никитаТамара любила свой дом. Не как недвижимость, а как живое существо. Она и покойный муж строили его двадцать лет. Каждый гвоздь, каждая доска на веранде, каждый куст в саду – всё было пропитано их воспоминаниями, их любовью, их жизнью. После ухода мужа этот дом стал её утешением, её крепостью, её миром.
Поэтому, когда её единственная дочь Аня, сияя от счастья, пришла вместе с женихом Виктором и попросила разрешить им провести свадьбу здесь, в саду, Тамара, не раздумывая, согласилась.
Мамочка, мы не хотим пышных ресторанов! – щебетала Аня. – Хотим уютную, семейную свадьбу. Человек тридцать, не больше. Твой сад – идеальное место!
Сердце Тамары наполнилось радостью. Конечно, да! Её дом, наполненный смехом, музыкой, счастьем её дочери – что может быть лучше?
Первые недели подготовка шла легко и весело. Они вместе выбирали цветы для арок, обсуждали меню. А потом в их жизнь ворвалась Ирина Павловна, мать жениха. Женщина энергичная, властная, с представлениями о «правильной» свадьбе, почерпнутыми из глянцевых журналов.
И «уютная свадьба на тридцать человек» начала мутировать в нечто чудовищное.
Восемьдесят гостей? – удивлённо спросила Тамара, увидев новый список, составленный сватьей.
Ну а как же! – всплеснула руками Ирина Павловна. – Нужно же позвать и троюродную тётю из Сызрани, и мою школьную подругу! Что люди скажут?
Тамара промолчала. «Ради счастья дочери», – сказала она себе.
Потом появился свадебный организатор, жеманный молодой человек с папкой. Он окинул хозяйским взглядом сад Тамары и вынес вердикт:
Так, вот эти ваши пионы – совершенно не в тренде. Выкорчёвываем, здесь будет подиум для выездной регистрации. И веранду вашу нужно перекрасить. Этот нежно-голубой цвет не сочетается с цветом салфеток, мы выбрали оттенок «пыльная роза».
Но… это любимые пионы моего мужа, – пролепетала Тамара. – И веранду мы с ним красили…
Мам, ну не будь такой консервативной! – вмешалась Аня, уже полностью поглощённая свадебной лихорадкой. – Это же всего на один день! Ну что тебе, жалко, что ли?
Тамаре было жалко. Жалко не пионы. Жалко свой мир, в который бесцеремонно вторгались чужие люди с цветом «пыльная роза». Но она снова промолчала.
Точкой невозврата стал старый комод. Резной, дубовый, купленный её мужем на первой барахолке за их первую совместную зарплату. Он был неуклюжим, старомодным, но Тамара любила его больше всего на свете. Он был символом их начала.
Она вернулась из магазина раньше обычного и застала в гостиной Ирину Павловну и того самого организатора. Они вдвоём, кряхтя, пытались сдвинуть этот комод с его законного места.
Что вы делаете?! – ахнула Тамара.
Место для фуршетной зоны освобождаем, – бодро отчиталась сватья. – У вас тут всё так заставлено, не развернуться.
Тамара подбежала к комоду. И увидела её. Свежую, уродливую царапину на полированной крышке. Длинную, белую, как шрам.
В этот момент что-то внутри неё оборвалось. Они не просто поцарапали мебель. Они осквернили её память. Они вторглись в святая святых. И её многолетнее терпение, её желание быть «хорошей мамой и тёщей» испарилось без следа. На его место пришла холодная, как сталь, ярость.
На следующий день вся компания собралась у неё, чтобы «окончательно утвердить план». Организатор, разложив на столе свои бумаги, бодро начал:
Итак, Тамара, в понедельник с утра приезжают рабочие. Убираем ваши пионы, начинаем монтаж подиума. Во вторник приедут декораторы, займутся верандой…
Тамара спокойно, но с такой ледяной твёрдостью в голосе, что все замолчали, прервала его.
Никто никуда не приедет.
Она встала. Она больше не была мягкой, уступчивой мамой. Она была хозяйкой. Хозяйкой своего дома и своей жизни.
Всё, хватит. Никакой здесь свадьбы не будет.
Аня ахнула. Ирина Павловна побагровела.
Что значит «не будет»?! У нас всё оплачено!
Это ваши проблемы, – ровным голосом ответила Тамара. – Это мой дом, а не филиал свадебного агентства.
Она подошла к комоду и провела пальцем по царапине.
Вчера вы пришли в мой дом и, не спросив меня, начали двигать мою мебель. Вы повредили вещь, которая мне дороже всех ваших подиумов и салфеток. Вы не просто гости. Вы варвары. Вы не уважаете ни меня, ни мой дом, ни мою память. Свадьба – это праздник любви и уважения. А здесь не осталось ни того, ни другого. Ищите другое место.
Она открыла входную дверь.
Прошу вас всех на выход.
Аня рыдала. Ирина Павловна кричала что-то про «сумасшедшую старуху». Они уехали, хлопнув дверью.
Несколько дней Тамара жила в тишине. Оглушительной, но целительной. Она ждала.
Аня пришла в среду. Одна. Заплаканная, с опухшими глазами. Она не стала оправдываться. Она просто села на ступеньки крыльца у ног матери и прошептала:
Мамочка, прости. Прости меня. Я была такой дурой.
Она плакала, и это были слёзы не обиженной «принцессы», а взрослой дочери, которая вдруг осознала, что в погоне за «идеальной картинкой» чуть не потеряла нечто гораздо более важное.
Я так увлеклась всей этой мишурой, что перестала тебя видеть. Перестала тебя слышать. Прости, мам.
Тамара гладила её по голове, и её собственный гнев таял, уступая место любви и жалости.
Ничего, дочка. Ничего.
Они долго сидели молча, глядя на её уцелевшие пионы.
Мам, – сказала Аня, поднимая на неё глаза. – А давай мы с Витей просто распишемся. А потом приедем к тебе, и ты испечёшь свой фирменный пирог. И мы посидим на веранде. Только мы. Самые близкие.
Тамара посмотрела на дочь и улыбнулась.
Конечно, испеку.
Её дом снова стал домом. А не площадкой для чужих амбиций. Она победила.