никитаЗвук падающего тела и пронзительный детский крик разорвали тишину кухни. Бабушка Анна Петровна вздрогнула, расплескав чай из старой фарфоровой чашки. Маленькая Вероника лежала на холодном кафеле, прижимая к груди ушибленную руку. Её личико исказилось от боли, а из глаз хлынули крупные слёзы.
— Мамочка… — всхлипнула девочка, протягивая здоровую руку к матери.
Алина даже не повернула головы. Она методично резала овощи для салата, словно не замечая рыданий дочери. Только плечи чуть напряглись, выдавая внутреннее напряжение.
— Алиночка, возьми же ребёнка! — не выдержала Анна Петровна, привставая со стула.
— Сядьте, мама. — Голос Алины прозвучал холодно и отстранённо. — Ничего страшного не случилось. Пусть учится справляться сама.
Нож в её руках стучал по разделочной доске всё громче и быстрее, выдавая растущее раздражение. Вероника продолжала плакать, уже тише, но безутешно. Эхо её всхлипываний отражалось от стерильно-белых стен кухни.
Наконец Алина со вздохом положила нож и вытерла руки о фартук:
— Ну что опять? Сколько можно? — Она подошла к дочери и рывком поставила её на ноги. — Хватит реветь. Ты же знаешь, что я этого не люблю.
— Больно… — прошептала Вероника, пытаясь прижаться к матери.
— Конечно больно, если ты не можешь спокойно сидеть за столом. — Алина отстранила дочь. — Марш в свою комнату, подумаешь о своём поведении.
Анна Петровна смотрела, как внучка, прихрамывая, бредёт к выходу из кухни. Сердце сжималось от боли и бессилия. В голове крутились непрошеные воспоминания — вот точно так же много лет назад она сама отчитывала маленького Стёпу за разбитую коленку…
— Зачем ты так с ней? — тихо спросила она, когда шаги Вероники стихли в глубине квартиры.
— А как с ней быть? — огрызнулась Алина. — Вы же сами меня учили, что нельзя потакать капризам. Что скажут люди, если она вырастет плаксой?
— Господи, Алина, какие люди? Это же ребёнок! Ей больно и страшно…
— Вот именно — ребёнок. И пора учиться держать себя в руках. — Алина вернулась к прерванному занятию. — В моём доме не будет истерик.
Твой дом… Анна Петровна горько усмехнулась. Действительно, квартира целиком отражала характер невестки — такая же холодная и безупречная. Ни единой соринки, ни намёка на беспорядок. Игрушки Вероники аккуратно расставлены по полкам в детской, словно музейные экспонаты. Нигде ни пятнышка, ни следа детского присутствия.
В памяти всплыло, как месяц назад Стёпа пытался повесить в гостиной яркий детский рисунок. Алина тогда устроила такой скандал, что сын до сих пор старается лишний раз не перечить жене…
— Знаешь, — медленно произнесла Анна Петровна, — я тоже когда-то думала, что главное — что скажут люди. Что ребёнка нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы вырос правильным. А теперь вот смотрю на вас и думаю — может, я что-то делала не так?
Алина резко развернулась:
— Вот только не надо сейчас этих современных теорий про «травмы» и «токсичное воспитание»! Меня, между прочим, тоже не по головке гладили, и ничего — выросла нормальным человеком.
— Нормальным… — эхом отозвалась Анна Петровна.
За окном стремительно темнело. Где-то в глубине квартиры всё ещё всхлипывала Вероника. А бабушка сидела, обхватив остывшую чашку, и думала о том, как страшно повторяются судьбы, как передаётся из поколения в поколение эта неспособность любить открыто, без условий и правил.
Она вспомнила, как радовалась, когда Стёпа нашёл себе такую «правильную» невесту — сдержанную, воспитанную, из хорошей семьи. Как гордилась тем, что у них такой образцовый дом. А теперь… Теперь она видела, какой ценой достаётся эта образцовость.
В прихожей хлопнула дверь — вернулся с работы Степан. Послышался топот маленьких ножек — Вероника бежала встречать отца. И сразу же раздался строгий голос Алины:
— Сколько раз говорить — не бегать по квартире!
Анна Петровна поднялась из-за стола. Хватит. Пора что-то менять, пока не поздно. Пока эта цепь душевной холодности не протянулась ещё на одно поколение вперёд…
Субботнее утро выдалось пасмурным. Степан сидел на кухне, машинально помешивая давно остывший кофе. За стеной слышался приглушённый голос жены:
— Вероника, немедленно прекрати! Сколько можно возиться? Мы опаздываем на развивающие занятия.
Дочка что-то пролепетала в ответ — кажется, про любимого плюшевого зайца, которого хотела взять с собой.
— Никаких игрушек! — отрезала Алина. — Ты уже большая девочка. Что подумают другие мамы?
Степан поморщился. Вечное «что подумают другие»… Он помнил эту фразу с детства — мама твердила её как заклинание. И вот теперь то же самое слышит его дочь.
В коридоре что-то упало, раздался плач Вероники.
— Господи, да что ж такое! — В голосе Алины звенело раздражение. — Немедленно прекрати истерику!
Степан решительно встал. В последнее время он всё чаще ловил себя на мысли, что не может больше молчать.
— Алина, — он вышел в коридор, — может, не поедете сегодня никуда? Погода плохая, да и Вероника явно не в настроении…
Жена смерила его ледяным взглядом:
— Не вмешивайся. У нас расписание. И вообще, займись лучше работой — ты, кажется, какой-то важный проект завалил?
Степан почувствовал, как краснеет. Да, на работе действительно были проблемы. Но причём здесь…
— Папочка… — Вероника протянула к нему руки.
— Вероника! — Алина дёрнула дочь за руку. — Что я сказала про нытьё?
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Вероника с силой ударила мать по руке.
Повисла оглушительная тишина. Алина побелела:
— Что. Это. Такое? — чеканя каждое слово, произнесла она.
— Доченька, нельзя драться, — мягко сказал Степан, опускаясь на корточки рядом с дочерью. — Ты расстроена, я понимаю, но…
— Не смей её оправдывать! — взорвалась Алина. — Вот к чему приводит твоё потакание! Она же совершенно неуправляемая! Вчера воспитательница жаловалась — толкнула мальчика в саду. А теперь уже и родную мать бьёт!
Стёпа обнял всхлипывающую дочку. От маленького тельца исходило такое напряжение, что становилось страшно.
— Может, нам стоит обратиться к специалисту? — осторожно предложил он. — Просто поговорить…
— К психологу, что ли? — Алина презрительно фыркнула. — Ещё чего! Чтобы потом все судачили, что у нас ненормальный ребёнок?
— Алина, послушай…
— Нет, это ты послушай! — В глазах жены появился фанатичный блеск. — Моя мать воспитала меня без всяких психологов. И твоя — тоже. И ничего, выросли приличными людьми. А эти современные веяния… — Она махнула рукой. — Все проблемы от того, что детям сейчас слишком много позволяют.
Степан посмотрел на дочь. Вероника уже не плакала — застыла, как маленькая статуэтка, глядя в одну точку. И от этой противоестественной для четырёхлетнего ребёнка неподвижности у него защемило сердце.
— Знаешь, — медленно произнёс он, поднимаясь, — а ведь мама недавно извинилась передо мной.
— Что? — Алина недоуменно моргнула.
— Да, представь себе. Сказала, что жалеет о том, как воспитывала нас со Светой. Что только сейчас поняла, сколько всего натворила, пытаясь сделать из нас «приличных людей».
— И что? Ты вырос прекрасным человеком! У тебя отличная карьера…
— Карьера… — Степан горько усмехнулся. — А ты знаешь, что я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, если опаздываю на работу? Что каждый раз, когда шеф вызывает на ковёр, у меня трясутся руки? Что я… — он запнулся, но всё же договорил: — Что я боюсь тебя расстроить больше, чем потерять работу?
Алина смотрела на него расширенными глазами:
— Что за глупости ты говоришь?
— Это не глупости, Алина. Это последствия того самого «правильного» воспитания. И я не хочу, чтобы наша дочь…
— Довольно! — отрезала Алина. — Вероника, мы опаздываем. Немедленно обувайся.
Степан беспомощно наблюдал, как жена буквально выволакивает упирающуюся дочь из квартиры. В голове крутилась мысль: «Надо что-то делать. Обязательно надо что-то делать…»
Вечером, когда Вероника уже спала, а Алина занималась какими-то своими делами в спальне, он позвонил матери.
— Мам, помнишь наш недавний разговор? — спросил он без предисловий. — Ты сказала, что хотела бы всё исправить…
— Конечно, помню, сынок, — голос Анны Петровны дрогнул. — Каждый день об этом думаю.
— Тогда помоги мне. Помоги нам всем. Я не знаю, что делать, но так больше продолжаться не может.
В трубке повисло молчание. Потом мать тихо произнесла:
— Знаешь, Стёпа… Я тут недавно нашла твой старый альбом с рисунками. Помнишь, тот самый, который спрятала, потому что считала, что мальчику не пристало заниматься такими глупостями?
— Помню, — глухо отозвался он.
— Так вот… Может, начнём с малого? Купим Веронике краски. Хорошие, настоящие. Пусть рисует. И развесим её картины по всей квартире — чтобы стены наконец ожили.
Степан улыбнулся:
— Алина будет против.
— А мы не спросим, — в голосе матери появились решительные нотки. — Я слишком долго молчала, глядя, как калечатся детские души. Хватит.
Детская психолог Марина Сергеевна внимательно разглядывала рисунок, лежащий перед ней на столе. Чёрно-серые линии, резкие штрихи, выходящие за края бумаги… Нетипично для четырёхлетнего ребёнка.
— И часто Вероника рисует такие… пейзажи? — осторожно спросила она.
Анна Петровна, сидевшая рядом с внучкой, тяжело вздохнула:
— Раньше вообще не рисовала. Алина считает, что это пачкотня… — Она осеклась, покосившись на девочку, но та, казалось, была полностью поглощена новым рисунком.
— А где, кстати, мама Вероники?
— Отказалась приходить. Сказала, что это всё глупости и блажь.
Марина Сергеевна сделала пометку в блокноте:
— Расскажите подробнее о вашей невестке.
И Анна Петровна рассказала. О собственных ошибках в воспитании сына, о том, как радовалась, найдя в Алине отражение своих принципов. О холодной квартире и вечном страхе «что скажут люди». О подавленных эмоциях и запрете на слёзы…
— Понимаете, — голос её дрогнул, — я ведь только сейчас осознала, что натворила. Когда увидела всё со стороны… Господи, как же мы калечим своих детей, думая, что делаем как лучше!
Вероника подняла голову от рисунка:
— Бабушка, не плачь.
Анна Петровна замерла. В голосе внучки звучали те же интонации, что у Алины, когда та отчитывает дочь за слёзы. Марина Сергеевна тоже это заметила:
— Вероника, а почему бабушке нельзя плакать?
— Плакать стыдно, — отчеканила девочка. — Мама говорит, что нормальные люди не плачут.
— А что делают нормальные люди, когда им грустно?
Вероника наморщила лобик:
— Ничего. Надо просто перестать. — И после паузы добавила совсем тихо: — А если не получается перестать, то можно пойти в туалет и включить воду. Тогда никто не услышит.
У Анны Петровны перехватило горло. А психолог спокойно продолжала:
— И часто ты так делаешь?
— Я стараюсь не делать, — серьёзно ответила девочка. — Но иногда… иногда очень хочется кого-нибудь стукнуть. Вот прямо сильно-сильно! — Она с силой провела чёрным карандашом по бумаге. — Тогда становится легче.
— А маме ты об этом рассказывала?
— Нет! — Вероника испуганно помотала головой. — Мама говорит, я неправильная. Что с нормальными детьми такого не бывает.
Марина Сергеевна переглянулась с Анной Петровной:
— Нам надо серьёзно поговорить. Вероника, милая, поиграешь пока с кубиками?
Когда девочка отошла к игровому уголку, психолог заговорила тихо и серьёзно:
— Ситуация тревожная. У ребёнка формируется нездоровый паттерн обращения с эмоциями. Подавленные чувства выливаются в агрессию… Необходима срочная работа с семьёй.
— Но Алина отказывается…
— Значит, начнём без неё. Главное — отец готов сотрудничать?
— Да, Стёпа полностью на нашей стороне. Он… — Анна Петровна замялась. — Он сам только недавно начал разбираться с последствиями такого воспитания.
— Это хорошо. Очень хорошо, что он осознаёт проблему. — Марина Сергеевна улыбнулась. — Знаете, в моей практике это частый случай: мы неосознанно повторяем модель воспитания своих родителей. Но цепь всегда можно разорвать. И чем раньше, тем лучше.
Домой они возвращались молча. Вероника крепко прижимала к груди альбом с рисунками — психолог настояла, чтобы девочка забрала их с собой.
У подъезда их встретила взволнованная соседка:
— Анна Петровна! А я вас ищу. Там это… Алина вашу кухню громит.
— В каком смысле?
— Ну, Степан картины повесил. Детские рисунки какие-то… Так она их срывает и в клочья рвёт! Кричит так, что через стену слышно…
Анна Петровна крепче сжала ладошку внучки:
— Вероничка, пойдём сначала ко мне. Чай попьём, булочки у меня свежие…
Но девочка неожиданно твёрдо помотала головой:
— Нет, бабушка. Пойдём домой. К маме.
— Но там…
— Мамочке плохо, — просто сказала Вероника. — Когда плохо, нужно обнять. Папа так говорит.
Они поднимались в лифте, и Анна Петровна думала о том, как удивительно мудры бывают дети. И о том, что, возможно, именно эта детская мудрость поможет им всем исцелиться.
Дверь квартиры оказалась не заперта. В коридоре валялись обрывки бумаги. А из кухни доносились приглушённые рыдания.
Вероника осторожно заглянула внутрь:
— Мама?
Алина сидела на полу, обхватив колени руками. Заплаканное лицо, растрёпанные волосы — ничего общего с её обычным безупречным образом.
— Уходите, — глухо произнесла она. — Я не хочу, чтобы меня такой видели.
Анна Петровна уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но Вероника опередила её. Маленькая девочка решительно подошла к матери и крепко обняла её за шею:
— Мамочка, не бойся плакать. Можно даже не включать воду.
Алина замерла. А потом вдруг разрыдалась в голос, прижимая к себе дочь:
— Прости меня, маленькая… Прости, если сможешь…
Анна Петровна тихонько прикрыла дверь кухни. Им надо побыть вдвоём. А потом… Потом они все вместе научатся жить по-новому. Научатся чувствовать, плакать и смеяться. Научатся просто любить — без условий и правил.
Она достала телефон:
— Алло, Марина Сергеевна? Кажется, у нас появился шанс. Настоящий шанс всё изменить…
За окном робко выглянуло солнце, впервые за этот пасмурный день. Его лучи упали на обрывки детских рисунков, разбросанные по полу, — и они вдруг засветились всеми цветами радуги, как витражи в старинном храме. Как символ надежды. Как обещание новой жизни — той, в которой обязательно найдётся место и слезам, и смеху, и безусловной любви.