— Хорошо у вас тут, просторно. Не то что моя конура, — голос Тамары Павловны, густой и вкрадчивый, заполнил собой прихожую, просачиваясь в кухню, где Марина методично протирала идеально чистые фасады гарнитура.
Она вошла без предупреждения, как всегда. Просто повернула ключ в замке — ключ, который Игорь когда-то дал ей на всякий случай, и этот «всякий случай» теперь наступал с удручающей регулярностью. Марина не обернулась, продолжая своё занятие. Движения её рук были плавными и выверенными, она будто пыталась этим монотонным ритуалом отгородиться от вторжения.
— Вам чай сделать, Тамара Павловна? — спросила она, не меняя тона. Вопрос был формальностью, данью вежливости, которую она всё ещё считала нужным соблюдать.
— Да какой чай, Мариночка, что ты. У меня давление опять скачет, погода, что ли… Да и некогда мне рассиживаться, — свекровь прошла на кухню, её крепкая, плотно сбитая фигура в добротном, но уже вышедшем из моды пальто казалась здесь чужеродным элементом. Она принесла с собой запах уличной сырости и едва уловимый аромат каких-то аптечных мазей, который тут же вступил в конфликт с запахом лимона и чистоты, царившим в квартире.
Марина наконец выпрямилась и бросила влажную тряпку в раковину. Она оперлась бедром о столешницу и скрестила руки на груди, молча глядя на гостью. Она прекрасно знала, что ни давление, ни погода не были причиной этого визита. Причина была одна, и она всегда сводилась к одному и тому же.
Тамара Павловна тем временем начала свой привычный обходной манёвр. Она прошлась по кухне, провела пальцем по глянцевой поверхности нового холодильника, заглянула в окно. Её цепкие, внимательные глаза оценивающе скользили по каждой детали, по каждому предмету, будто производя инвентаризацию чужого благополучия.
— Цены-то видела? В аптеку зашла — ужаснулась. На одну пенсию как хочешь, так и крутись. Лекарства купить — и всё, сиди на хлебе и воде. Хорошо, запасы кое-какие есть, но они же не вечные, — она вздохнула, тяжело и показательно, ожидая реакции.
— Да, всё дорожает, — ровно ответила Марина. Ни сочувствия, ни предложения помощи в её голосе не прозвучало. Только сухая констатация факта.
Этот холодный нейтралитет, казалось, лишь подстегнул Тамару Павловну. Она поняла, что артиллерийская подготовка не принесла результатов, и пора переходить к основной теме. Она перестала бродить по кухне и остановилась напротив Марины, глядя на неё в упор. Маска страдающей пенсионерки начала медленно сползать, обнажая жёсткие черты недовольства.
— Игорёк-то как? Работает, бедняга, устаёт, наверное? Совсем его не вижу. Раньше хоть заезжал, проведывал мать, а теперь… — она сделала многозначительную паузу, давая Марине самой закончить мысль.
— Работает. Не жалуется, — Марина не сдвинулась с места, её поза выражала полную готовность к обороне. Она знала, что сейчас начнётся.
Свекровь подошла к кухонному столу и с резким стуком опустила на него свою объёмную сумку. Этот звук прозвучал как удар гонга, объявляющий начало поединка. Она больше не пыталась изображать любезность. Её взгляд стал твёрдым, как сталь.
— Хватит вокруг да около ходить, Марина. Давай поговорим начистоту.
— Я слушаю, — спокойно ответила Марина, выпрямляясь. Она расцепила руки и положила ладони на прохладную поверхность столешницы позади себя. Это была поза человека, готового выслушать неприятные вещи, но не собирающегося уступать ни сантиметра своей территории.
Тамара Павловна восприняла эту готовность как вызов. Она сделала шаг вперёд, вторгаясь в личное пространство Марины, и понизила голос до резкого, злого шёпота, который был слышен гораздо отчётливее любого крика.
— Что ты с ним сделала? Что ты ему напела, что он от матери родной отвернулся? Раньше сын был, а теперь… чужой человек! Раньше о каждой копейке думал, как бы мне помочь, а теперь что? На машину он копит! А мать сапоги вторую зиму донашивает, там подошва скоро отвалится! Ему не стыдно?
Обвинения посыпались, как сухой горох из рваного мешка — колкие, многочисленные и бьющие по одной цели. В её глазах горел огонь праведного гнева, огонь матери, у которой отняли самое дорогое — послушание и финансовую поддержку сына. Она не сомневалась в своей правоте ни на секунду. В её картине мира всё было просто: до появления Марины всё было хорошо, после — всё стало плохо. Следовательно, виновата Марина.
— Тамара Павловна, это решение Игоря, — голос Марины оставался таким же ровным, но в нём появилась сталь. — У нас семья, у нас общие цели и общий бюджет. Машина нам нужна не для развлечения. И я, и он работаем. Мы хотим улучшить нашу жизнь. Мне кажется, это нормально.
— Нормально? — взвилась свекровь, её лицо побагровело. — Нормально — это когда сын помнит о матери! А не спускает всё на твои хотелки! Эта кухня! Этот холодильник! Всё это куплено на деньги, которые он мог бы дать мне! Ты его просто обворовываешь, пользуешься его добротой!
Она обвела рукой дорогую бытовую технику, будто представляя её в качестве вещественного доказательства на суде. Каждый новый прибор в этой квартире был для неё личным оскорблением, наглядной демонстрацией того, что финансовые потоки теперь текут в другом направлении.
Марина криво усмехнулась. Эта усмешка была тонкой, как лезвие, и она окончательно вывела Тамару Павловну из себя.
— Так вот что вас беспокоит. Не здоровье Игоря, не то, как он устаёт на работе. А то, что в вашем кармане стало меньше денег.
Эта фраза попала точно в цель. Свекровь на мгновение опешила от такой прямоты, а потом её лицо исказилось.
— Ты… Да как ты смеешь! Я ему жизнь отдала, а ты пришла на всё готовенькое и ещё смеешь меня упрекать! Дай денег!
Это было уже не просьба, а приказ. Грубый, бесцеремонный, как удар под дых. Она смотрела на Марину выжидающе, с наглой уверенностью, что после всех обвинений невестка сломается и полезет в кошелёк, лишь бы прекратить этот скандал. И именно в этот момент холодное спокойствие Марины дало трещину. Не для того, чтобы впасть в истерику, а для того, чтобы нанести ответный, сокрушительный удар.
— А я тут при чём, что ваш сын не хочет давать вам денег? Я не лезу в его и ваши финансовые дела! Но и от меня вы их не дождётесь!
Это была точка невозврата. Маска обиженной матери слетела с Тамары Павловны окончательно, обнажив уродливую гримасу чистой, незамутнённой ненависти. Она больше не пыталась давить на жалость или совесть. Все аргументы были исчерпаны. В ход пошла тяжёлая артиллерия зависти и злобы.
— Ах ты дрянь! Значит, это правда! Это ты его настроила! Решила всё под себя подгрести! Думаешь, я не вижу? Ходишь тут королевой в новой квартире, а я должна побираться? Ну нет, этому не бывать! Я вижу, что ты тут устроила! — выплюнула Тамара Павловна, её голос сорвался на хриплый, почти лающий звук. Она больше не пыталась подбирать слова, её ярость, до этого момента сдерживаемая рамками приличий, вырвалась наружу, как пар из перегретого котла. — Думала, я не пойму? Он же из-за тебя со мной так! Из-за тебя! Ты ему важнее стала, чем мать!
Марина сделала едва заметный шаг назад, не от страха, а скорее для того, чтобы увеличить дистанцию между собой и этим сгустком необузданной злобы. Она молчала. Любое слово, любая попытка оправдаться или возразить сейчас были бы бессмысленны. Они бы только подлили масла в огонь. Её молчание, её спокойствие, её прямая спина и холодный, оценивающий взгляд — вот что было самым страшным оскорблением для свекрови. Это было доказательством того, что её крики не достигают цели, что она бьётся о глухую стену.
— Что, молчишь? Сказать нечего? — Тамара Павловна задыхалась от собственного гнева. Её лицо приобрело нездоровый, пятнистый оттенок. Она смотрела на невестку, и в её взгляде читалась не просто злость, а какая-то животная, иррациональная ненависть к этой молодой, спокойной и уверенной в себе женщине, которая, как ей казалось, украла у неё всё.
Она перевела дыхание, и в этот момент её взгляд упал на собственную сумку, всё ещё стоявшую на столе. Массивная, из плотного кожзаменителя, набитая до отказа всякой всячиной — кошельком, связкой ключей, какими-то свёртками и наверняка парой баночек с теми самыми аптечными мазями. В одну секунду в её помутневшем сознании сумка перестала быть просто аксессуаром. Она стала оружием. Единственным аргументом, который у неё остался.
Решение пришло мгновенно, без раздумий. Словно подчиняясь инстинкту, а не разуму, она схватила сумку за короткую ручку. Её пальцы побелели, так сильно она вцепилась в жёсткий материал. Марина увидела это движение, увидела, как изменилось лицо свекрови, и инстинктивно напряглась, готовясь к удару.
Тамара Павловна замахнулась. Это было неловкое, уродливое движение — не сильный удар, а скорее яростный, отчаянный шлепок, в который она вложила всю свою обиду, всю зависть и всю бессильную злобу. Сумка, тяжёлая и неповоротливая, со свистом прочертила в воздухе короткую дугу, устремляясь прямо в лицо Марине.
И в этот самый момент, когда до столкновения оставались какие-то сантиметры, в тишине квартиры отчётливо щёлкнул замок.
Входная дверь открылась, и на пороге кухни появился Игорь. Он был без куртки, в руке держал ключи от машины, и на его лице было написано лёгкое раздражение человека, которому пришлось возвращаться с полпути из-за какой-то мелочи. Он вошёл, чтобы забрать забытый на тумбочке телефон, и наткнулся на финальную сцену этого уродливого спектакля.
Он не крикнул. Не ахнул. Его мозг, кажется, обработал информацию быстрее, чем успели включиться эмоции. Он увидел летящую в лицо его жены сумку, увидел перекошенное от ярости лицо матери, и его тело среагировало само. Одним быстрым, выверенным движением он шагнул вперёд и выбросил руку, перехватив запястье матери.
Его пальцы сомкнулись на её руке как стальные тиски. Движение было мгновенно остановлено. Сумка бессильно замерла в воздухе, а потом, когда хватка матери ослабла от шока, с глухим стуком упала на пол. Тамара Павловна застыла, её рука всё ещё была зажата в руке сына. Она медленно повернула голову и посмотрела на него. Её ярость схлынула в одно мгновение, сменившись испугом и растерянностью пойманного на месте преступления вора. А Игорь просто смотрел на неё. Смотрел холодным, бесконечно уставшим взглядом человека, который только что увидел нечто отвратительное, но, в глубине души, совсем не удивлён.
Время застыло, сгустившись в плотную, вязкую массу. Секунды растянулись в вечность. Игорь продолжал стоять, его рука, как железный обруч, сжимала запястье матери. Он не смотрел на Марину, не проверял, в порядке ли она. Весь его мир сузился до двух точек: его пальцев на руке Тамары Павловны и её глаз, в которых испуг стремительно сменялся новой, отчаянной хитростью. Первой тишину нарушила она.
— Игорь, сынок… — её голос, только что срывавшийся на визг, теперь зазвучал слабо и жалобно. Она попыталась вырвать руку, но хватка Игоря была мёртвой. — Ты… ты всё не так понял! Она меня спровоцировала! Она стояла и ухмылялась мне в лицо, пока я ей про свои болячки рассказывала! Довела меня!
Это была её последняя отчаянная попытка перевернуть ситуацию, выставить себя жертвой, а Марину — коварной интриганкой. Она апеллировала к нему, к своему сыну, взывая к остаткам его сыновней преданности, к годам, когда её слово было для него законом. Она смотрела только на него, полностью игнорируя Марину, будто той и не было в комнате.
Но Игорь не ответил. Он даже не моргнул. Его взгляд был взглядом хирурга, рассматривающего безнадёжную опухоль. В нём не было гнева, не было обиды, не было даже разочарования. Только глухая, бесконечная усталость. Он видел всё. Не только этот замах сумкой, но и все предыдущие визиты, все жалобы, все манипуляции, всю ту ядовитую ложь, которой она годами пыталась отравить его жизнь. И сегодня он наконец увидел её без прикрас, в её истинном, уродливом обличье.
Он медленно, с каким-то пугающим спокойствием, разжал пальцы. Тамара Павловна торопливо отдёрнула руку, потирая покрасневшее запястье. На её лице мелькнула тень надежды: может, пронесло? Может, он сейчас накричит, но потом всё уляжется, как всегда?
Игорь молча наклонился, поднял с пола её сумку и вложил ручку ей в свободную руку. Этот жест был настолько будничным и одновременно настолько окончательным, что у Тамары Павловны перехватило дыхание. Затем он взял её под локоть. Его прикосновение было не грубым, но абсолютно непреклонным. Это было прикосновение человека, который принял решение и не отступит от него ни на шаг.
— Игорь, что ты делаешь? Пусти! — зашептала она, пытаясь упереться, но его тихая сила была неодолима. Он молча повёл её из кухни.
Она не кричала, боясь окончательно разрушить последний призрачный шанс на примирение. Она пыталась говорить ему что-то на ухо, быстро, сбивчиво, смешивая угрозы и мольбы, но слова застревали у неё в горле, потому что он вёл её к выходу с методичностью тюремного надзирателя. Марина осталась стоять на кухне, прислонившись к столешнице. Она не шла за ними. Это был его бой. Его финал.
Он вывел мать на лестничную клетку. Она обернулась, её лицо исказилось последней, отчаянной мольбой.
— Сынок…
Игорь посмотрел на неё. Один долгий, последний взгляд. Взгляд, которым прощаются навсегда. Он ничего не сказал. Просто отступил на шаг назад, в квартиру, и плавно, без единого резкого движения, потянул дверь на себя.
Тяжёлая металлическая дверь закрылась с тихим, мягким щелчком. Этот звук прозвучал в оглушительной тишине квартиры громче любого выстрела.
Мгновение спустя с той стороны раздался первый удар. Потом второй. Тамара Павловна колотила в дверь кулаками, уже не сдерживаясь. Её голос, искажённый преградой, доносился до них глухими, яростными выкриками. Это были проклятия. Вперемешку с требованиями немедленно открыть, с обвинениями в неблагодарности, с угрозами, которые теперь звучали жалко и бессильно.
Игорь стоял в прихожей, спиной к двери, опустив руки. Марина подошла и встала рядом с ним. Они не смотрели друг на друга. Они просто стояли и слушали, как за дверью умирает их прошлое. Удары и крики продолжались, но для них это был уже просто шум с улицы, звук чужой, далёкой беды, которая больше не имела к ним никакого отношения.
Он отрезал эту опухоль от себя и своей семьи и больше никогда не допустит нового заражения…
