— Олеж, ну наконец-то! Воздух-то какой, а! Слышишь, как соловьи где-то заливаются? Я уже представляю, как мы сейчас мангал распалим, мясо уже маринуется в багажнике, — Лена с неподдельным восторгом выпорхнула из машины, едва Олег заглушил мотор.
Она потянулась, вдыхая полной грудью густой, напоенный ароматами цветущей сирени и свежескошенной травы воздух. Дачный посёлок, утопающий в зелени, встретил их тишиной, нарушаемой лишь пением птиц да далёким жужжанием газонокосилки. Лена уже видела себя в старом, скрипучем гамаке под раскидистой яблоней, с книжкой и чашкой холодного лимонада, пока Олег колдует над шашлыком. Именно такой, идиллический, отдых рисовался ей всю последнюю, суматошную рабочую неделю.
Не успела она до конца насладиться моментом, как из машины, основательно, с хозяйским кряхтением, выгрузилась Раиса Петровна. Мать Олега, женщина крепкая, привыкшая к физическому труду и не признающая праздного времяпрепровождения, смерила участок цепким, оценивающим взглядом. Её губы поджались, а в глазах мелькнуло то самое выражение, которое Лена уже научилась распознавать – выражение полководца перед началом решающей битвы. Битвы с сорняками, вредителями и прочими дачными напастями.
— Ну, приехали, слава богу, — без особых сантиментов констатировала она, поправляя съехавший набок цветастый платок. — Олег, сумки в дом тащи, а ты, Лена, не стой столбом, сейчас делом займёмся.
Лена удивлённо моргнула, её радужные мечты о гамаке начали подёргиваться тревожной рябью.
— Каким делом, Раиса Петровна? Мы же вроде как… — она не договорила, потому что свекровь, не теряя ни секунды, уже решительно направлялась к покосившемуся сарайчику, служившему хранилищем садового инвентаря. Через мгновение она вернулась, держа в одной руке ржавую, но явно видавшую виды тяпку, а в другой – пару грубых брезентовых перчаток.
— Вот, держи, — Раиса Петровна сунула Лене в руки этот нехитрый набор. — Там морковка совсем в лебеде утонула, да и свекла просится на свет божий. У меня с утра спину прихватило, не разгибается, а дело не ждёт. Огород, он, знаешь ли, нерадивых не любит.
Лена смотрела то на тяпку, холодную и неприятно тяжёлую в её руке, то на бескрайние, по её городским меркам, грядки, густо заросшие чем-то настырно-зелёным, в чём с трудом угадывались культурные посадки. Перспектива провести ближайшие несколько часов, согнувшись в три погибели под уже припекающим солнцем, энтузиазма не вызывала.
— Мам, ну мы же отдыхать приехали, — Олег, вытащивший из багажника объёмную сумку с продуктами, попытался мягко вмешаться. — Лена всю неделю работала, устала. Дай ей хоть чаю попить с дороги, осмотреться.
Раиса Петровна зыркнула на сына так, что тот невольно поёжился.
— Отдыхать она будет, когда пользу принесёт, — отрезала свекровь, её голос обрёл металлические нотки. — А то ишь, городская фифа, привыкла на всём готовеньком, пальчики беленькие беречь. Земля, она труд любит, а не лежание в гамаках. Прополет пару грядок – вот тебе и отдых, и аппетит нагуляет к шашлыку. А то сидят в своих офисах, света белого не видят, а потом жалуются, что здоровья нет. Вот оно, здоровье-то, на свежем воздухе, в труде праведном!
Лена глубоко вздохнула, стараясь сохранить самообладание. Её планы на идеальные выходные рушились на глазах, как карточный домик. Она понимала, что спорить с Раисой Петровной сейчас – себе дороже, но и молча принимать навязанную роль батрачки не собиралась.
— Раиса Петровна, я с большим уважением отношусь к вашему труду на даче, — начала она максимально спокойно, подбирая слова. — Но я действительно очень устала и рассчитывала провести эти выходные немного иначе. Шашлыки, свежий воздух, может быть, искупаться, если речка прогрелась… А работа на огороде, честно говоря, в мои планы не входила. Я думала, мы приехали отдохнуть все вместе.
Она аккуратно положила тяпку и перчатки на старую деревянную лавку, стоявшую у крыльца. Раиса Петровна застыла, её лицо медленно начало наливаться краской. В воздухе повисло напряжение, густое и липкое, как смола. Ворчание свекрови, до этого момента бывшее скорее фоновым шумом, теперь явно готовилось перерасти в нечто большее. Она смотрела на невестку так, словно та только что совершила святотатство, отказавшись прикоснуться к священному орудию дачного труда. Солнце продолжало светить по-летнему щедро, птицы беззаботно щебетали, но над маленьким дачным участком уже сгущались первые, пока ещё невидимые, грозовые тучи. Олег растерянно переводил взгляд с матери на жену, предчувствуя неладное.
— Ты гляди-ка на неё, цаца какая! — Раиса Петровна, чьё лицо из багрового медленно переходило в оттенок перезрелой сливы, смерила невестку взглядом, в котором смешались презрение и плохо скрываемая ярость. Тяпка, так демонстративно оставленная Леной на лавке, казалось, источала волны негодования, резонируя с настроением хозяйки. — Отдыхать она приехала! А кто тебе сказал, голубушка, что дача — это курорт? Дача — это труд, это земля, которая кормит! А такие, как ты, только и умеют, что плоды этого труда потреблять, пальцем о палец не ударив. Привыкли в своих городах на диванах лежать да по кнопкам стучать, а как до настоящего дела доходит — так сразу «устала», «не в планах».
Она картинно всплеснула руками, обращаясь больше к Олегу, который неловко топтался рядом, явно не зная, чью сторону принять в назревающем конфликте.
— Ты посмотри, Олег, какую ты себе женушку отхватил! Не то что моя покойная свекровь, царствие ей небесное, та с зари до зари в поле, и слова поперёк не скажет. А эта… эта только и знает, что про шашлыки да гамаки. Кукла фарфоровая, а не хозяйка! Привёз кралю на показ, а работать кто будет? Пушкин? Или я опять одна тут спину гнуть должна, пока вы прохлаждаться будете?
Лена почувствовала, как к щекам приливает кровь. Обвинения были несправедливы и обидны. Она никогда не была лентяйкой, и если бы свекровь попросила по-человечески, предложила бы помощь позже, после того как они немного освоятся и переведут дух, она бы, возможно, и не отказалась. Но этот приказной тон, это пренебрежение, эта попытка выставить её никчёмной городской белоручкой вызывали только отторжение.
— Мам, ну перестань, пожалуйста, — голос Олега прозвучал неуверенно, умоляюще. — Лена действительно много работает. И мы же договаривались, что на выходные просто отдохнём, сменим обстановку. Шашлыки ты сама просила привезти…
— Просила! — передразнила Раиса Петровна, её голос поднялся на несколько тонов. — А кто их жарить будет, если вы оба с утра до ночи в гамаках проваляетесь? Или ты думаешь, они сами на шампуры нанижутся и на угли лягут? Я тут одна, как проклятая, с этим огородом воюю, чтобы вам же потом зимой баночку огурчиков своих поставить, помидорчиков. А благодарности — ноль! Только упрёки да недовольство!
Она снова перевела свой испепеляющий взгляд на Лену, которая, стараясь сохранить внешнее спокойствие, уже начала мысленно прикидывать, сколько времени займёт дорога обратно в город, если она вызовет такси прямо сейчас. Идея о безмятежном отдыхе на природе испарялась с каждой секундой, как утренний туман под безжалостными лучами солнца.
— А ты чего молчишь, принцесса на горошине? — не унималась свекровь, подходя к Лене почти вплотную. Та ощутила исходящий от женщины терпкий запах земли и чего-то ещё, неуловимо-огородного, смешанного с нотками раздражения. — Думаешь, отмолчаться удастся? Не на ту напала! Я из тебя эту городскую спесь быстро выбью! Здесь тебе не салон красоты, здесь работать надо!
Лена медленно подняла голову, её глаза встретились с горящими праведным гневом глазами Раисы Петровны.
— Я не собираюсь с вами препираться, Раиса Петровна, — ровным, но уже заметно похолодевшим голосом ответила она. — Я приехала сюда отдыхать, а не выслушивать оскорбления и заниматься принудительным трудом. Если моё присутствие здесь настолько вас раздражает, я могу уехать.
Она демонстративно повернулась к мангалу, возле которого Олег уже начал суетливо раскладывать привезённый пакет с углём, явно пытаясь разрядить обстановку делом. Лена достала из своей сумки небольшой складной плед, намереваясь расстелить его на траве в тени яблони, подальше от эпицентра бури. Этот жест, это демонстративное игнорирование её тирад, окончательно вывели Раису Петровну из себя. Она сделала шаг к невестке, её лицо исказилось от злости.
— А тебя что, в этот мангал рожей натыкать, чтобы ты не огрызалась, а выполняла все мои поручения, невестушка?
Мир на мгновение замер. Щебет птиц, жужжание пчёл, шелест листвы – всё это отошло на второй план, поглощённое этой уродливой, ядовитой фразой. Лена медленно выпрямилась. Плед выпал из её ослабевших рук. Спокойствие, которое она так старательно пыталась сохранить, треснуло, рассыпалось на мелкие осколки, обнажив холодную, звенящую ярость. Она резко повернулась к свекрови, её взгляд стал твёрдым, как сталь.
— Знаете что, Раиса Петровна, — голос её звучал непривычно низко и отчётливо, каждое слово падало, как камень. — Можете тыкать в этот мангал кого угодно, хоть все свои грядки. Но не меня. Я вам не рабыня Изаура и не крепостная девка. Олег, — она перевела взгляд на застывшего мужа, который с ужасом смотрел то на мать, то на неё, — я надеюсь, ты слышал, что сейчас сказала твоя мама? Ты считаешь это нормальным? Я так понимаю, совместный отдых отменяется. Поэтому ты сейчас выбираешь: либо ты объясняешь своей матери, что так разговаривать со мной, с твоей женой, недопустимо, и мы пытаемся провести эти выходные как цивилизованные люди, либо я сейчас же уезжаю домой. Одна. А ты оставайся здесь и наслаждайся обществом своей… гостеприимной матушки и её замечательными методами воспитания. Решай.
— Да что ты себе позволяешь, соплячка?! — Раиса Петровна, казалось, на мгновение опешила от такой прямой и жёсткой отповеди, но тут же взорвалась с новой силой, её лицо пошло пятнами, а голос сорвался на визг. Слова Лены, её ультиматум, брошенный Олегу, подействовали как искра, поднесённая к пороховой бочке. — Ты ещё будешь указывать моему сыну, что ему делать? В моём доме?! Да я тебя… Я тебя сейчас саму на эти грядки носом ткну, чтобы знала, как со старшими разговаривать! Нахалка! Приехала тут права качать! Я жизнь прожила, сына вырастила, а она, видите ли, королева, которой слово поперёк сказать нельзя!
Она сделала ещё один угрожающий шаг к Лене, её руки сжались в кулаки. Воздух вокруг них, казалось, загустел, наполнился электричеством. Олег, до этого момента пребывавший в состоянии шока, наконец, отмер. Он бросился между матерью и женой, выставив руки, словно пытаясь удержать две столкнувшиеся стихии.
— Мама, прекрати! Ну что ты такое говоришь? Лена, пожалуйста, успокойся! — его голос звучал отчаянно, он метался взглядом от разъярённой матери к жене, чьё лицо застыло в ледяной маске. Он понимал, что ситуация выходит из-под контроля, что этот дачный уик-энд, который должен был стать приятным отдыхом, превращается в поле битвы, где он оказался зажат между двух огней.
— А что я такого сказала? — не унималась Раиса Петровна, пытаясь обойти сына и достать до невестки. — Правду сказала! Что пригрел ты змею на груди, сынок! Ленивую, заносчивую, которая только и умеет, что командовать да на готовеньком сидеть! Она тебя против меня настраивает, видишь, как заговорила? Выбирай, говорит! Да кто она такая, чтобы ты из-за неё от родной матери отказывался? Я тебя растила, ночей не спала, всё для тебя делала, а она пришла на всё готовое и ещё условия мне тут ставить будет!
Слова Раисы Петровны били наотмашь, но уже не по Лене, а по самому Олегу. Он чувствовал, как внутри всё сжимается от стыда за мать, за её грубость, за эту безобразную сцену, разыгравшуюся на глазах у соседей, которые, наверняка, уже прильнули к щелям в заборах, наслаждаясь бесплатным представлением. Лена стояла неподвижно, её взгляд был прикован к мужу. Она ждала. Ждала его реакции, его слов, его выбора. От этого выбора сейчас зависело всё – их дальнейшие отношения, их семья. Она больше не пыталась спорить со свекровью, понимая всю бессмысленность этого занятия. Раиса Петровна была в том состоянии, когда никакие аргументы и доводы уже не действуют, когда человек слышит только себя и упивается собственной правотой, пусть и выстроенной на крике и оскорблениях.
— Да пошла ты отсюда! — вдруг взвилась Раиса Петровна, её голос достиг предельной высоты. Она ткнула пальцем в сторону калитки, её рука дрожала от переполнявшей её ярости. — Чтобы духу твоего на моей даче не было! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! И ты, сынок, — она резко развернулась к Олегу, её глаза метали молнии, — если ты сейчас с этой вертихвосткой уедешь, то можешь забыть, что у тебя есть мать! Ноги твоей в моём доме больше не будет! Слышишь меня?! Мне такой сын, подкаблучник, не нужен! Выбирай: или я, твоя мать, или эта… эта… — она не нашла подходящего слова, лишь пренебрежительно махнула рукой в сторону Лены.
Ультиматум был брошен. Жёсткий, беспощадный, не оставляющий пространства для манёвра. Либо-либо. Мать или жена. Прошлое или будущее. Лена не дрогнула. Она молча, с каким-то отстранённым спокойствием, словно наблюдая за этой сценой со стороны, наклонилась, подняла свой плед, аккуратно стряхнула с него прилипшие травинки. Затем взяла свою сумку, которую так и не успела разобрать. Не говоря ни слова, не удостоив Раису Петровну даже взглядом, она решительно направилась к машине. Каждый её шаг был чётким, уверенным, не оставляющим сомнений в принятом ею решении. Она не собиралась участвовать в этом фарсе, не собиралась унижаться и вымаливать право на уважение. Её чаша терпения была переполнена.
Олег смотрел ей вслед, его лицо было бледным, на лбу выступили капельки пота. Он стоял между матерью, пышущей гневом и готовой извергать проклятия, и уходящей женой, в чьей прямой спине читалась холодная решимость. Внутри него бушевала буря. С одной стороны – мать, какая бы она ни была, но мать. Женщина, которая его родила, вырастила, пусть и со своим, специфическим, пониманием любви и заботы. С другой – Лена, его жена, женщина, которую он любил, с которой собирался строить свою жизнь. Выбор был мучительным, невозможным. Он чувствовал себя разрываемым на части. Раиса Петровна, заметив его колебания, снова обрушила на него поток упрёков и обвинений, пытаясь перетянуть на свою сторону, надавить на сыновние чувства, на чувство вины.
— Ну что, сынок? Что ты молчишь? Неужели ты променяешь родную мать на эту… финтифлюшку? Неужели ты позволишь ей командовать тобой? Я же тебе говорила, она тебя до добра не доведёт! Опомнись, пока не поздно!
Лена уже подошла к машине, её рука легла на ручку дверцы. Она не оборачивалась, давая Олегу возможность самому принять решение, не давя на него ни взглядом, ни словом. Она знала, что если он сейчас не пойдёт за ней, это будет конец. Конец всему.
Тишина, наступившая после яростных тирад Раисы Петровны, звенела так оглушительно, что казалось, её можно было потрогать. Солнце по-прежнему щедро заливало дачный участок, птицы беззаботно щебетали в листве старой яблони, но для троих людей, застывших в этой немой сцене, мир сузился до размеров этого маленького, вытоптанного пятачка земли, ставшего ареной беспощадной битвы. Лена уже открыла дверцу машины, её силуэт чётко вырисовывался на фоне блестящего на солнце капота. Она не торопилась садиться, словно давая Олегу последние, самые драгоценные секунды на принятие решения.
Олег стоял, опустив голову, его плечи поникли. Он чувствовал на себе прожигающий взгляд матери, полный ожидания и затаённой угрозы, и одновременно ощущал почти физическую боль от осознания того, что Лена вот-вот уедет, и это будет точка невозврата. В его голове с бешеной скоростью проносились обрывки воспоминаний: вот он впервые увидел Лену, её смех, её глаза; вот их свадьба, полная надежд и обещаний; а вот лицо матери, всегда суровое, но по-своему любящее, её руки, которые когда-то казались такими сильными и надёжными. Как выбрать между двумя этими женщинами, каждая из которых занимала в его жизни огромное, незаменимое место? Но сейчас, в эту самую минуту, выбор был не между матерью и женой. Выбор был между прошлым, полным упрёков, контроля и вечного чувства вины, и будущим, где он хотел видеть уважение, понимание и любовь без условий.
Он глубоко, судорожно вздохнул, словно набирая в лёгкие воздух перед прыжком в ледяную воду. Поднял голову. Его взгляд был тяжёлым, полным боли, но в нём уже не было прежней растерянности. Он посмотрел на мать. Раиса Петровна застыла, её лицо, искажённое гневом, было обращено к нему, в глазах застыл немой вопрос, смешанный с плохо скрываемым торжеством – она была уверена, что сын не посмеет её ослушаться. Но в этот момент Олег увидел в её глазах не только гнев, но и страх. Страх остаться одной, страх потерять последнюю ниточку, связывающую её с сыном, страх, что её власть над ним вот-вот рухнет.
— Мама… — начал он тихо, но голос его был твёрдым, без тени сомнения. Он не стал говорить много слов, не стал оправдываться или объяснять. Всё уже было сказано, всё было понятно. Он просто посмотрел ей в глаза долгим, прощальным взглядом, в котором было и сожаление, и горечь, и какая-то новая, обретённая в этот самый миг, внутренняя сила.
А затем, не говоря больше ни слова, он развернулся и медленно, но решительно пошёл к машине, где его ждала Лена. Каждый шаг отдавался в его сердце тупой болью, но он знал, что поступает правильно. Он выбрал. Раиса Петровна на мгновение остолбенела, не веря своим глазам. Сын. Её Олежек. Он выбрал не её. Он посмел ослушаться, пойти против её воли. Осознание этого ударило её сильнее, чем любое оскорбление со стороны невестки. Лицо её исказилось, налилось тёмной краской, и из груди вырвался сдавленный, похожий на вой, крик.
— Предатель! — закричала она ему вслед, её голос сорвался. — Неблагодарный! Я тебе жизнь посвятила, а ты… ты променял родную мать на эту… эту дрянь! Чтобы ноги твоей больше не было в моём доме! Чтобы ты сгнил вместе с ней! Проклинаю! Слышишь, проклинаю вас обоих!
Она бежала за ними до самой калитки, её слова, полные яда и злобы, летели им в спины. Она спотыкалась, её платок съехал набок, обнажив седые, растрёпанные волосы. В её облике не было ничего от прежней, властной и уверенной в себе хозяйки дачи. Сейчас это была просто старая, несчастная, обезумевшая от гнева и обиды женщина, потерявшая последнее, что у неё было. Она схватила с земли ком сухой глины и с силой швырнула его вслед отъезжающей машине, но ком рассыпался, не долетев, оставив лишь пыльное облачко в жарком воздухе. Она ещё долго стояла у калитки, выкрикивая проклятия, сотрясая кулаками, пока машина не скрылась за поворотом, увозя с собой её сына и её рухнувшие надежды.
В машине царило гнетущее молчание. Лена сидела за рулём, крепко сжимая его обеими руками, её взгляд был устремлён на дорогу. Лицо её было непроницаемым, ни один мускул не дрогнул. Она не смотрела на Олега, не задавала вопросов, не произносила слов утешения или упрёка. Она просто вела машину, увозя их прочь от этого места, ставшего символом разрушенных иллюзий. Олег сидел рядом, откинувшись на спинку сиденья, и смотрел в боковое окно на мелькающие мимо деревья, заборы, дачные домики. В его душе бушевала буря, но внешне он был спокоен. Тяжёлое, гнетущее осознание произошедшего давило на плечи, но вместе с тем он чувствовал и странное, горькое облегчение. Мост был сожжён. Мост, который давно уже держался на одних лишь нитях привычки и сыновнего долга, рухнул, и пути назад не было.
Больше на эту дачу они не приезжали. Никогда. И в дом Раисы Петровны Олег тоже больше не заходил. Первое время она звонила, её звонки были полны то упрёков, то слёзных молений, то новых угроз. Олег не брал трубку. Лена тоже не отвечала. Потом звонки прекратились. Пепел взаимных обид и невысказанных проклятий густым слоем лёг на руины того, что когда-то было семьёй. Они выбрали друг друга, заплатив за этот выбор высокую, но, как им обоим казалось, единственно возможную цену. Впереди была их собственная жизнь, которую им предстояло строить заново, на новом, очищенном от прошлого фундаменте. Но шрамы от этого дня останутся с ними навсегда, как молчаливое напоминание о том, какой хрупкой может быть любовь и какими беспощадными – семейные узы…
