никитаВ старой квартире на Заречной пахло свежеиспечённым пирогом. Алёна заварила чай с липой – совсем как в детстве у бабушки – и принялась перебирать фотографии. Коробка с ними пылилась на антресолях лет пять, не меньше, и теперь содержимое её рассыпалось по круглому столу, выцветшими кадрами рассказывая историю одной непростой жизни.
Восьмилетняя Маша, устроившись рядом с матерью, с любопытством разглядывала незнакомые лица на снимках. Она впервые видела эти фотографии – раньше мама не доставала их, словно что-то мешало ей погружаться в воспоминания.
– Мама, а кто это? – Маша протянула пожелтевший снимок, на котором женщина в простом ситцевом платье держала на руках маленькую девочку. На заднем плане виднелся деревянный дом с резными наличниками и палисадник, где пышно цвели георгины.
Алёна взяла фотографию, и сердце её дрогнуло. На обороте выцветшими фиолетовыми чернилами было выведено аккуратным почерком: «1984 год, август. Я и моя внучка Алёночка».
– Это бабушка Нюра, – Алёна провела пальцем по потертому краю снимка. – А на руках у неё – я, совсем маленькая.
– Та самая бабушка Нюра? – Маша придвинулась ближе. – Ты же говорила, что она тебя вырастила? Расскажи про неё!
Алёна помедлила, собираясь с мыслями. История была непростой, с привкусом давней обиды, но и с глубокой благодарностью судьбе за то, что в её жизни появился такой человек.
– Понимаешь, у меня было три бабушки, – начала она, доставая из стопки ещё несколько фотографий. – Две родные – папина мама Надежда Петровна, баба Надя, как все её называли, и мамина мама, которая долго жила в другой стране. И была бабушка Нюра – папина тётя, его родная тётя по отцу.
– А почему ты жила у неё, а не у родной бабушки?
– Всё началось, когда мне было три месяца. Маме нужно было выходить на работу – тогда декретный отпуск был совсем коротким. Родители долго думали, с кем меня оставить, и решили отдать бабушке Нюре.
– Но почему? – Маша нахмурилась, пытаясь понять. – Разве родная бабушка не хотела тебя взять?
Алёна вздохнула, разглядывая другой снимок – на нём баба Надя стояла у калитки своего дома, статная, в белом переднике, рядом с ней – маленький темноволосый мальчик.
– У бабушки Нади было своё хозяйство, большой огород. С ней жили мой дядя – папин младший брат – с женой Таней и их сыном Сашей, моим двоюродным братом. Мы с ним почти ровесники – всего две недели разницы. А бабушка Нюра жила одна, своих детей у неё не было. Может, поэтому родители решили, что ей будет проще со мной управляться.
Алёна достала ещё одну фотографию – детский сад «Ромашка», типовое здание восьмидесятых годов с облупившейся бежевой краской и железной горкой во дворе. На переднем плане – группа детей на прогулке, среди них она сама и Санька в одинаковых вязаных шапочках.
– Мы с Санькой ходили в один садик, в одну группу. Каждое утро тётя Таня, его мама, приводила его к нам – она рано уходила на работу. Бабушка Нюра кормила нас завтраком и вела в сад. А вечером – кто раньше освободится, тот и забирал обоих. Если первой приходила бабуля, Санька шёл к нам – мы вместе ужинали, играли, ждали, пока за ним придёт мама. Если тётя Таня освобождалась раньше, она забирала нас обоих и по дороге заводила меня домой.
Маша внимательно слушала, перебирая фотографии. На одной из них – интерьер группы: деревянные шкафчики с картинками, жёлтые занавески на окнах, круглые столы с цветными стульчиками.
– И что, родная бабушка совсем с тобой не общалась? – спросила она.
– Общалась… по-своему. – Алёна помолчала, вспоминая. – Знаешь, был один случай. Мне его не забыть, хотя прошло уже больше тридцати лет.
Она достала носовой платок, смахнула пыль с рамки на стене, где хранилась ещё одна фотография – групповой снимок детского сада.
– Бабушка Нюра тогда сильно заболела. Температура под сорок, встать не могла. Тётя Таня отвела нас в садик, сказала – вечером придёт бабушка Надя, заберёт обоих. День был пасмурный, осенний. Все дети уже разошлись по домам, в группе пахло мастикой – пол натирали перед родительским собранием…
Она замолчала, погрузившись в воспоминания. Тот вечер стоял перед глазами как живой: серое небо за окном, пустая раздевалка, недовольное лицо воспитательницы, которой давно пора было домой.
– И вот приходит бабушка Надя, начинает одевать Саньку. Я стою рядом, жду. И вот она берёт его за руку и просто… уходит. Я побежала за ними: «А как же я?» Санька – добрая душа – обернулся: «Бабушка, мы Алёнку забыли!» А она даже не остановилась, только сказала через плечо: «Пойдём, внучек, у меня много дел, за этой девочкой её бабушка придёт.»
– Но ведь бабушка Нюра болела! – в голосе Маши звучало возмущение. – Как она могла так поступить?
– К счастью, тётя Таня, вернувшись домой, поняла, что случилось. Она сразу примчалась за мной. А я стояла у решётки забора, смотрела на дорогу и плакала. Воспитательница злилась – ей домой хотелось, а тут я…
– После того случая в садике что-нибудь изменилось? – спросила Маша, рассматривая выцветшие снимки.
– В том-то и дело, что нет, – Алёна взяла следующую фотографию, где были сняты несколько женщин у деревянного дома. – Такие ситуации случались нередко. Вот, смотри, это мамина мама – твоя прабабушка.
На снимке пожилая женщина в тёмном платке стояла у крыльца, опираясь на перила. Взгляд строгий, губы плотно сжаты.
– Она появилась в моей жизни, когда мне было уже десять лет, – продолжила Алёна. – До этого жила в другой стране – после гибели деда осталась там. А когда наконец приехала в Россию… мы были друг другу совершенно чужими людьми.
– Как это – чужими? Разве так бывает?
Алёна достала из коробки ещё несколько фотографий – летние снимки, сделанные в деревне.
– Понимаешь, она прожила всю жизнь в деревне. Привыкла к тяжёлому труду – работала в поле, держала большой огород, коров, кур. Для неё человек определялся тем, как он умеет работать руками. А я росла в городе, с бабушкой Нюрой, которая поощряла моё увлечение книгами, учила думать, мечтать.
Она помолчала, перебирая снимки.
– Помню свои первые летние каникулы у маминой мамы. Жара стояла невыносимая, пыль столбом во дворе. Грядки моркови тянулись, казалось, до самого горизонта. А я спряталась за старой яблоней с книжкой – «Дети капитана Гранта», кажется.
– И что случилось?
– Она застала меня за чтением. Стоит, смотрит, а потом как припечатает: «Что из тебя вырастет? К земле не приучена, только книжки читаешь. Кому ты такая будешь нужна?» А я сижу, в земле ковыряюсь для вида, а сама думаю – вот бы обратно к бабушке Нюре…
Маша притихла, а Алёна достала новую фотографию – летний день, дети играют во дворе пятиэтажки.
– А вот ещё случай, который врезался в память. Мне было около восьми. Мы с Санькой, как обычно, играли на улице. День выдался жаркий, июльский. Бабушка Нюра ушла в поликлинику, и мы крутились возле дома бабы Нади – там тень от тополей, прохладнее.
На фотографии были видны те самые тополя – высокие, раскидистые, роняющие пух на асфальт.
– Пить хотелось ужасно. И тут вышла баба Надя. «Санечка, – говорит, – пойдём обедать. А ты, – это мне, – иди к своему двору, там посиди. Мой внук пообедает и выйдет к тебе.»
– И что ты сделала?
– А что было делать? – Алёна пожала плечами. – Постояла немного у калитки, глотая слёзы, и поплелась домой. Бабушка Нюра вернулась, увидела меня заплаканную. Ничего не спросила, только обняла и повела на кухню – пирожки с яблоками печь. У неё всегда так было – не словами утешала, а делом.
Из альбома выпала ещё одна фотография – какой-то семейный праздник, все сидят за большим столом: бабушка Надя во главе, дядя с тётей Таней, маленький Санька с пирожком в руке, бабушка Нюра в своём любимом платье в мелкий цветочек, сама Алёна – худенькая девочка с косичками.
– Знаешь, что самое удивительное? – Алёна провела рукой по глянцевой поверхности снимка. – Теперь, став взрослой, я начинаю понимать их всех. Баба Надя просто по-разному любила внуков. Санька рос у неё на глазах, был сыном её младшего, любимого сына. Она его пеленала, первые шаги его видела, первые слова слышала. А я… я была дочкой старшего сына, жила отдельно. Для неё я была как веточка от другого дерева – вроде и родная, а всё равно чужая.
– А мамина мама? Она хоть потом тебя полюбила?
Алёна покачала головой:
– Знаешь, она просто не умела любить внучку, которую не видела десять лет. Всё, что она знала – это труд на земле, хозяйство. Ей казалось, что если человек не умеет работать физически, значит, он ни на что не годен. А во мне она видела городскую неумеху, которая только в книжках и разбирается.
На стене мерно тикали часы – те самые, что Алёна забрала из дома бабушки Нюры. Их размеренный звук всегда действовал успокаивающе, словно напоминая: время лечит все раны, стирает обиды, оставляя только мудрость и понимание.
Вечерело. За окном зажглись фонари, окрашивая комнату в тёплый янтарный свет. В доме напротив одно за другим гасли окна – город готовился ко сну. Маша сидела, прислонившись к маминому плечу, и рассматривала старую шкатулку с рукоделием.
– Мам, а ты сердишься на них? На тех бабушек? – спросила она, поглаживая пальцем потёртую крышку шкатулки.
Алёна открыла её, достала аккуратно сложенную вышивку – яркие васильки на белом полотне, каждый стежок выполнен с любовью и терпением.
– Знаешь, раньше сердилась. Особенно в детстве – обидно было до слёз. Потом, в юности, старалась не думать об этом. А теперь… – она расправила вышивку на столе. – Теперь я хожу на кладбище к обеим. Раз в год обязательно – привожу в порядок могилы, сажаю цветы. Не потому, что должна, а потому что поняла: они были такими, какими были – со своими представлениями о жизни, о любви, о том, что правильно и что нет.
– Расскажи ещё про бабушку Нюру, – попросила Маша. – Какая она была?
Алёна встала и подошла к старому комоду. В верхнем ящике хранилась потрёпанная тетрадь в коричневом коленкоровом переплёте.
– Вот, смотри. Это её тетрадь с рецептами, – она бережно перелистнула пожелтевшие страницы. – Видишь пометки на полях? «Февраль, 1985. Алёнка сама испекла булочки. Руки ещё неловкие, но глаза горят – будет хорошая хозяйка.» А вот тут: «Май, 1986. Научила внучку вышивать крестиком. Старательная, каждый стежок проверяет.»
Маша взяла тетрадь, всмотрелась в выцветшие строчки.
– «Главное – не торопить тесто. Как и человека – всему своё время», – прочитала она вслух. – А здесь что написано?
– «Сегодня моя девочка первый раз прочитала стихотворение наизусть. Глаза светятся, как звёздочки. Господи, дай мне сил ещё пожить, чтобы увидеть, какой она вырастет.» – Алёна смахнула набежавшую слезу. – Знаешь, она ведь всё примечала, всё записывала. Каждый мой маленький успех, каждое достижение.
– А это что за коробочка? – Маша указала на маленькую шкатулку из карельской берёзы.
– О, это особая история. – Алёна открыла шкатулку. Внутри лежали детские заколки, ленточки, бусины. – Бабушка Нюра собирала сюда всякие мелочи – первый выпавший молочный зуб, ленточку от первого школьного платья, засушенный цветок с первого сентября… Всё хранила, всё берегла.
Она достала сложенный вчетверо тетрадный листок.
– А это моё первое письмо Деду Морозу. Видишь, как коряво написано? Мне тогда шесть лет было. «Дарагой дедушка марос…»
Маша улыбнулась: – И что ты просила?
– Куклу с закрывающимися глазами. И чтобы бабушка Нюра никогда не болела. – Алёна аккуратно сложила листок обратно. – Куклу мне подарили, а вот второе желание… не сбылось.
На стене негромко пробили часы. Маша зевнула, но тут же встрепенулась:
– Мам, а давай завтра что-нибудь испечём по этим рецептам? Я тоже хочу научиться.
– Давай, – Алёна улыбнулась. – Бабушка Нюра говорила: «В каждое дело нужно вкладывать душу. Тогда оно живым получается.» Знаешь, когда она учила меня готовить, всегда рассказывала истории. Вот месишь тесто, а она: «А твой папа, когда маленький был…»
Маша уже клевала носом, но всё равно попросила: – Расскажи какую-нибудь историю.
– Хорошо. Помню, как-то раз летом мы варили варенье из крыжовника. Я перебирала ягоды, а бабушка рассказывала, как познакомилась с дедушкой – твоим прадедом. Они жили в одной деревне, и он каждый день проходил мимо их дома на работу. А она специально в это время белье развешивала – чтобы он её увидел…
Проводив засыпающую дочь в постель, Алёна вернулась в комнату. Собрала фотографии, аккуратно сложила их в альбом. Задержала взгляд на снимке, где бабушка Нюра стоит у своей калитки – прямая, статная, с добрыми морщинками у глаз.
За окном шумел вечерний город. Где-то вдалеке сигналили машины, в соседнем дворе лаяла собака. А в комнате пахло пирогами – совсем как тогда, в детстве, когда они с бабушкой Нюрой проводили вечера за неспешными разговорами.
Алёна подошла к окну. В отражении стекла на миг показалось знакомое лицо – словно бабушка Нюра смотрела на неё, улыбаясь своей особенной, чуть застенчивой улыбкой. Тридцать лет прошло, а всё кажется – вот сейчас откроется дверь, и она войдёт, как всегда, с гостинцами в кармане передника и добрым словом наготове.
Старые часы на стене отсчитывали время – размеренно, неторопливо. В их тиканье слышалась простая мудрость: каждый оставляет после себя то, что смог отдать.