никитаЭто был мамин семьдесят девятый День Рождения.
– Долгих лет! – отсалютовали мы бокалами с морсом дружным хором.
– Как меня не будет, не ссорьтесь, не ругайтесь, за наследство не грызитесь. Не желаю, чтобы дом вы продавали. – сказала мать, и устало прикрыла глаза.
Нас у мамы было трое детей. Первые пятнадцать лет что-то у мамы не ладилось со здоровьем, и бог ей с отцом никак долгожданную ребятню не давал. А потом я родилась, долгожданная, старшая. Отец от счастья сам не свой был, мама обожала меня, надышаться не могла. Потом мальчишки-погодки, Ванька и Колька родились.
Я отца помнила хорошо. Мне было десять, когда он ушел на охоту зимой. Мы жили в деревне, батя часто в лесу промышлял. Братьям было три и четыре года. Мы тогда сидели за столом в натопленном теплом доме, пельмени лепили. И вдруг застучали в дверь, на пороге весь заснеженный и заплаканный сосед наш дядя Гриша стоял:
– Валентина, там твой… На медведя-шатуна напоролся. Прости, мать!
Мама кинулась, опрокинув доску с пельменями, и расплакались напуганные мальчики.
В доме, что построил отец до последнего гвоздя своими руками мы и росли, мать тянула нас одна. Соседи жалели, помогали нам как могли. Без мужика в деревне тяжело, но мама была хоть и худенькой, словно верба, но крепкой. Гнулась она под ветрами судьбы, но не ломалась. Никогда не жаловалась, все сносила стойко. Всех троих нас вырастила. Я вышла замуж, закончив университет в городе, родила своего сына. Братья закончили техникумы, Ваня женился, тоже троих внуков матери нашей принес. С женой ему не слишком повезло – сварливая попалась женщина, все ей было мало денег, и в итоге Ванька рукой на все махнул, и, несмотря на мал мала в дому, толком не имел постоянного заработка. Перебивался то грузчиком, то дворником, то что-то в компьютерах чинил. Жена у него была пила, а он дрова. А вот Коля, хоть ему и под сорок уже натикало, семьей не обзавелся.
Мать вздыхала, глядя на сыновей – непутевые, неустроенные.
– Ждут, пока я богу душу отдам. – с горечью как-то сказала она мне. – Растащат все.
– Мам, деревня глухая, дома тут копейки стоят. Не расстраивайся, никто не вцепиться и рвать твое хозяйство, случись что, не будет. – утешала я родительницу.
Но мама жизнь прожила, и как в воду глядела. Дом был добротный, хоть уже и старый. Но содержала мать его в порядке, а хозяйство держала молодым на диво. Только последние три года от коровы отказалась – не по силам. Но сотня гусей и уток, куры, козы, пяток барашков. И как сил хватало? А с ее огорода мы все были одарены соленьями и вареньями. Помогать только я с мужем и сыном приезжала. Братья носа не показывали. Только за заготовками с огорода и грибами наведывались уже к шапочному разбору, когда урожай уже побежден. Я пробовала их укорять, но без толку. Оба деловые, обоим все некогда. У Вани трое – он многодетный отец. У Коли то новая любовь, то работа, то еще что. Так и жили, и вот мамин День Рождения отметили, да стали ждать юбилея. А через два месяца позвонила, плача соседка тетя Маша:
– Ниночка, нету нашей Валентины больше, нетууу!
Я едва трубку не выронила – ведь утром только говорили, мама была бодра, собиралась печь пирог с рыбой, как раз щуку купила у рыбаков в соседнем селе. Как же так?
Мы приехали с мужем и братьями в родительский дом. Пусто, тихо. Полкан старенький на цепи нас увидел, хвостом завилял – свои. Три маминых кота терлись у ног, мурчали заливисто. Я позвонила в учреждение, куда маму увезли, как сказала тетя Маша. Персонал мне объяснял, что пока отдать нам маму не могут, что-то там еще с документами и обследованиями нужно завершить. Я от горя плохо понимала о чем он – только и дошло, что через два дня приезжать можно.
А между тем к нам шла и шла вся деревня. Сели вспоминать маму. Утирали бабушки глаза уголочками шерстяных платков, сидели мрачные старики, молчали в бороды.
– Царствие небесное Валентине Павловне нашей! – сказала тетя Маша. – Золотая женщина была, одна на век такая родится. С любой бедой помочь старалась, никогда не отворачивалась от людей, жили с ней, ровно сестрицы родные.
– Правда твоя, Мария! Земля пухом нашей Павловне! – басил скорбно дядя Гриша.
Я тихо плакала, муж гладил меня по плечу. Братья сидели напротив. Ничего крепкого никто, кроме них не пил, а они откуда-то из-под стола метали себе в кружки, и постепенно глаза у них затуманивались.
– Козу я уже договорился продать! – гаркнул уже заплетающимся языком Иван.
– Что за спешка? Мама бы не хотела… – начала я.
– Ты вообще молчи, Нина! Живете с муженьком, как сыр в масле. Наш это дом с братом. Продадим поскорее, деньги поделим, хоть долги покроем. С птицей нужна помощь, чтобы на мясо ее. – поддержал брата Коля.
– Не хотела бы Павловна, чтобы спустили за бесценок все. – тетя Маша тоже решила сказать свое слово.
– Нам эти хоромы в медвежьем углу ни к чему, мы уже сколько лет ждем, чтобы мать место тут освободила, а мы ее имущество поделили. – видимо то, что так активно Ваня мешал под столом с компотом ради приличия, наконец, ударило брату в голову.
У меня от возмущения даже слезы высохли. Столько сил мама вложила в этот дом, в животину свою. Холеные гуси, ласковые козы, бараны. И все кот под хвост теперь из-за жадности братьев. Ждали, дни торопили, чтобы старость мать победила да прибрала.
Я как раз набрала побольше воздуха, чтобы высказать братьям все, что думаю о них и об их поведении, как с грохотом в комнате распахнулась дверь подпола. Подпол отец сделал большой, там хранились соленья, варенья, картошка. И вот теперь крышка хлопнула об пол и в проеме появилась совершенно живая мама.
Тетя Маша схватилась за лицо, дядя Гриша крякнул и стремительно побелел как соль. Братья тоже стремительно теряли все краски в лицах. А я вздохнуть не могла – живая!
– Наследства лишу, раз вы такие нелюди! – заявила мать, и кинулась искать документы
Мы все напоминали рыб, выброшенных на лед – открывали и закрывали рты. Никто не двинулся с места, никто не проронил ни слова. Мать гордо прошествовала из другой комнаты с папкой, в которой были документы. С детства я эту папку в синий цветочек помнила.
Мать накинула шаль, сунула ноги в валенки, наспех застегнула шубу и ушла.
Как потом мы узнали, мама поехала в райцентр к нотариусу – завещание писать. Наследства нас лишать. Поговорить мы после долго не могли. Потом я приехала к ней, мы сидели с чаем в кухне.
– Мам, зачем было эту комедию устраивать? – прямо спросила я.
– Как же зачем? Истинное лицо своих детей увидела! Ваня с Колей пареной репы от меня теперь не получат.
Я покачала головой, но развивать тему не стала. А зимой мамы правда не стало. Теперь уже сомнений в этом не было никаких. Она не отвечала с утра, до соседей я дозвониться не смогла, и муж повез меня в деревню. Мама лежала на крыльце, уже запорошенная снегом – покойная, с разгладившимся и враз помолодевшим каким-то лицом, с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Тоскливо выл по ней старенький пес Полкан, и шел и шел бесконечный белый снег…
Коз и баранов мы продали, пса и кошек забрали себе. Птицу тоже потихоньку приаккуратили, и закрытый дом стоял пустым, тоскуя по своей Валентине. Больше в нем не пахло пирогами, мамины очки лежали на том же месте, на подоконнике, куда она всегда клала их, чтобы читать вечерами.
Через полгода мне позвонил незнакомый номер.
– Лузневая Нина Витальевна, правильно?
– Да, верно. Здравствуйте.
– Здравствуйте. Валентина Павловна Брызгалова ваша мать?
– Да, так и есть, и моя девичья фамилия Брызгалова. Это я по мужу Лузневая.
– Вот и отлично. Жду вас на следующей неделе с десяти утра до семи вечера по адресу, который я сброшу после разговора в СМС-сообщении.
– А вы кто, простите?
– Я по поводу завещания вашей матери. Пришло время огласить его.
Мы с мужем приехали в понедельник по назначенному адресу, и нотариус, полненький лысоватый мужчина средних лет зачитал мне последнюю волю матери. Валентина Павловна Брызгалова, будучи в здравом уме и чистой памяти оставляла мне дом, доступы к своим счетам, и все прочее имущество мене как единственной наследнице. Я плакала, слушая это. Братьев мама всего лишила. Они потом закатили мне скандал, обвинили во всем в чем можно и в чем нельзя. Мы рассорились и больше не общались.
Нашему сыну было на следующий год уже поступать в университет. Муж предложил мне перебраться в деревню.
– Теща была бы рада, если б мы туда переехали. Чего дому пустовать? Хозяйство восстановить недолго, будем на своей земле жить. Свежий воздух, речка, летом грибы да я годы, яйца свежие, молоко. – рассуждал вслух Виктор.
– Мама была бы рада, да и у меня душа не на месте, что дом пустой.
А много ли дому надо? Чтоб людские голоса звучали, чтоб мурлыкали кошки, чтоб пахло щами да чаем с черемуховым листом да облепиховым вареньем. Мы перебрались с мужем, как только сын поступил и выпорхнул из родительского гнезда. Он был за нас рад, и уезжал в столицу со спокойной душой.
А мы с мужем ходили по птичьему рынку, что приезжал в нашу теперь уже деревню на большой машине, и выбирали утят. Птенчики еще были желтенькие, но уже обзавелись пятнышками на спинках. Купили три десятка река ведь рядом. И гусят десяток, и цыплят.
Шли домой довольные, несли птенцов пищащих в ящиках из-под бананов. Ярко светило солнце, уже шумели раскрывшейся листвой деревья. Май цвел и трепал мне волосы теплым ветром.
– Тяф! – под ноги мне катнулся грязный, весь в репьях и пыли черный крупный щенок.
– О, гляди, старине Полкану друг! – рассмеялся муж.
И правда! Взяла щенка, и улыбаясь Вите, бодро зашагала знакомой с детства дорогой. Полкан обрадовался пополнению. Вечером мы сидели с чаем на крылечке, собаки возились играя. На заходящем солнышке грелись птенцы, уже сонно щурясь. Жизнь продолжается, мама! Если ты нас видишь, порадуйся! Все мы сохранили – дом твой, землю, и курятник и стайки и сарай пустовать не будут, не тревожься. Земля тебе пухом, родная, спасибо тебе за все!