никитаЖизнь — штука хитрая. Кажется, только-только наладишь свой быт, выстроишь свой мирок, обустроишь гнездышко так, как тебе по душе, и вот оно — счастье! Спокойное, тихое, такое желанное. Вот и я, Мария, думала, что поймала его за хвост. Наша с Димкой квартира — моя крепость, мой островок, куда посторонним вход воспрещен. Каждый уголок здесь дышал мной, моим вкусом, нашими с мужем воспоминаниями. Сама ремонт делала — да, в основном сама, Димка, конечно, помогал, но больше морально. Цвет стен выбирала я, занавески вешала, картины развешивала. А уж про кухню и говорить нечего! Мое святилище, где я творила кулинарные чудеса, придумывала новые рецепты, где каждое утро пахло свежесваренным кофе и чуть подгоревшими гренками. Наш с Димкой быт — это был целый мир, сотканный из мелочей, привычек, негласных правил. Мир, который, как я считала, никто не посмеет нарушить.
А потом приехала Валентина Петровна.
— Мам, ну куда она денется? — мямлил Димка в трубку, когда я на кухне готовила ужин. — Ей одной скучно, возраст уже… — Он говорил тихо, словно боясь разбудить что-то спящее.
Я сразу почувствола неладное. Сердце ёкнуло, и холод по спине пробежал, словно предвестник беды. Валентина Петровна — мама Димки — женщина видная, статная, всегда с прической, словно из салона, и взглядом, который проникал прямо в душу, а потом там у себя все расставлял по полочкам, так, как ей надо. И я ее уважала, правда! Мы всегда поддерживали ровные, даже хорошие отношения. В гости она приезжала — мы рады были, все чинно, благородно. Но жить… Под одной крышей? Мое предчувствие тревожно заворочалось.
На кухню зашел Димка, поставил телефон на тумбочку. Вид у него был понурый.
— Маш, ну вот, слушай… — Он начал ходить кругами. — Мама… Ну, ты же знаешь, как она к нашему дому относится… — Он замялся.
Я обернулась, выключая конфорку. В глазах его читалась мольба, но я видела и страх. Страх передо мной? Нет. Страх перед матерью.
— Дим, что-то случилось? — спросила я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри уже зарождалась буря.
— Она решила, что… — Он глубоко вздохнул, собираясь с силами. — В общем, она продала свою квартиру. Сегодня. Сказала, что нам на ипотеку поможет. И переезжает к нам. Завтра.
Я стояла как вкопанная, с деревянной лопаткой в руке, которая вдруг показалась чужой. Что? Продала квартиру? Без предупреждения? И к нам? Как снег на голову! И помочь с ипотекой… Это было бы прекрасно, если бы не такой ценой. Ценой моего покоя, моих правил, моего дома!
— Дим! Ты шутишь? — Вырвалось у меня. — Как завтра? Куда? У нас… у нас нет свободной комнаты, ты знаешь!
— Ну, она сказала, что ей диванчик в гостиной подойдет. Временно. Пока подыщет что-то. Но это же ненадолго, да? — Он подошел ко мне, обнял, пытаясь успокоить, но его объятия лишь усиливали мое внутреннее сопротивление. — Мамуля одна, ей тяжело, понимаешь? Мы же не можем ее бросить.
Я молчала, глядя в окно на огни ночного города. В голове не укладывалось. Моя крепость… Мой уголок… Он уже не был только моим. Он стал проходным двором, куда вот-вот войдет тайфун по имени Валентина Петровна. И мне не по себе стало. Очень не по себе.
На следующий день я носилась по квартире, пытаясь придать ей вид некой стерильной показательной чистоты. Знаете, когда генеральная уборка превращается в истеричную гонку с пылесосом и тряпками. Димка нервно поглядывал на меня, то предлагая помощь, то спешно от нее отказываясь. В каждом его взгляде читалась одна мысль: «Только бы все прошло хорошо… Только бы не было ссоры…».
Приехала Валентина Петровна. Вся такая важная, с двумя огромными чемоданами, словно переезжает на другой континент, а не в соседний район. Обняла Димку, меня как-то вскользь поцеловала в щеку, а потом сразу, не снимая пальто, двинулась в «инспекцию» квартиры.
— Ну, что у вас тут, деточки? — Звучал ее голос, от которого, казалось, звенели фужеры в шкафу. — Ого! Пылища! Машенька, ты что ж так хозяйство запустила?
Пылища?! У меня, у человека, который пыль сдувает до того, как она осядет? Я замерла, опустив руки. Ну, привет, реальность! Моя крепость под осадой.
Первые дни были сущим кошмаром. Поначалу я пыталась сдерживаться, улыбалась, кивала, даже где-то соглашалась. Но Валентина Петровна наступала со всех фронтов.
— Машенька, ну зачем ты эту сковородку здесь поставила? Ей же место вооон там, в дальнем углу! — Вещала она, перекладывая мои любовно разложенные прихватки. — И вообще, посуда должна быть вот так сложена! Одна к одной! И по размеру! Ты что, не знаешь элементарных правил?!
Мои руки начинали дрожать от бессильной ярости. Элементарных правил? В МОЕМ доме? Да я тут каждый миллиметр пространства знаю!
— Валентина Петровна, я привыкла так, мне удобно, — пыталась я объяснить.
— Удобно? — Она пренебрежительно махнула рукой. — Удобно так, как правильно! А правильно вот так!
Она переставляла мои книги, мои чашки, мои статуэтки. В ванной комнате сдвигала мои баночки с кремами, говоря: — Что за хлам?! На виду должно быть только то, что полезно!
Но апогей наступил на кухне. Кухня — это было для меня святое. Место моего вдохновения, моего спокойствия. Именно там случился наш первый, самый громкий и самый разрушительный конфликт.
Я готовила Димкин любимый борщ. Это был мой коронный номер, по которому он скучал в командировках, которым восторгался каждый раз. Я уже поставила кастрюлю на огонь, нарезала свеклу соломкой, добавила капусту.
Входит Валентина Петровна. Сразу к плите, как инспектор, склоняется над кастрюлей.
— Машенька, что это? Борщ? — Ее голос звучал, как скрип несмазанной телеги. — Фу! И капуста крупно порезана! И свекла?! Ну что ты делаешь?! Борщ должен быть красным, густым, а не вот это! Я Димку с детства приучила к НАСТОЯЩЕМУ борщу!
Она отодвинула меня от плиты, взяла в руки мой любимый нож, которым я привыкла орудовать, и стала крупно, неряшливо рубить уже нарезанную капусту. Я стояла, как оплеванная. Чувствовала, как по вискам стучит, как кровь приливает к лицу.
— Валентина Петровна! — Вырвалось у меня. — Пожалуйста, не трогайте! Я сама!
— Что сама? — Она даже не обернулась. — Ты посмотри, как это выглядит! И морковка! Морковка должна быть мелко натёрта! Не так, как у тебя, крупными кусками!
Она взяла тёрку и стала тереть морковь прямо над уже закипающим борщом, оставляя крошки по всей плите. Мои правила, мои привычки, мой уют — всё рушилось на глазах. Мое внутреннее «я» кричало от негодования. Я, Мария, хозяйка в своем доме, стояла и смотрела, как чужая женщина наводит свои порядки на моей кухне!
— Валентина Петровна! — Мой голос, кажется, сорвался на крик. — Это мой борщ! Это моя кухня! Я делаю так, как нравится мне и Диме!
Она выпрямилась, обернулась, и ее глаза сверкнули, словно молнии.
— Я здесь хозяйка! — Чеканно произнесла она. — И я лучше знаю, как должно быть в МОЕМ доме! Ты всего лишь невестка, а я — МАТЬ этого дома!
Эти слова ударили меня как обухом по голове. «Я здесь хозяйка!» И «ты всего лишь невестка». Я задыхалась от обиды, от унижения. Так вот оно что? Я — не хозяйка? Мой дом — не мой? Мое личное пространство, моя личность, моя ценность — все это было стерто одним махом.
С тех пор наш дом превратился в поле боя. Каждый день начинался с новых конфликтов. Валентина Петровна не просто вмешивалась — она командовала.
— Маша, зачем ты так рано встала? Спи, давай! А я уже приготовила завтрак. — И на столе, вместо моих привычных хлопьев с фруктами или яичницы, появлялась какая-то каша, которую Димка на дух не переносил.
— Машенька, ну зачем тебе эта работа? Сидела бы дома, рожала внуков! Димка ведь хорошо зарабатывает.
А мои попытки хоть что-то отстоять натыкались на железобетонную стену: «Я знаю лучше!», «Потому что так надо!», «Я мать, и мой опыт бесценен!».
Димка… Ох, Димка! Он метался, словно маятник. Сначала он пытался шутить, переводить все в игру.
— Мамуль, ну, Маша любит так, ей удобно. — говорил он, когда мама опять перекладывала белье в шкафу.
— Дим, ну вот зачем ты ее так балуешь? Женщина должна знать свое место! — отрезала она.
Потом он начал просто избегать конфликтов. Уходил из дома пораньше, приходил попозже. Делал вид, что не замечает моей затравленной улыбки, или ее ехидных замечаний. На мои вопросы, мол, Дим, когда это кончится, он только вздыхал:
— Маша, ну что я могу сделать? Это же моя мама! Ей просто нужно время привыкнуть.
Привыкнуть? Я уже неделю чувствовала себя квартиранткой в собственном доме! Запирала на ночь дверь в спальню — это был мой последний бастион. Если и там начнут наводить порядки, то я просто сойду с ума. Иногда я просыпалась среди ночи, слыша, как она ходит по гостиной, что-то переставляет, а потом скрипят двери кухонных шкафов. Мой дом стал для меня западней.
Однажды, я помню, это было в воскресенье, когда Димка наконец-то был дома. Он лежал на диване, смотрел футбол. Я собиралась пойти в магазин за продуктами. Составила список.
— Дим, я в магазин. Тебе что-нибудь нужно? — спросила я, надеясь, что он предложит пойти со мной или хотя бы выслушает меня.
— Нет, Маш, ничего. Купи только… — Он замялся, потому что в комнату вплыла Валентина Петровна.
— Ой, Машенька, да ты что? Какая гадость! — Свекровь взяла из моих рук список, пробежалась по нему глазами и начала морщить нос. — Я вот уже с утра сходила на рынок. Купила свежайшие продукты! И никаких этих ваших… полуфабрикатов! Ты вот что, возьми лучше эти рецепты. — Она сунула мне в руки старую тетрадку, где неразборчивым почерком были написаны какие-то рецепты. — Готовь по ним! Я всегда так делала! А твои рецепты… они и в подметки моим не годятся!
Я посмотрела на Димку, который вжался в диван, притворившись, что очень внимательно смотрит футбол. Он даже не поднял головы. Меня накрыло волной бессилия и какой-то жуткой боли.
— Дим! Ты это слышал?! — Я не выдержала.
Димка наконец-то оторвал взгляд от телевизора, но сразу же уткнулся в него снова.
— Маш, ну чего ты? Мама же как лучше хочет.
Как лучше? Для кого?! В этот момент я поняла, что чаша моего терпения переполнена. Я почувствовала себя так, словно меня предали. Мой муж, моя поддержка, мой камень — он был немым свидетелем того, как меня растаптывают.
— Хорошо. — Произнесла я тихо, так тихо, что сама удивилась. — Хорошо, Валентина Петровна. Раз уж вы здесь хозяйка, то я здесь кто? Квартирантка? Горничная? Прислуга?
Я подошла к шкафу, вытащила небольшой чемодан. Мои руки дрожали, но голос был тверд.
— А знаешь, Дим, — обратилась я к мужу, которого, кажется, пронзила какая-то догадка. — Раз я здесь не хозяйка, то и делать мне здесь нечего.
Валентина Петровна изумленно выпучила глаза, а Димка, наконец, вскочил с дивана, растерянно моргая.
— Маша! Что ты делаешь?! — Его голос был полон паники.
— Я? — Я даже не повернулась к нему. — Я иду домой. К себе домой. Который, как выяснилось, не здесь.
Я быстро собрала самые необходимые вещи: паспорт, зубную щетку, немного одежды. Словно во сне, словно в тумане. Я видела перепуганное лицо Димки, который пытался меня остановить, слышала возмущенные возгласы Валентины Петровны.
— Куда ты собралась? С ума сошла?!
— Невесток на место надо ставить!
Но мне было плевать. Я просто открыла дверь, сделала шаг за порог и закрыла ее за собой. Замок щелкнул, отрезая меня от всего, что казалось родным.
Ушла я к подруге, Ленке. Она сразу все поняла, как только увидела меня с чемоданом на пороге. Обняла крепко, напоила чаем, не задавая лишних вопросов. Я не плакала. Я чувствовала лишь опустошение. И странное облегчение. Словно скинула с себя тяжелую, давно давившую плиту. Я лежала на Ленкином диване и смотрела в потолок, а в голове вертелись слова Валентины Петровны: «Я здесь хозяйка!». И свои собственные, когда я сказала: «Я иду домой… Который, как выяснилось, не здесь».
Весь вечер мне звонил Димка. Сорок семь пропущенных, как я потом посчитала. Я не брала трубку. Мне нужно было, чтобы он сам всё осмыслил. Мне нужно было, чтобы он, наконец, понял, на чьей он стороне. Мне нужно было, чтобы он стал мужчиной, а не мальчиком, который боится расстроить маму.
На утро следующего дня он приехал к Ленке. Вид у него был помятый, глаза красные. Он стучал в дверь так, что, казалось, ее вот-вот вынесет. Ленка посмотрела на меня, молча кивнула, давая понять, что я могу с ним поговорить наедине, и ушла в другую комнату.
Димка ворвался в квартиру, порывисто подошел ко мне, схватил за руки.
— Маша! Ты что наделала? Как ты могла?! Мама места себе не находит!
Я резко выдернула руки.
— Твоя мама? А я? Ты обо мне подумал? Что я чувствовала все эти дни? Как ты позволил ей растаптывать меня, унижать меня в МОЁМ собственном доме?! Как ты мог просто стоять и молчать, когда она говорила, что я там никто?!
Я еле сдерживалась, чтобы не сорваться на крик, но голос все равно дрожал.
— Дим, я больше так не могу. Я не могу жить в этом аду. Я не могу, когда ты не можешь защитить свою жену. Свою семью. Ты должен выбрать. Либо я, либо она. Либо у нас есть семья, где мы сами хозяева, либо я ухожу. Насовсем.
Он побледнел, его глаза забегали. Он смотрел на меня, потом в пустоту, потом опять на меня. Я видела, как он перерабатывает мои слова. Как в его голове что-то ломается. И в какой-то момент его глаза сфокусировались, стали ясными, решительными. Это был взгляд мужчины, который наконец-то принял решение.
— Маш… — Его голос был тихим, но твердым. — Прости меня. Я… я дурак. Я не должен был этого допускать. Ты права. Ты — моя семья. Моя жена. Моя хозяйка. И никто не имеет права это менять. Я всё исправлю. Обещаю.
Я не поверила ему сразу. Слишком много было боли, слишком много невысказанного. Но я видела в его глазах что-то новое — решимость. И это дало мне надежду.
— Как ты это исправишь, Дим? — Спросила я, поднимая на него глаза. — Она же просто так не отступит.
— Я поговорю с ней. По-взрослому. По-мужски, — сказал он, сжимая кулаки. — Хватит быть маменькиным сынком. Она, конечно, мама, но… она не может разрушать мою семью.
В тот же день он вернулся домой. Я сидела на диване у Ленки, ждала. Ждала и боялась. Боялась, что все опять пойдет по кругу. Боялась, что он опять струсит.
А Димка… Димка приехал только поздно вечером. Один. Усталый, но с каким-то внутренним светом.
— Мы поговорили, Маш, — сказал он, обнимая меня крепче, чем когда-либо. — Долго говорили. Очень долго. Я сказал ей все, что думаю. Всё, что чувствую. Что ты для меня значишь. Что этот дом — наш. Что наши правила — наши правила. И что, если она не сможет это принять… то ей придется искать себе другое место.
Я посмотрела на него, не веря своим ушам.
— И что она?
— Она сначала кричала. Ругалась. Обвиняла тебя во всех смертных грехах. Говорила, что я неблагодарный сын. Что ты меня настроила против нее. Но я не поддался. Я сказал ей: «Мам, я тебя люблю. Ты моя мать. Но у меня есть своя семья. Своя жизнь. И ты не можешь ее разрушать. Если ты хочешь быть частью нашей жизни, ты должна уважать наши границы. Наши правила.»
Димка сел рядом со мной и обнял меня. Я чувствовала тепло его тела, его дыхание. Он продолжил, словно снимая с души тяжелый груз.
— Она… она сначала была в шоке. А потом… она заплакала, Маша. Впервые, я видел ее плачущей. Она сказала, что ей одиноко. Что она просто хотела чувствовать себя нужной. Что после смерти отца… ей тяжело. И что она не знала, как иначе проявить заботу.
Эти слова кольнули меня в сердце. Одиночество. Да, я об этом думала. Но ее метод «заботы» был разрушительным.
— Я сказал ей, что я понимаю ее, — продолжал Димка. — Но что забота — это не контроль. И что она всегда будет для нас любимой мамой и бабушкой, но… отдельно.
На следующий день Валентина Петровна, к моему удивлению, вела себя совсем иначе. Она была тише, даже как-то поникшей. Завтрак она не готовила, посуду не переставляла. Она попросила меня сесть с ней.
— Маша, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, и я увидела там не злость, а какую-то усталость и боль. — Прости меня. Я… я была неправа. Я поняла, что сделала. Димка мне все объяснил. Я… я слишком привыкла командовать. И, возможно, я просто хотела быть нужной. Слишком сильно. И не подумала о твоих чувствах.
Я слушала ее, и в горле стоял комок. Впервые она говорила со мной не как с подчиненной, а как с равной.
— Я, наверное, поищу себе небольшую квартирку поближе к нашему дачному посёлку, — продолжала она. — Или, может быть, даже комнату. Где-нибудь подыщу. А ты… ты возвращайся. Дом… это твой дом. И тебе там быть хозяйкой. Я поняла.
Я кивнула, а потом, не выдержав, подошла и обняла ее. Неловко, но искренне. В этот момент что-то словно сломалось между нами, какая-то невидимая стена.
Прошла пара месяцев. Валентина Петровна действительно нашла небольшую квартиру неподалеку от нас. Не на даче, но все же отдельное жилье. Димка ей очень помог, он буквально сам искал варианты, сам договаривался. Он стал другим. Стал более решительным, более внимательным ко мне, к нашим отношениям. Он научился говорить «нет» маме, когда это было необходимо, и это не разрушило их связь. Напротив, она стала какой-то… здоровой. Честной.
Валентина Петровна теперь приезжает к нам в гости, но уже совсем по-другому. Она предварительно звонит, спрашивает, удобно ли нам. Она приносит свои пирожки, но никогда не сует нос в кастрюли. Она помогает по дому, но только если я сама ее об этом попрошу. Иногда она даже спрашивает у меня совета по поводу своей новой квартиры. У нее появились какие-то новые интересы — она записалась на курсы кройки и шитья, а еще пошла в местную группу по скандинавской ходьбе. Видно было, что она начала по-настоящему жить своей жизнью, а не пытаться контролировать нашу.
Наш дом снова стал нашей крепостью. Моим уютным гнездышком. Мы с Димкой восстановили нашу гармонию, наш покой. Наш брак стал крепче, потому что мы прошли через это испытание и вышли из него сильнее. Дмитрий стал настоящим главой семьи, который умеет принимать решения и защищать своих близких. А я… Я снова почувствовала себя хозяйкой в своем собственном доме. И каждый раз, когда я вхожу на кухню, я улыбаюсь. Это моя кухня. И я здесь хозяйка. И я знаю, что это навсегда.