никита— Опять эта бестия рыжая в город укатила! — всплеснула руками Зинаида Степановна, поправляя выбившийся из-под платка седой локон. — И детей, небось, опять одних оставила…
— А чего ты хочешь от такой? — поддакнула ей Клавдия, прищурив и без того узкие глаза. — Был бы у неё в голове толк – не меняла бы мужиков как перчатки.
Бабы стояли у колодца, то и дело поглядывая на покосившийся домишко через дорогу. Старые доски крыльца поскрипывали под босыми детскими ногами – семилетняя Катька присматривала за младшим братом, который с упоением гонял по двору облезлого соседского кота.
— Павлик! А ну брось каменюку! — звонкий детский голос разнёсся по всей улице.
Мальчонка насупился, но послушно выронил булыжник из пухлой ладошки. Кот, почуяв, что гроза миновала, горделиво прошествовал к забору и скрылся в лопухах.
— Господи, и в кого они только такие справные уродились? — вздохнула Зинаида Степановна. — Вон Катька-то – вылитая бабка её покойная, царствие небесное. Такая же смышлёная да хозяйственная. А Тоська… — она поджала губы, — яблочко от яблоньки, видать, далеко падает.
Анастасию в деревне все звали Тоськой – то ли по привычке с детства, то ли чтобы подчеркнуть своё пренебрежительное отношение. Она появилась здесь лет десять назад – приехала на летние каникулы к бабушке, да так и осталась. Местные до сих пор судачили, что сбежала девка от родителей, забеременев в семнадцать лет. Первый муж, отец Катьки, недолго прожил с молодой женой – загулял с продавщицей из сельпо и укатил в райцентр. Второй и вовсе пропал без вести, оставив Тоське на память Павлика.
А она словно и не горевала. Отряхнулась, как кошка после дождя, и жила себе дальше – легко и беззаботно. Работала уборщицей в местной школе, летом подрабатывала на прополке в совхозе. Денег едва хватало на еду, но Тоська умудрялась выкраивать на новые платья и помаду. «Красота – страшная сила!» – говаривала она, подмигивая своему отражению в треснувшем зеркале.
Особенно бесило деревенских баб, как вызывающе она держалась с мужиками. То плечом поведёт, то рассмеётся звонко – и местные женихи уже вьются вокруг, как мотыльки на огонь. Даже женатые заглядывались на её точёную фигурку, когда она, покачивая бёдрами, шла по главной улице.
— Срамота одна, — качала головой Клавдия. — В клуб повадилась ходить. Говорят, с шофёром новым крутит…
Единственным человеком во всей деревне, кто не осуждал Тоську, была Мария Петровна – старая учительница, жившая в доме напротив. Она частенько присматривала за детьми, когда их мать отлучалась в город, и всегда заступалась за соседку перед злыми языками.
— Молодая она ещё, — говорила Мария Петровна, — жизни хочет, любви настоящей. Вы бы лучше помогли ей, чем судачить попусту.
Но бабы только отмахивались – дескать, блажь всё это, да и какая любовь в тридцать лет с двумя прицепами?
А Тоська действительно верила в любовь. Каждый раз, собираясь в город, она прихорашивалась перед зеркалом, подводила зелёные глаза, укладывала рыжие кудри – и отправлялась на поиски своего счастья. «Вот увидите, — говорила она детям, — встречу однажды такого человека, что заберёт нас всех отсюда. И заживём мы в городе – красиво, богато!»
Катька только вздыхала, слушая эти обещания. В свои семь лет она уже научилась не верить маминым сказкам. Слишком часто приходилось самой варить супы из пакетиков и укладывать Павлика спать, пока мама искала своё призрачное счастье.
Тем августовским утром в доме напротив что-то было не так. Мария Петровна, выйдя на крыльцо с миской для кота, услышала детский плач. Сердце ёкнуло – она уже привыкла различать все оттенки Павликовых рыданий. Этот был особенный – испуганный, отчаянный.
Наскоро накинув шаль, старушка поспешила через дорогу. Дверь была не заперта.
— Катенька! Павлуша! Что случилось?
Катька стояла у печки, растерянно теребя край застиранного фартука. На щеках – дорожки от слёз, в глазах – недетская тревога.
— Мария Петровна… — всхлипнула девочка. — Мамы нет… Вторые сутки… А Павлик есть хочет, а я не могу, как конфорку включить, газ наверное, в баллоне закончился…
Старая учительница охнула, прижала к себе обоих детей. От их худеньких тел веяло таким одиночеством, что защемило сердце.
— Пойдёмте-ка ко мне, голуби мои.
Так и начались их будни втроём. Мария Петровна, всю жизнь прожившая бобылкой, вдруг обрела семью. Катька помогала с готовкой, Павлик таскал воду из колодца – по чуть-чуть, в детском ведёрке. По вечерам старушка читала им книжки, а днём учила премудростям огородничества.
Тоська объявилась через две недели – похудевшая, но счастливая. Глаза сияли, как у кошки, объевшейся сметаны.
— Нашла я его, Петровна! — с порога выпалила она. — Витю моего! Такой человек… Такой человек!
Мария Петровна молча смотрела на соседку, машинально поглаживая прижавшегося к ней Павлика.
— Он в строительной фирме работает. Квартира своя, машина… Говорит, я его судьба!
— А дети? — тихо спросила старушка.
Тоська замялась, теребя ремешок потёртой сумки.
— Вот что, Петровна… Не может он сейчас… Не готов чужих детей принять. Попозже, может… — Она торопливо достала конверт. — Тут деньги. На первое время. Я ещё пришлю, обещаю! Присмотри за ними, а? Недолго совсем – только обустроюсь…
И, не дожидаясь ответа, выскочила за дверь. Только рыжий локон мелькнул в сумерках.
Пять лет промелькнули как один день. Деньги от Тоськи приходили нерегулярно, всё реже и реже, пока совсем не иссякли. Мария Петровна не роптала – пенсии учительской хватало, чтобы прокормить детей. Катька пошла в школу – бойкая, смышлёная, первая ученица. Павлик подрастал молчаливым, но ласковым мальчиком, во всём старался помогать названной бабушке.
А потом в их жизни появилась Елена – новый фельдшер, приехавший по распределению. Молодая, энергичная, она быстро завоевала уважение деревенских. К больным мчалась по первому зову, с детьми находила общий язык, старикам умела подобрать нужные слова.
Когда Мария Петровна слегла с воспалением лёгких, Елена сама вызвалась забрать детей к себе.
— Им со мной спокойнее будет, — говорила она, помогая старушке с уколами. — А вы поправляйтесь, без вас никак нельзя.
Было в этой женщине что-то особенное – какая-то глубинная, выстраданная мудрость. Может, потому, что сама выросла в детдоме и знала цену родительской любви.
А тут ещё и Андрей появился – водитель новенького медицинского уазика. Работящий, серьёзный мужик, он быстро привязался к необычной семье. Сначала просто заходил вечерами – то полку починить, то кран подкрутить. Потом стал задерживаться на чай, засиживаться допоздна…
Когда Елена решила оформить опеку над детьми, никто в деревне не удивился. К тому времени они уже давно жили одной семьёй – Елена, Андрей, Катя с Павликом и Мария Петровна, которую тоже забрали в свой дом. Бумажная волокита заняла несколько месяцев, но всё решилось благополучно.
— Теперь-то вы совсем мои, — улыбалась Елена, обнимая детей.
А через год у них появилась маленькая Машенька – общая дочка Елены и Андрея. Катька с Павликом души не чаяли в сестрёнке, наперебой нянчились с ней. Мария Петровна, глядя на эту идиллию, только украдкой утирала слёзы – от счастья, что всё так сложилось.
Время летело незаметно. Катя выросла красавицей – высокая, статная, с русой косой до пояса. На мать совсем не похожа – ни рыжинки, ни той обжигающей красоты, что была у Тоськи. Зато характером вся в Елену – спокойная, рассудительная. Закончила медицинский колледж, вернулась в родную деревню работать медсестрой.
На её свадьбу собралась вся деревня. Жених – местный механик Сергей – три года добивался её руки. Елена с Андреем расстарались, накрыли столы во дворе, позвали гармониста из райцентра.
Никто не заметил, как во двор проскользнула незнакомая женщина. Села с краю, в тени старой яблони – немолодая уже, с потухшими глазами и ранней сединой в спутанных волосах. Только когда она подняла голову, кто-то из старух ахнул:
— Господи, да никак Тоська!
Катя, танцевавшая с женихом, случайно встретилась с ней взглядом. Что-то смутно шевельнулось в памяти – словно тень далёкого воспоминания, но тут же растаяло. Молодая женщина только плечами пожала и снова закружилась в вальсе.
— А ну, бесстыжая, как ты посмела явиться! — налетела на незнакомку Клавдия. — Мало того, что детей бросила, так ещё и…
— Вы ошиблись… — тихо ответила женщина, поднимаясь со скамьи. — Обозналась я… Не та свадьба…
И пошла прочь, сутулясь и спотыкаясь. А на землю падали слёзы – горькие, запоздалые.
Через несколько дней Мария Петровна нашла у себя на крыльце конверт. Внутри – потёртая фотография: рыжеволосая молодая женщина с двумя детьми. На обороте дрожащим почерком: «Простите меня. Если сможете».
Мария Петровна держала фотографию в дрожащих руках, все не решаясь… Потом вдруг резко, зло начала рвать – на части, на клочки, все мельче и мельче. Швырнула в воздух, будто отпуская что-то давно мучившее душу. Ветер подхватил бумажные клочья, закружил над двором и понес дальше, к старым яблоням. Туда, где когда-то бегали маленькие Катя и Павлик…