никитаЧетвертого апреля состоялась сделка купли-продажи. Марина все же не пошла в МФЦ. Сделку провели дистанционно, им даже встречаться не пришлось. Электронную подпись помог сделать все тот же риелтор, рассказал, как и где. Документы отправили на оформление.
В четыре часа на следующий день она проверила. Собственник сменился, ей пришли документы в личный кабинет. А следом раздался звонок:
— Марина Викторовна? Поздравляю, квартира ваша. Документы и ключи можете забрать завтра.
— Спасибо, — прошептала Марина и поняла, что плачет.
Она купила родную квартиру. Дом детства… Место, с которым связано столько воспоминаний…
Восьмого апреля во вторник в свой единственный выходной, около семи вечера Марина стояла у двери квартиры. В руках — пакет с вещами и знакомые ключи, отцовская связка, три замка. Риелтор сказал, тот уже съехал. От волнения руки тряслись так, что она три раза промахивалась мимо замочной скважины.
Дверь открылась, и Марина вошла в квартиру своего детства. Пахло затхлостью, алкоголем и какой-то кислятиной. На полу валялись пустые бутылки, на столе — грязная посуда с засохшими остатками еды. Но стены были те же, окна те же, и даже мамины занавески висели, только грязные и порванные.
Марина прошла по комнатам. Вот здесь стояла ее кровать. Тут — мамин швейный столик. А на кухне они пили чай по вечерам и планировали, как будут жить дальше.
Звонок в дверь оборвал воспоминания.
Марина глянула в глазок и увидела знакомую фигуру. Виктор с большим пакетом в руках. Видимо, пришел за оставшимися вещами.
Она открыла дверь.
Отец стоял на пороге, пьяный, но не до беспамятства. Увидев дочь, сначала не поверил глазам.
— Маринка? — пробормотал он и заморгал. — Ты… А ты тут как? Что делаешь?
— Живу, — спокойно ответила Марина. — Это моя квартира теперь.
— Твоя? — Виктор покачнулся, придерживаясь за косяк. — Как это твоя? Я же продал… Игорь Витальевич говорил, покупатель какой-то нашелся… Подписали же только вчера, я думал… еще месяцок тут перекантуюсь…
— Покупатель — это я, Виктор Петрович.
Лицо отца медленно менялось. Сначала непонимание, потом осознание, злость.
— Ты?! — заорал он так, что в соседних квартирах точно услышали. — Ты купила?! Откуда у тебя деньги-то такие?! Где взяла?!
— Заработала, — Марина говорила четко, чтобы он слышал. — Работала по двадцать часов в сутки. Экономила на всем. Копила каждую копейку. И купила, представляешь, на свои, кровно заработанные.
— Да как ты смеешь! — Виктор попытался протиснуться в квартиру, но Марина загородила проход. — Я же отец тебе! Воспитывал, растил! А ну, пусти меня! Распоясалась! Раз квартира твоя, должна теперь отцу помогать!
— Помогать? — Марина покачала головой. — Ты про помощь говорить хочешь? Ну давай, папуля. Это помощь, когда мама умирала, а ты по гаражам с друзьями пропадал, потому что «не мог на ее страдания смотреть»? Или когда я последние деньги на твое кодирование потратила, а мой папаша через неделю сорвался? А может, помощь — это когда я тебя уговаривала не пить, а ты на меня орал и во всех бедах обвинял? А потом…
Голос Марины стал жестче.
— «Помог», выгнал из дома. Сказал, что сама должна о себе заботиться. Ну вот я и…
— Марина, дочка, ну пойми… — голос Виктора стал жалобным. — Мне некуда деваться-то. Деньги за квартиру все на долги ушли, думал, что-нибудь сниму, а цены такие… Зима же наступит, холода… Пусти хоть на время, а? Я ж не навсегда, пока на ноги не встану…
— Ты? На ноги?
Марина усмехнулась и снова вернула себе самообладание. Нельзя с ним на «ты», это слишком… сближает их, возвращает в прошлое…
— Виктор Петрович, а что значит «встать на ноги»? Бросить пить и работу найти? Вы к этому готовы?
— Да, конечно, конечно! — быстро закивал отец. — Я уже почти не пью, совсем чуть-чуть, для здоровья только. И работу найду обязательно. Только время нужно, понимаешь?
Марина смотрела на него, на этого человека с красными глазами, трясущимися руками и запахом перегара. На того, который просил помощи у дочери, которую сам же выгнал на улицу.
— Нет, — сказала она тихо. — Нет, Виктор Петрович. Не пущу.
— Как это нет?! — Виктор снова взорвался. — Я твой отец! Права имею!
— Какие? — Марина не отступала. — Права воспитателя? Но воспитывала меня мама. Кормильца, может? Права родственника? Так это вы сказали, что я взрослая и должна отдельно жить. Ну вот, выросла я, Виктор Петрович. Теперь мой дом, мои правила.
— Неблагодарная! — взревел отец. — Всю жизнь на тебя потратил, а ты…
— Стоп, — Марина подняла руку. — Хватит, разворачивайтесь и уходите. И больше не появляйтесь.
Она начала закрывать дверь, но Виктор упер ногу в притвор.
— Не смей! Не закрывай дверь! Я отец! Все права имею, в суд подам!
— Отец… — Марина грустно улыбнулась. — Знаете, мама перед смертью сказала: «Доченька, не давай себя в обиду. Даже если это будут самые родные». Мудрая была женщина. Не то что некоторые.
Марина резко толкнула дверь. Виктор не удержался и отступил. Замок щелкнул.
За дверью еще минут десять слышались крики, угрозы, мольбы. Потом стихло.
Марина стояла спиной к двери и задышала часто-часто, как собака после бега. От пережитого стресса ее тошнило. Мелькнула мысль, а стоило ли вообще возвращаться…
Но на этом история не закончилась. Виктор оказался упорнее, чем она думала.
Каждый день он приходил к дому. Звонил в дверь, кричал под окнами, рассказывал всем соседям, какая у него жестокая дочь. Иногда приводил собутыльников — свидетелей своих отцовских заслуг. Выжидал, когда Марина появится. Буянил в момент смены замков.
К счастью, выходной у нее был только один. И в него Марина каждую неделю включала музыку в дешевой переносной колонке. И драила, красила, обдирала и клеила обои, не обращая внимания на папашины выкрутасы.
— Я ее с пеленок растил! — орал он на весь подъезд. — А она меня на улице оставила! Какая неблагодарность!
Соседи сначала ему сочувствовали. Анна Михайловна из двадцать второй квартиры даже остановила Марину у почтовых ящиков.
— Девочка, ну как же так можно? — причитала она, размахивая пухлыми руками. — Отец все-таки, родная кровь. Может, хоть временно пустишь? Совсем человек пропадет.
— Анна Михайловна, — терпеливо объяснила Марина, — а вы знаете, за что меня из дома выгнали? Не просто так ведь.
— Ну… может, поссорились…
— Он сам сказал, что я должна отдельно жить, взрослая уже. Вот я и живу отдельно.
— Может, погорячился он тогда…
— Возможно. Но решение принято. Он меня не пожалел.
Анна Михайловна покачала головой, но отстала.
А Виктор продолжал осаду. Даже привел какого-то дальнего родственника, дядю Толю, которого Марина видела только на похоронах.
— Маринка, ну что ты делаешь? — уговаривал дядя Толя. — Отца на улице оставила… Грех это, девочка.
— Дядя Толя, а где вы были, когда этот отец меня выгонял? — спросила Марина. — Почему тогда не приехали поговорить с ним о грехе?
— Ну… я не знал…
— А теперь знаете. И что готовы сделать? Забрать его к себе?
Дядя Толя замялся и больше не приходил.
В начале июня Виктор окончательно озверел. Марина приехала и обнаружила, что дверь в квартиру исцарапана чем-то острым, а замок поврежден. На площадке валялась отвертка.
— Видели, кто это делал? — спросила она у Анны Михайловны. — Полицию надо вызывать, наверное.
— Да отец твой, — вздохнула соседка. — Три часа тут ковырялся, дверь ломать пытался. Я ему говорю: «Виктор Петрович, что же вы делаете?» А он: «Моя квартира, имею право». Пьяный в дрова был.
— Понятно, спасибо.
Марина поменяла замок на более надежный и поставила дополнительную защелку.
А через неделю узнала, что Виктор рассказывает всем соседям, какая у него бессердечная дочь. Сама лично услышала. Виктор стоял на детской площадке, распространяя пары алкоголя, и вещал, словно с трибуны.
— Пороть ее надо было, а я… Мягкосердечный слишком, жалел. Вырастил на свою голову доченьку, змеюку подколодную. Вся в мать, та тоже вечно что-то замышляла, смотрела змеей.
— Не смей маму трогать! — бросилась на него Марина.
— Что, правда глаза колет? — усмехнулся Виктор. — Мне вот друзья подсказали, надо на тебя на алименты подать. Я же беззащитный, беспомощный старик. Дочь из квартиры выгнала… И корреспондентов надо позвать, да, пусть все знают… С кем дело имеют, ославлю тебя на весь город!
— Давай, охота позориться еще больше — делай, — Марина смотрела прямо и строго. — Ты мало своих друзей наслушался? Они тебе в долг так охотно давали, что потом квартиру продавать пришлось. Еще послушай, глядишь, последние штаны отдашь.
— Ты бы это, пожалела отца, — сказал с лавочки кто-то из приятелей Виктора. — Холода приидут, замерзнет ведь, на улице-то.
— Его водка отлично греет, — бросила в ответ Марина. — Куда лучше родительской любви и заботы о дочери.
Она развернулась и пошла к подъезду.
— Слушай, а может, он правду говорит? — спросила Анна Михайловна, встретив Марину у лифта. — Может, ты действительно слишком жестоко? Все-таки отец…
— Анна Михайловна, — устало сказала Марина, — а вы хотели бы жить с человеком, который каждый день пьет? А потом может среди ночи устроить дебош, всю посуду перебить? Который последние деньги на водку тратит, а потом у вас на еду просит?
— Ну это… конечно, тяжело…
— А теперь представьте, этот человек вас из дома выгнал. Сказал, что мешаете жить. Из квартиры выписал без вашего ведома. Хватило же на это упорства. А потом, когда сам в беду попал, пришел и требует, чтобы вы его приютили. Как бы поступили?
Анна Михайловна задумалась.
— Наверное… тоже не пустила бы.
— Вот и я так думаю.
Кульминация наступила в октябре.
Марина возвращалась домой пораньше. Линолеум должны были привезти. Это был финал ремонта, потом мебель, техника… Деньги уходили как вода в песок. Но Марина, сжав зубы, продолжала работать.
У подъезда ее поджидала взволнованная Анна Михайловна.
— Марина! — она размахивала руками. — Уже слышала? Твоего отца арестовали!
Марина остановилась, не сразу понимая смысл услышанного.
— Как арестовали? За что?
— За кражу! — Анна Михайловна говорила быстро, захлебываясь словами. — Представляешь, он дачу Петровых обокрал! На Светлом поселке, взломал замок, инструменты украл, мотоблок какой-то… Хозяева раньше вернулись, его прямо на месте застали, полицию вызвали.
Марина медленно опустилась на скамейку у подъезда.
— Когда это было?
— Позавчера. А сегодня уже весь поселок знает. Петровы говорят, подозревали его давно. У них и раньше всякая мелочевка пропадала, то лопата, то бензин из канистры. А тут совсем обнаглел, решил по-крупному поживиться.
— Ясно, — тихо сказала Марина.
— Ты знаешь… — Анна Михайловна присела рядом. — Я теперь понимаю, почему ты его не пустила. Если человек на воровство способен… А мы все тебя осуждали, жестокой называли. Выходит, правильно делала.
Марина кивнула. Внутри боролись два чувства — облегчение и боль. Оттого, что кончился этот кошмар с ежедневными попытками выпросить жалость. И боль оттого, что человек, которого она когда-то любила, окончательно превратился в чужого.
Через неделю пришло письмо из СИЗО. Неровным почерком, на тетрадном листке:
«Доченька, прости меня, пожалуйста. Я понимаю, что был неправ. Очень тяжело тут, холодно и страшно. Приезжай на свидание, умоляю. Или хоть передачку пришли, тут кормят плохо. Я исправлюсь, честное слово. Брошу пить, работать пойду. Только помоги сейчас. Твой папа».
Марина прочитала письмо дважды, потом аккуратно разорвала и выбросила. На второе письмо тоже не ответила. И на третье.
В ноябре состоялся суд. Виктор получил два года колонии общего режима. Марина на процесс не пошла. К зиме она выплатила уже треть суммы, что была должна Олегу. Квартиру сдала, чтобы еще быстрее погасить долг. И все представляла, как будет сама жить в ней. Одна, без отцовских истерик и пьянства…