— Анька, у меня новость! — голос Егора, гулкий и радостный, ворвался в квартиру раньше него самого, опередив звук поворачиваемого в замке ключа.
Он не вошёл — он влетел, сияя, как начищенный медный таз, бросил на пол сумку с ноутбуком и, не разуваясь, прошагал на кухню. Анна в этот момент как раз разбирала два больших бумажных пакета с продуктами. Она методично, без суеты, выставляла на столешницу банки, упаковки с крупой и овощи. Шуршание пакетов и глухой стук банки с оливками о дерево были единственными звуками, нарушавшими тишину, пока её не разорвал его ликующий клич.
— Ко мне ребята из универа на выходные приезжают! Представляешь? Сашка из Новосибирска летит, и наши московские подтянутся! Пять человек! Десять лет, Ань, десять лет не собирались все вместе!
Он остановился посреди кухни, расставив руки, словно собирался обнять весь мир. Его лицо светилось неподдельной, почти детской радостью. Он был так переполнен эмоциями, что, казалось, вот-вот взлетит под потолок. Анна медленно, без единого лишнего движения, поставила на полку пачку риса и только потом выпрямилась. Она молча посмотрела на него, на его горящие глаза, на его счастливую, расплывшуюся в улыбке физиономию. Её лицо оставалось совершенно непроницаемым.
— Так что тебе задачка, хозяйка, — он подмигнул ей, не замечая или не желая замечать её холодности. — Накрой поляну, как ты умеешь! Мясо по-французски, салатиков твоих фирменных… Они до сих пор вспоминают, как мы на моей защите диплома гуляли. Нужно не ударить в грязь лицом!
Его слова повисли в воздухе. Анна взяла со стола пакет молока и, повернувшись к холодильнику, открыла дверцу. Холодный белый свет выхватил из полумрака кухни её спокойный профиль. Поставив молоко на полку, она закрыла холодильник и только тогда повернулась к мужу.
— А мне какая разница, что должны приехать твои друзья по институту? Дома у нас вы праздновать свою встречу не будете!
Её голос не был громким или резким. Он был ровным. Абсолютно ровным и спокойным, и от этого спокойствия слова прозвучали как удар хлыста.
Егор моргнул. Улыбка на его лице застыла, а потом медленно сползла, словно её стёрли влажной тряпкой. Он даже качнулся, будто не поверив своим ушам.
— Ты чего? — он растерянно хмыкнул, всё ещё надеясь, что это какая-то дурацкая шутка. — Не смешно, Ань. Я ребятам уже пообещал. Сказал, что жена у меня лучшая, стол накроет — закачаешься. Это же мои друзья, самые близкие.
Она взяла со стола связку бананов и отделила один, положив его в вазу для фруктов. Её движения были до оскорбительного размеренными. Она совершенно не собиралась включаться в его эмоциональную бурю, оставаясь на своём острове ледяного спокойствия.
— То, что ты им пообещал, — это твои личные трудности, Егор. И твоя зона ответственности. Я в этом участвовать не намерена.
Он смотрел на неё, и до него наконец начало доходить, что это не шутка. Радостное возбуждение внутри него сменилось сначала недоумением, а затем начало закипать глухое раздражение. Он так ясно представлял себе этот вечер: смех, воспоминания, звон бокалов, восхищённые взгляды друзей на его уютный дом и на его идеальную жену-хозяйку. И вот эта идеальная жена одним ровным предложением рушила всю его прекрасную картину мира.
— Ты вообще в своём уме? — спросил он уже совсем другим тоном, в котором не осталось и следа от былой эйфории. — Что это значит, «не намерена»? Ты моя жена или кто?
Она подняла на него глаза. И в этот момент он впервые за вечер увидел в них не пустоту, а что-то другое. Холодное, твёрдое и абсолютно чужое. Будто он говорил не со своей Анькой, а с посторонним человеком, которого случайно встретил на улице.
— Ты моя жена или кто? — повторил Егор, и этот вопрос прозвучал уже не как растерянное недоумение, а как прямое обвинение.
Он шагнул к ней, вторгаясь в её небольшое пространство между столом и холодильником. Запах улицы, табака и его дорогого парфюма смешался с запахом продуктов на столе.
— Ты должна поддерживать меня! Это мои друзья, моя жизнь, моё прошлое! Они едут ко мне, в мой дом! А ты, вместо того чтобы радоваться, устраиваешь… вот это! Что они подумают? Что я подкаблучник? Что моя жена — эгоистичная стерва, которая не пускает на порог самых близких мне людей? Ты хочешь меня опозорить?
Его голос набирал силу, заполняя собой маленькую кухню. Он жестикулировал, указывая то на неё, то куда-то в сторону прихожей, словно его друзья уже стояли там, за дверью, и всё слышали. Но Анна не дрогнула. Она взяла чистую влажную тряпку и начала медленно, круговыми движениями, протирать столешницу там, где уже разобрала пакеты. Её спокойствие было не просто демонстративным — оно было абсолютным, как будто его гнев был всего лишь фоновым шумом, как работающий за окном двигатель автомобиля.
— А что изменилось, Егор? — спросила она, не прекращая своего занятия и не глядя на него. — В прошлый раз, когда приезжал только один твой друг, Мишка, помнишь, чем это закончилось?
Егор запнулся. Он явно не ожидал, что она переведёт разговор в плоскость фактов. Его эмоциональная атака наткнулась на глухую стену её памяти.
— Ну, посидели, выпили, — пробурчал он уже не так уверенно. — Нормально посидели. Что не так?
Анна остановила движение руки и, наконец, посмотрела на него. Её взгляд был лишён эмоций, он был похож на взгляд ревизора, сверяющего баланс.
— Нормально? Давай я тебе напомню. Вы «нормально посидели» до четырёх утра. В воскресенье. А в понедельник мне нужно было на работу. «Нормально» — это прожжённый сигаретой подлокотник на новом диване, который ты так и не удосужился отвезти в ремонт. «Нормально» — это когда твой Мишка, пытаясь изобразить какой-то приём из боевика, сломал спинку венского стула. Того самого, из комплекта, который мне от бабушки достался. А ещё «нормально» — это гора жирных тарелок, липкие кольца от стаканов по всему столу, которые я оттирала полдня, и вонь перегара и прокисшего пива, которую я выветривала ещё двое суток. В одиночестве. Потому что ты в это время «отходил» после весёлой встречи.
Она говорила всё тем же ровным тоном, перечисляя факты, как зачитывают протокол. Каждый пункт был гвоздём, который она методично вбивала в его наспех сколоченную конструкцию под названием «мужская дружба и гостеприимство».
Егор покраснел. Не от стыда — от злости. Он помнил всё это, но в его картине мира это были незначительные мелочи, издержки весёлого вечера. Он не понимал, как можно ставить на одну чашу весов священную встречу с друзьями, а на другую — какой-то стул и грязные тарелки.
— Это были случайности! — выкрикнул он. — Ну, с кем не бывает? Мы расслабились! Ты придираешься к мелочам! Вместо того чтобы помнить, как нам было весело, ты считаешь тарелки и вспоминаешь какой-то дурацкий стул!
— Для тебя это мелочи, — так же спокойно парировала Анна, снова поворачиваясь к столешнице. Она взяла пакет с мусором, оставшимся от покупок. — А для меня это мои выходные, мой дом и мои вещи. И я не собираюсь снова тратить своё время и силы на ликвидацию последствий вашего «веселья». Я не бесплатная обслуга для твоих приятелей, Егор. И не менеджер по организации их досуга.
Слова «бесплатная обслуга» ударили Егора, как пощёчина. Это было не просто несогласие, это было обесценивание всего, что он считал само собой разумеющимся. В его системе координат жена и хозяйка были синонимами, а гостеприимство — священной добродетелью, которую она должна была разделять по умолчанию. Он понял, что логика здесь бессильна. Её спокойные, убийственные факты про сломанный стул и прожжённый диван нельзя было опровергнуть, их можно было только проигнорировать, перейдя на личности. И он перешёл.
— Да что с тобой стало, Аня? — он отступил на шаг, оглядывая её с головы до ног с преувеличенным, театральным недоумением. — Куда делась та весёлая, лёгкая девчонка, на которой я женился? Которая смеялась моим шуткам, любила компании? Наш дом всегда был полной чашей, здесь постоянно кто-то был! Мы жили, понимаешь? А сейчас что? Ты превратилась в какую-то скучную мегеру, которой кроме чистых столешниц и расставленных по линеечке банок ничего не нужно!
Он нащупал эту жилу и начал яростно её разрабатывать. Прямые обвинения не сработали, значит, нужно было выставить виноватой её сущность, её изменившийся характер.
— Тебе не нравятся мои друзья. Тебе не нравится, когда я смеюсь слишком громко. Тебе не нравится всё, что связано с моей жизнью до тебя! Ты хочешь посадить меня в стерильную клетку, в этот твой идеальный мир, где ничего не происходит! Это же моя отдушина, понимаешь? Встретиться с ребятами раз в несколько лет — это как глоток свежего воздуха! А ты хочешь и этого меня лишить!
Егор говорил громко, страстно, почти с надрывом. Он сам верил в то, что говорил. В его голове она действительно превратилась из весёлой подруги в унылого тюремщика, который пытается отнять у него последний кусочек свободы. Он ждал реакции: слёз, ответных криков, чего угодно, что подтвердило бы его правоту, её истеричность.
Но Анна сделала то, чего он ожидал меньше всего. Она закончила вытирать стол, аккуратно сложила тряпку и положила её на край раковины. Затем она завязала пакет с мусором и поставила его у двери. Вся её рутинная деятельность была завершена. И только после этого она повернулась к нему. Не просто повернулась — она всем телом развернулась в его сторону, скрестив руки на груди. Вся её поза говорила: «Хорошо. Теперь я тебя слушаю».
— Весёлая, лёгкая девчонка, говоришь? — она впервые за весь разговор усмехнулась, но усмешка вышла кривой и совершенно безрадостной. — Та самая, которая после ваших «весёлых» посиделок находила в своей ванной чужие носки? Которая отмывала плиту от убежавшего посреди ночи супа, который твои друзья решили сварить? Та, которая улыбалась и кивала, когда очередной твой приятель, захмелев, начинал рассказывать пошлые анекдоты, считая это верхом остроумия? Эта лёгкость, Егор, очень дорого мне обходилась. Просто раньше я молча выписывала счета самой себе. А теперь не хочу.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него. Егор смотрел на неё, и его лицо начало медленно вытягиваться. Он вдруг понял, что она не спорит. Она выносит приговор.
— Так что решай, — её голос стал твёрдым как сталь. — У тебя есть выбор. Либо ты отменяешь эту пьянку в нашей квартире и организуешь её где-то ещё. Сними им сауну, закажи столик в ресторане, увези их на дачу. Это твои друзья и твои обещания. Либо… — она на мгновение замолчала, и в этой тишине Егор почувствовал ледяной холод, — либо я прямо сейчас бронирую себе номер в отеле на два дня. И уезжаю. А ты объясняй своим ребятам из Новосибирска, почему их в пятницу вечером встречает пустой холодильник и злой, неудовлетворённый муж в абсолютно пустой квартире.
Ультиматум, произнесённый без тени сомнения, повис в воздухе кухни, как топор палача. Егор смотрел на жену и видел перед собой не Аню, а незнакомого, холодного человека, который только что заминировал их общее поле боя. Его загнали в угол. Любой выбор был проигрышным. Отменить встречу — значит позвонить друзьям, мямлить что-то про «обстоятельства» и навсегда прослыть подкаблучником, человеком, слово которого ничего не стоит. Согласиться на её отъезд — значит встречать гостей в пустом доме, на ходу выдумывая ложь про её внезапную болезнь или срочную командировку, и провести все выходные, разрываясь между плитой, пьяными друзьями и собственным унижением.
Он почувствовал, как внутри него что-то лопнуло. Не осталось ни злости, ни обиды — только раскалённая, выжигающая всё дотла ярость. Ярость загнанного зверя, который собирается броситься на охотника, даже если этот прыжок будет последним.
— А на что ты вообще тогда нужна? — его голос, до этого громкий и требовательный, упал до хриплого, ядовитого шёпота. Он сделал шаг к ней, и в его глазах не было ничего, кроме презрения. — Я вкалываю на работе, чтобы в этом доме всё было. Чтобы ты ходила по своим салонам и покупала себе шмотки. Я обеспечиваю фундамент. А твоя задача — создавать уют. Поддерживать очаг. И если ты не можешь раз в десять лет накрыть стол для моих самых близких людей, если это для тебя непосильная задача, то объясни мне, в чём твоя функция? Для чего ты здесь? Просто чтобы красиво сидеть на диване, который я купил?
Это был самый жестокий удар, который он мог нанести. Он не просто оскорбил её, он перечеркнул всю их совместную жизнь, низведя её роль до примитивной функции, до бытовой техники, которая внезапно отказалась работать. Он ждал чего угодно: взрыва, рыданий, хлопанья дверью. Но вместо этого Анна молчала.
Она смотрела на него долго, не мигая. Это был не взгляд обиженной женщины. Это был взгляд оценщика, который рассматривает вещь и приходит к выводу, что она безнадёжно испорчена и ремонту не подлежит. Затем она едва заметно кивнула, словно соглашаясь с каким-то своим внутренним решением.
— Ты прав, — сказала она. Тишина в кухне стала такой плотной, что, казалось, её можно потрогать. Голос Анны был абсолютно спокоен, но в этом спокойствии не было жизни. — Ты совершенно прав, Егор. Я задала себе тот же вопрос. И я согласна с твоим выводом. Для этого — я не нужна.
Она распрямила плечи и обошла его, направляясь к выходу из кухни. Он остался стоять посреди комнаты, не понимая, что происходит. Он победил?
Анна остановилась в дверном проёме, но не обернулась.
— Поэтому слушай внимательно. С этой минуты я снимаю с себя эту ненужную функцию. Полностью. Ты хотел гостеприимного дома? Ты его получишь. Лично твой. Готовь, встречай, убирай. Покажи своим друзьям, какой ты радушный хозяин. Я не скажу ни слова против.
Егор всё ещё не мог уловить суть. Что это — сарказм, новая форма угрозы?
— Более того, — продолжила Анна тем же мертвенным голосом, — я больше не буду заниматься ничем, что не касается напрямую меня и моего личного комфорта. Наша квартира с этого момента — коммунальная. Я буду готовить только на себя. Стирать в машинке только свои вещи. Убирать только тот беспорядок, который создам я сама. Всё остальное — твоя забота. Твои грязные тарелки в раковине, твоя одежда на стуле, последствия твоих вечеринок. Ты ведь мужчина, ты вкалываешь. Уверена, с такими мелочами ты справишься.
Она наконец повернула голову и посмотрела на него через плечо. В её глазах была ледяная пустота.
— Так что можешь звонить Сашке и остальным. Подтверждай встречу. Радуй их. Я тебе не помешаю. Можешь считать, что ты победил. Ты отстоял своё право быть хозяином в своём доме. Наслаждайся.
Она ушла. Он слышал, как её шаги удалились по коридору и как тихо, без хлопка, закрылась дверь в их спальню. А Егор остался один посреди кухни. Он стоял между столом с наполовину разобранными продуктами и пакетом с мусором у двери. Внезапно ставший оглушительным гул холодильника давил на уши. Он получил всё, чего хотел. Он отстоял своё право. Ему разрешили принять друзей. Но почему-то вместо триумфа он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног, а его просторный, уютный дом, которым он так гордился, на его глазах превратился в холодную, выжженную пустыню…
