никитаПервые лучи майского солнца едва касались крыш дачных домиков, когда Ольга услышала за спиной знакомый, слащавый голос:
– Ох, Олечка, милая! Уже за грядки взялась? Трудяга! – Галина Петровна, стояла за калиткой, улыбаясь во весь рот.
Ее глаза, как всегда, быстро скользнули по участку дочери, будто выискивали то, что плохо лежит.
— Небось, опять картошка с ведро вырастет? Как в прошлом году? И огурчики – загляденье!
Ольга, выпрямившись от грядки с будущей морковью, смахнула перчаткой со лба непослушную прядь и устало улыбнулась:
– Здравствуй, мам. Надеюсь. Земля-то хорошая, отдохнула за зиму. Вон, компоста привезли, перегной подсыпали.
– У тебя всегда так, – голос Галины Петровны зазвучал чуть тоньше, с едва уловимой ноткой. – Везучая. И урожай – загляденье. А у меня… – она вздохнула театрально, – хоть тресни. То тля, то засуха. Хожу, завидую белой завистью, доченька!
Ольга промолчала. Она уже привыкла к этим «комплиментам». Зависть матери к ее дачным успехам давно перестала быть тайной.
Она проявлялась в мелочах: то «случайно» сломанная ветка на любимой яблоне, то пропавший пакетик с элитными семенами, то вдруг «забытый» открытый кран, заливший подкормленные томаты.
Подлянки. Мелкие, гадкие, как слизни. Ольга старалась не замечать, списывая на возраст и характер матери. Прощала, но в душе копилась горечь.
Весна в этот год была ранняя и теплая. Ольга с мужем Игорем вложили в огород душу: перекопали, удобрили, посеяли с любовью.
Грядки под лучами солнца выглядели многообещающе. Но дни шли, а земля оставалась пустой.
Там, где должны были уже зеленеть нежные петельки огурцов и моркови – лишь голая, какая-то безжизненная корка. Через неделю – тишина. Через две – та же картина.
– Игорь, что случилось? – Ольга стояла посреди огорода, готовая заплакать от бессилия. – Всё сделали правильно! Почва, семена, полив… Почему ничего не всходит?
Игорь озадаченно поковырял палкой сухую землю и обессиленно развел руками:
– Не пойму. Вроде бы не пересушили… Может, семена поддельные? Или какая-то болезнь в земле?
Ольга почувствовала себя так, будто кто-то украл у нее часть лета, часть ее труда и надежд.
Она ходила по участку, всматривалась в каждую грядку, проверяла, копала глубже – семена лежали нетронутые, словно в спячке, а то и вовсе сгнившие.
Загадка. Неразрешимая и горькая. Разгадку подсказала соседка по даче. Валентина Сергеевна, женщина с мудрыми глазами и прямым характером, зашла как-то вечером обсудить общую проблему с кротами.
– Оля, а у тебя-то как всходы не очень… – проговорила она, глядя на печально пустые грядки.
– Да вот… Никак, – махнула рукой Ольга. – Ума не приложу. Земля как будто мертвая.
Валентина Сергеевна нахмурилась, подошла к грядке, взяла щепотку земли, растерла между пальцев.
Потом с задумчивым видом принюхалась. Затем внимательно посмотрела на Ольгу.
– Галина Петровна твоя… Она тут у тебя ранней весной не хозяйничала? Как только снег сошел?
– Мама? Да… Заходила пару раз. Говорила, хочет помочь, пока я на работе. Говорила, удобрит чем-то специальным, от сорняков. Я тогда подумала – ну, пусть, раз хочет помочь. А что?
Соседка покачала головой, ее лицо стало жестким.
– Помочь… Видела я, как она удобряла. Рано утром, еще морозец был. Ходила по твоим грядочкам, что-то из ведерка рассыпала. Белое такое. Я сначала подумала – зола. А потом… – Валентина Сергеевна помолчала, глядя Ольге прямо в глаза. – А потом я поняла, отчего у меня прошлым летом край грядки с петрушкой пропал. Тоже «удобрила» она, сердешная. Белое-то это была не зола, Оля. Это была соль. Поваренная соль.
Слово повисло в воздухе, тяжелое и жгучее, как сама соль. Ольга почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.
Все встало на свои места. Мелкие подлянки прошлых лет – это были только цветочки.
– Соль? – выдохнула она, не поверив своим ушам. – Чтобы… сорняк не рос? Но ведь ничего же не вырастет! Ничего!
– Чтобы сорняк не рос? Это она тебе так сказала? – усмехнулась соседка без тени веселья. – Ну да… И правда не растет. Ни сорняк, ни петрушка, ни морковка. Землю-то она тебе на годы испортила, Оля. Надо ее теперь долго лечить. Это же чистая злоба. Зависть.
Ярость, холодная и страшная, поднялась в Ольге, сметая последние остатки жалости и дочернего долга.
Она не помнила, как дошла до материнской даче, которая находилась на другой улице.
Дверь открыла сама Галина Петровна, с привычной сладковатой улыбкой, которая мгновенно сползла с ее лица, когда она увидела выражение лица дочери.
– Олечка? Что случилось, родная? Заходи…
Ольга шагнула через порог, не снимая обуви. Она подошла вплотную к матери, заглянула ей в глаза. В этих глазах мелькнул страх, быстро прикрытый маской невинности.
– Мама, – голос Ольги звучал низко, хрипло, как будто сквозь сжатые зубы. – Что ты рассыпала у меня на огороде? Ранней весной? Когда «помогала»?
Галина Петровна отступила на шаг назад и замахала руками:
– Да что ты, доченька? Какая помощь? Я просто зашла, поглядела… Удобрила немного, да! Хорошим средством, от сорняков! Чтобы тебе легче было!
– Каким средством? – Ольга не отступала, ее взгляд впивался в мать. – Конкретно. Назови.
– Ну… – мать заерзала, отвела взгляд. – Такое… специальное. Порошок белый. Экологичное! Без химии!
– Соль? – выпалила Ольга. – Поваренная соль? Это твое «экологичное средство»?
Лицо Галины Петровны исказилось. Страх сменился жалкой попыткой оправдания:
– Ну да, соль! А что? Народное средство! Все знают, она сорняк убивает! Я хотела как лучше, Оленька! Чтобы у тебя чисто было! Чтобы ты не надрывалась! Я же мать, я желаю тебе добра!
Желаю добра — эти слова, произнесенные виновато-сладким тоном, стали последней каплей.
Вся ложь, все мелкие пакости, вся ядовитая зависть, копившаяся годами, выплеснулись наружу.
– Добра? – Ольга засмеялась, но смех ее был страшен. – Ты убила мой огород, мама! Ты отравила землю солью! Чтобы у меня ничего не выросло! Потому что у тебя не растет! Потому что ты завидуешь! Как ты можешь так лгать? Как ты можешь называть это «добром»? Это – зло. Чистое, осознанное зло.
Галина Петровна попыталась заплакать и, схватив дочь за руку, еле слышно проговорила:
– Оленька, прости! Я не подумала! Я хотела помочь! Я же твоя мать!
Ольга резко высвободила руку. В ее глазах не было больше ни гнева, только ледяная, окончательная решимость.
– Ты перешла черту, мама. Ту, за которой нет возврата. Больше ты не придешь на мою дачу. Никогда.
Она развернулась и вышла. Не оглядываясь, громко хлопнула дверью. За ее спиной послышался плач матери, но Ольга его уже не слышала.
Она шла домой, к Игорю, к своему убитому огороду, и единственное, что она чувствовала – необходимость оградить то, что еще можно спасти.
Все выходные Ольга и Игорь работали молча, но слаженно. Вместо старой, покосившейся изгороди они установили высокий, крепкий забор из профнастила.
Глухой, без щелей. На новую, массивную калитку Игорь повесил тяжелый амбарный замок, щелчок которого прозвучал на всю округу как точка.
– Ты уверена? – тихо спросил мужчина, глядя на неподвижное и в то же время решительное лицо жены. — Галина Петровна мне оборвала весь телефон. Все твердит, что ни в чем не виновата, что не знала…
Ольга кивнула и, не глядя на дорогу, ведущую к дому матери, снова посмотрела на солончаковую пустыню своего огорода, на мертвые грядки, которые теперь предстояло долго и мучительно лечить. Потом на новый забор и на замок.
– Абсолютно. Ключей не будет. Ни у кого, кроме нас. Матери больше здесь делать нечего!
Игорь понимающе вздохнул. Он и сам с трудом верил в слова тещи о том, что все получилось случайно.
В этот год супруги остались без урожая. Зато к ним каждый день, завидев машину, прибегала Галина Петровна.
— Я же виновата, вот искупаю свою вину, — говорила она, принося свежие овощи.
— Нам ничего от тебя не нужно, — Ольга категорически отказывалась от ее помощи.
Принять овощи от матери означало — простить, а она этого делать не собиралась.
Галина Петровна вздыхала, осуждающе качала головой и забирала урожай домой.