чёрт знает с кем во фраке…»
— Хороший выбор, — раздался знакомый голос. Рядом стоял Виктор. — Можно присесть?
Она молча подвинулась.
— Не ожидал тебя здесь встретить, — сказал он, глядя на воду.
— Я сама не ожидала, что приду.
Они сидели молча. Мимо проходили люди, проплывали катера, чайки кричали над водой.
— Как ты? — наконец спросил Виктор.
— Нормально, — пожала плечами Галина. — А ты? Как Светлана?
— Мы расстались.
Она повернулась к нему:
— Почему?
— Понял, что это не моё. Знаешь, она всё время хотела куда-то бежать — в клубы, на выставки, в путешествия. А я… я понял, что хочу просто сидеть вот так и смотреть на воду. С человеком, которому не нужно объяснять, кто я такой.
Галина усмехнулась:
— А я как раз думала, что было бы неплохо сходить на выставку. В Русском музее новая экспозиция — передвижники.
— Правда? — он удивлённо посмотрел на неё. — Я думал, ты не любишь выставки.
— Я работаю в Эрмитаже тридцать лет, Витя.
— Да, но… ты никогда не предлагала сходить куда-то вместе.
— А ты никогда не спрашивал.
Они снова замолчали. Но это было уже другое молчание — не тягостное, а задумчивое.
— Галя, — вдруг сказал Виктор, — а давай начнём с начала?
— В каком смысле?
— Во всех. Давай познакомимся заново. Расскажем друг другу, кто мы, что любим, о чём мечтаем. Без всего этого багажа обид и претензий.
— Думаешь, это возможно? После всего?
— Не знаю. Но мне кажется, стоит попробовать.
Она посмотрела на него внимательно. Этот человек был ей и родным, и чужим одновременно. Сорок лет рядом — и они почти не знали друг друга.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Давай попробуем.
Зал голландской живописи в Эрмитаже был почти пуст. Только у картины Рембрандта «Возвращение блудного сына» стояла пожилая пара.
— Видишь этот свет? — говорила женщина. — Рембрандт гениально работал со светотенью. Обрати внимание, как освещены руки отца — это центр композиции.
— Никогда раньше не замечал, — отвечал мужчина. — А ведь сколько раз проходил мимо.
К ним подошла молодая экскурсовод:
— Простите, мы закрываемся через пятнадцать минут.
— Да-да, конечно, — кивнула женщина. — Мы уже уходим.
Когда они вышли на Дворцовую площадь, начинался закат. Солнце окрашивало фасад Зимнего дворца в розовый цвет.
— Знаешь, Галя, — сказал мужчина, — ты никогда раньше не рассказывала мне так о картинах.
— А ты никогда не слушал, — она улыбнулась. — Куда теперь?
— Может, поужинаем где-нибудь? — предложил он. — Я знаю хороший ресторан на Мойке.
— С удовольствием. Только давай сначала зайдём домой — я переоденусь.
— Зачем? — удивился он. — Ты прекрасно выглядишь.
— Правда? — она посмотрела на своё отражение в витрине. Стрижка действительно ей шла, а в глазах появился давно забытый блеск.
— Правда, — он взял её под руку. — Знаешь, мне нравится твоя новая причёска. Она делает тебя… какой-то другой.
— Какой?
— Живой.
Они шли по набережной, и это было похоже на свидание — волнующее, немного неловкое, полное ожиданий.
— Витя, — вдруг сказала Галина, — а давай съездим куда-нибудь? В Выборг, например. Или в Псков. Я никогда не была в Пскове.
— Давай, — неожиданно легко согласился он. — Только не в Псков. В Париж.
— В Париж? — она остановилась. — Ты серьёзно?
— Абсолютно. Всю жизнь обещал тебе Париж, а так и не свозил. Самое время исправить эту ошибку.
— Но мы же… — она запнулась. — Мы же формально в разводе.
— Формально, — согласился он. — А фактически?
Галина посмотрела на него — и вдруг рассмеялась. Громко, заразительно, как раньше, когда соседи стучали в стену.
— Фактически мы два старых д/у/р/а/к/а, которые чуть не выбросили на помойку сорок лет жизни.
— Я бы сказал — два молодых д/у/р/а/к/а, — улыбнулся Виктор. — Которые только начинают жить.
Через три месяца они сидели в маленьком кафе на Монмартре. Перед ними стояли чашки с кофе и тарелка с круассанами.
— Не могу поверить, что мы здесь, — сказала Галина, глядя на раскинувшийся внизу Париж.
— Я тоже, — Виктор взял её за руку. — Знаешь, о чём я думаю? О том, сколько ещё всего мы могли бы увидеть.
— Например?
— Венецию. Барселону. Прагу. Весь мир!
Она сжала его руку:
— Тебе не кажется, что мы похожи на подростков? В нашем-то возрасте.
— А какой он, наш возраст? — усмехнулся Виктор. — Цифра в паспорте?
Галина Петровна посмотрела вниз, на площадь художников, где сидели пары — молодые и пожилые, влюблённые и уставшие, счастливые и не очень. Кто знает, какие истории скрываются за каждой из них?
— Знаешь, что самое удивительное? — сказала она, повернувшись к мужу. — То, что иногда нужно потерять что-то, чтобы по-настоящему это оценить.
— Или кого-то, — добавил Виктор.
Он достал из кармана маленькую коробочку:
— Я хотел подождать до вечера, но, кажется, момент настал. Галя, ты выйдешь за меня замуж? Снова.
В коробочке было кольцо — простое серебряное кольцо с небольшим сапфиром.
— Я знаю, что у нас уже была свадьба, — торопливо продолжил он, видя её удивление. — И знаю, что это может показаться глупым. Но мне хочется всё начать заново. По-настоящему. С тобой — новой, и со мной — новым. Что скажешь?
Галина смотрела на кольцо, и в памяти всплывала их первая свадьба — скромная, торопливая, с букетом из трёх гвоздик и обручальными кольцами из обычного золота. Тогда они были юны и полны надежд. Сейчас они были… какими? Помудревшими? Уставшими? Или, может быть, наконец-то по-настоящему готовыми друг к другу?
— Да, — просто сказала она. — Да, я выйду за тебя замуж. Снова.