никитаДвадцать лет брака — это как двадцать слоёв краски на старом заборе: сначала не замечаешь, как постепенно теряется первоначальный цвет.
Марина вытирала бокалы для праздничного стола и думала, что двадцатая годовщина свадьбы должна быть особенной. Борис настоял на том, чтобы пригласить всех друзей — его, конечно, её-то почти не осталось. Она готовила три дня: салат оливье, заливное, жаркое в горшочках, торт «Наполеон» по рецепту свекрови. Руки болели от готовки, но она не жаловалась. Никогда не жаловалась.
— Марин, где моя синяя рубашка? — крикнул Борис из спальни.
— В шкафу висит, справа! — отозвалась она, ставя на стол букет хризантем.
— Не вижу!
Марина вздохнула, вытерла руки о фартук и пошла искать рубашку. Нашла сразу — висела там, где и должна была висеть.
— Вот она, — сказала она, подавая Борису рубашку.
— А почему не поглажена?
— Я вчера гладила, ты сам видел.
— Тогда почему мятая?
Марина промолчала, взяла рубашку и пошла к гладильной доске. Борис уже надевал костюм, напевая что-то под нос. Настроение у него было отличное — сегодня вечером он блистал бы перед друзьями, рассказывая анекдоты и принимая поздравления.
К семи вечера гости начали съезжаться. Коллеги Бориса с завода, соседи, одноклассники. Мужчины сразу потянулись к столу с водкой, женщины расселись на диване и принялись обсуждать детей и работу.
— Марина, что стоишь? — позвал Борис, уже успевший выпить первую рюмку. — Садись к нам.
Она подошла, но сесть не успела.
— Да не там, не там, — замахал руками Борис. — Вот сюда, рядом со мной.
Он похлопал рукой по стулу рядом с собой, как будто подзывал собаку. Гости засмеялись.
— Ой, Борис, да что ты как с собачкой, — сказала Лена, жена его друга Петра.
— А она у меня и есть собачка, — хохотнул Борис, обнимая Марину за плечи. — Правда, Марин? Дрессированная.
Марина натянуто улыбнулась. В животе что-то неприятно сжалось.
— Борис, ты что говоришь, — пробормотала она.
— А что? Честно же говорю. Скажу «принеси» — принесёт. Скажу «сядь» — сядет. Идеальная жена!
Он выпил ещё рюмку и разошёлся не на шутку.
— Вот смотрите, — обратился он к гостям, которые уже переглядывались с некоторым неудобством. — Марин, принеси мне салфетку.
— Боря, я же только села…
— Ну, принеси, говорю!
Марина встала и принесла салфетку. Борис торжествующе посмотрел на друзей.
— Видите? А теперь — сядь!
Тишина повисла над столом. Петр покашлял в кулак, Лена уставилась в тарелку. Марина стояла с салфеткой в руках и чувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Боря, может, хватит? — тихо сказала она.
— А что такого? Шучу же. Сядь, говорю. Сюда!
Марина села. Не потому что он приказал, а потому что ноги вдруг стали ватными.
— Вот так-то, — довольно произнёс Борис. — Двадцать лет дрессировки не прошли даром.
Смеялся только он. Остальные молчали и делали вид, что очень заняты едой.
А Марина сидела и думала о том, как это получилось. Когда она превратилась в «дрессированную»? Когда перестала возражать на его хамство? Когда научилась проглатывать обиды и улыбаться, когда хочется плакать?
Двадцать лет назад она была другой. Инженером на заводе, с собственным мнением и характером. Борис тогда ухаживал за ней, носил цветы, читал стихи. А теперь… Теперь она была «дрессированной собачкой».
— Марин, а где вторые блюда? — спросила Лена, явно пытаясь сменить тему.
— Сейчас принесу, — поднялась Марина.
— Стой! — рявкнул Борис. — Куда пошла? Я же не разрешал!
Гости замерли. Петр положил вилку и серьёзно посмотрел на друга:
— Борь, ты того… поаккуратнее.
— А что я такого? — искренне удивился Борис. — Жену дрессирую. А то совсем от рук отобьётся.
— Я пойду на кухню, — тихо сказала Марина.
— Куда пошла, говорю! Сидеть!
Но она уже встала и пошла к двери. Борис вскочил из-за стола.
— Марина! Ты меня позоришь перед людьми! Вернись немедленно!
Она не обернулась. Дошла до кухни, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Руки тряслись. В груди всё горело от стыда и ярости.
За дверью слышались приглушённые голоса. Кто-то пытался урезонить Бориса, кто-то собирался уходить. Потом хлопнула входная дверь, потом ещё одна. Праздник закончился, так и не начавшись.
Борис ворвался на кухню красный от злости и алкоголя.
— Ты что себе позволяешь?! — заорал он. — Из-за тебя все гости разошлись! Я тебя двадцать лет кормлю, одеваю, а ты…
— Замолчи, — тихо сказала Марина.
— Что?!
— Замолчи. Не кричи на меня.
Борис опешил. За двадцать лет брака Марина ни разу не говорила ему «замолчи».
— Ты офигела совсем? Это я тут хозяин!
— Хозяин есть у собак. А я — не собака.
— Да ты…
— Я сказала — замолчи!
Голос у неё был спокойный, но Борис вдруг замолчал. Что-то в её глазах заставило его осечься.
Марина прошла мимо него в спальню. Достала из шкафа старый чемодан, который не использовала лет десять. Начала складывать вещи: нижнее бельё, свитер, джинсы, туфли.
— Ты что делаешь? — Борис стоял в дверях.
— Собираюсь.
— Куда?
— К маме.
— Да ладно тебе. Обиделась, что ли? Я же пошутил.
Марина не отвечала. Складывала вещи аккуратно, как всегда всё делала аккуратно. Косметичку, книгу, которую читала перед сном, фотографию дочери.
— Марин, ну хватит дурью маяться. Завтра все забудется.
— Нет, — сказала она, застёгивая чемодан. — Не забудется.
Она вышла из спальни с чемоданом в руке. Борис попытался её остановить.
— Марина, ты что, серьёзно? Из-за такой ерунды?
— Двадцать лет — не ерунда. Двадцать лет унижений — не ерунда.
— Каких унижений? Я тебя никогда не бил!
— Бил. Словами. Каждый день. А сегодня ещё и при людях показал, что я для тебя значу.
— Да что ты придумываешь! Все мужики так шутят!
— Тогда найди себе другую для таких шуток.
Она надела пальто, взяла сумочку. Борис вдруг понял, что она не блефует.
— Марин, ну не уходи. Давай поговорим завтра, когда остынешь.
— Мне нечего остывать. Я просто наконец поняла, кто я для тебя. Спасибо за урок.
Дверь захлопнулась. Борис остался один в квартире, где ещё пахло праздничной едой и стояли недопитые бокалы.
***
К маме Марина приехала ночью. Антонина Фёдоровна открыла дверь в халате, взглянула на дочь с чемоданом и ничего не спросила. Просто обняла.
— Проходи, дочка. Чайник поставлю.
Они сидели на кухне, пили чай с вареньем, и Марина рассказывала. Обо всём. О том, как постепенно привыкла быть удобной. Как научилась не возражать. Как забыла, что у неё есть собственное мнение и чувство достоинства.
— А сегодня при всех… — Марина помолчала. — Мам, я поняла, что стала той, которой никогда не хотела быть.
— Поняла — уже хорошо, — сказала мать. — Главное, что не поздно.
Утром зазвонил телефон. Борис.
— Марин, хватит ребячиться. Возвращайся домой.
— Не хочу.
— Как это — не хочешь? Мы же муж и жена!
— Ты хочешь быть мужем или хозяином собаки?
— Да что с тобой случилось? Ты же раньше понимала шутки!
— Раньше я много чего терпела. Больше не буду.
— Марина, я требую, чтобы ты вернулась!
— Требуй, — спокойно сказала она. — Только я уже подала документы на развод.
Тишина в трубке.
— Ты что, сдурела?
— Наоборот. Поумнела. До свидания, Борис.
Она положила трубку. Мать варила на кухне борщ и мурлыкала под нос старую песню. За окном светило солнце, и Марина вдруг поняла, что не видела солнца давно. Очень давно.
В сорок восемь лет она начинала новую жизнь. Без дрессировки. Без команд «сидеть» и «принести». Просто жизнь. Свою собственную.
И это было прекрасно.