Октябрьский ветер с остервенением трепал голые ветви тополей, когда Анна Петровна услышала звонок в дверь. Сквозь мутное стекло подъездного окна она разглядела знакомый силуэт — высокий, слегка сутулый, как у её покойного мужа. Сердце сжалось от боли узнавания. Геннадий. После десяти лет молчания.
В подъезде пахло сырыми листьями и подгорелым супом из соседской квартиры. Дверь открылась со скрипом изношенных петель. На пороге стоял её сын — постаревший, с залегшими под глазами тенями, в потёртой кожаной куртке, от которой исходил запах дешёвого табака. За его спиной жалась молодая женщина с двумя детьми — мальчиком лет семи и девочкой чуть помладше. Из расстегнутой молнии его спортивной сумки выглядывал рукав мятой рубашки.
— Здравствуй, мама, — голос Геннадия дрогнул и сорвался. Руки, теребящие лямку сумки, заметно дрожали.
Анна Петровна замерла в дверном проёме, машинально сжимая старенький медный крестик на груди — единственную памятную вещь, оставшуюся от матери. Острые грани впивались в ладонь, отрезвляя.
— Геннадий, — холодно произнесла она, чувствуя, как предательски дрожит подбородок. — Какими судьбами?
— Мама… — он переступил с ноги на ногу, как в детстве, когда получал двойку. — Нам правда некуда больше идти.
— Некуда? — она усмехнулась, и эта усмешка больно резанула по сердцу. — А десять лет назад было куда?
Молодая женщина за его спиной нервно поправила шарф на шее девочки. Ребёнок захныкал от усталости.
— Мама, пожалуйста, — в голосе Геннадия появились просительные нотки. — Это Лена, моя жена. И наши дети — Костя и Машенька. Им холодно…
— А когда отец умирал, тебе было тепло? — слова вырвались прежде, чем она успела их остановить.
Геннадий побледнел, словно от удара: — Я не знал…
— Конечно, не знал. Телефон же не работал все эти годы, — она перевела взгляд на детей, кутающихся в тонкие куртки. В глазах защипало. — Проходите.
Пока Лена с детьми раздевались в прихожей, Геннадий задержался у старой этажерки. Его взгляд скользнул по фотографиям — он сам в школьной форме, с отцом на рыбалке, выпускной в университете. Пыльное стекло рамок хранило отпечатки прошлого.
— Мама, мне нужно с тобой поговорить.
— О чём? — она достала из серванта старый чайный сервиз — тот самый, из которого они пили чай в последний вечер перед его отъездом. Фарфоровые чашки тихо звякнули, словно всхлипнули. — О том, как ты исчез на десять лет? Или может о том, почему даже на похороны отца не приехал?
— Всё сложно, мама…
— Куда уж сложнее, — она с грохотом поставила чайник на плиту. — Расскажешь за чаем. Дети, небось, голодные.
На кухне, под мерное тиканье старых часов, Геннадий начал свой рассказ. О неудачном бизнесе, о долгах, о кредиторах, угрожающих расправой. В его голосе звучала привычная самоуверенность, но глаза избегали материнского взгляда.
— Я всё продумал, мама. Нам нужно только время…
— Время? — она поставила перед ним чашку с такой силой, что чай выплеснулся на блюдце. — У отца не было времени. Врачи говорили — срочная операция. А деньги, отложенные на лечение, ты забрал на свой бизнес.
— Я верну! Клянусь, я всё верну! — он подался вперёд, схватил её за руку. — Мне просто нужна помощь. Совсем немного…
Анна Петровна высвободила руку, посмотрела на невестку, которая осторожно дула на горячий чай маленькой Маше. На Костю, украдкой разглядывающего старую фотографию деда на стене. На крестик, тускло поблёскивающий в свете кухонной лампы.
— И сколько ты должен? — спросила она, уже зная, что ответ разобьёт её сердце вдребезги.
Геннадий назвал сумму. В наступившей тишине было слышно, как капает вода из крана. Кап-кап. Как слёзы, которые она не могла себе позволить.
***
Прошло две недели. Анна Петровна привыкала к новому ритму жизни в некогда тихой квартире. Звонкий детский смех, шум воды в ванной, запах подгоревшей яичницы на кухне — всё это царапало память, возвращая в те времена, когда Гена был маленьким.
Сидя у окна с недовязанным шарфом, она наблюдала, как Лена развешивает бельё во дворе. Порыв ветра трепал простыни, превращая их в белые паруса. Молодая женщина двигалась привычно, ловко — видно было, что к тяжёлой работе не привыкать. Совсем не такая, какой Анна Петровна представляла себе жену блудного сына.
— Что смотришь, мам? — голос Геннадия заставил её вздрогнуть. — Следишь, чтобы не сбежали?
— Не язви, — она крепче сжала спицы. — Лучше скажи, когда начнёшь действительно что-то делать, а не просиживать штаны дома?
— Я работаю над этим. Веду переговоры…
— По телефону, который всё время выключен?
Геннадий раздражённо дёрнул плечом: — Ты не понимаешь! Нельзя, чтобы они вычислили, где мы!
— Кто — они, Гена? — она отложила вязание. — Десять лет назад это были партнёры по бизнесу. Потом — банк. Теперь — кредиторы. Кто следующий?
— Я всё улажу! — он в сердцах ударил кулаком по столу. Старая ваза с искусственными цветами опасно качнулась.
— Не смей! — Анна Петровна подхватила вазу. — Это отцовский подарок.
— Прости, мам, — он обмяк, ссутулился. — Я просто… я не знаю, что делать.
В комнату вбежала Маша, прижимая к груди потрёпанного плюшевого зайца: — Бабушка, бабушка! Смотри, что я нашла на антресолях!
Анна Петровна взяла игрушку. Старый заяц, ещё Генина любимая игрушка, смотрел на неё стеклянными глазами.
— Это папин зайка, — она погладила выцветший мех. — Он всегда брал его с собой в больницу, когда болел.
Геннадий отвернулся к окну: — Зачем ты всё это хранишь?
— Потому что память — это всё, что у меня осталось, — она протянула зайца внучке. — Держи, теперь он твой.
Воспоминания накатывали волнами. Вот Геннадий, совсем ещё мальчишка, прибегает с разбитой коленкой, прижимая к груди любимую игрушку. Вот муж учит его забивать гвозди, а заяц сидит на верстаке, наблюдая. Вот выпускной, красный диплом, гордость в глазах отца. А потом — стремительный взлёт в бизнесе, новые друзья, дорогие костюмы. И такое же стремительное падение.
Звонок в дверь вырвал её из размышлений. На пороге стоял мужчина в тёмном костюме, от которого пахло дорогим одеколоном и угрозой.
— Анна Петровна? — он улыбнулся, но глаза остались холодными. — Я из коллекторского агентства. Ваш сын, Геннадий Николаевич, задолжал значительную сумму нашим клиентам.
Она машинально схватилась за крестик: — Геннадия нет дома.
— Не нужно лукавить, Анна Петровна, — его улыбка стала шире. — Мы знаем, что он здесь. И его семья тоже. Кстати, у вас замечательные внуки. Особенно мальчик. В какую школу он ходит?
Дверь захлопнулась с такой силой, что задрожали стёкла. Анна Петровна прислонилась к стене, чувствуя, как дрожат колени.
Вечером, когда дети уже спали, а Лена мыла посуду, она позвала сына в свою комнату.
— Сколько ещё будет таких визитов, Гена?
— Мама, я всё улажу, — он нервно ходил по комнате. — У меня есть план…
— План? — она горько усмехнулась. — Как тот план с магазином электроники? Или с автосервисом? Или может как план с отцовскими деньгами?
— Это другое! — он остановился, взъерошил волосы. — Я нашёл инвестора…
— Ты втянул в это жену и детей, — она тяжело опустилась на кровать. — Мою невестку и внуков, которых я десять лет не видела. Они угрожают им, Гена!
Он рухнул на колени перед ней, схватил за руки: — А что мне было делать? Они угрожали Лене! Костю в школе какие-то люди фотографировали!
— И ты привёл их сюда? — она вырвала руки. — Под мою крышу? К моим внукам?
— Мама, — он уткнулся лицом в её колени, как в детстве. — Я всё исправлю. Клянусь. Только помоги мне в последний раз.
Анна Петровна посмотрела на фотографию мужа на стене. Тот словно качал головой с немым укором.
— Последний раз был десять лет назад, Гена, — её голос дрожал. — Когда ты занял деньги, отложенные на папино лечение.
— Я не знал, что он так серьёзно болен…
— Потому что не звонил. Не приезжал, — она провела рукой по его поседевшим вискам. — А теперь ты хочешь, чтобы я продала квартиру? Единственное, что у меня осталось?
— Часть долга я уже нашёл! — он поднял заплаканное лицо. — Нужно совсем немного…
В дверь тихонько постучали. На пороге стояла Лена с покрасневшими глазами.
— Простите… — её голос дрожал. — Я всё слышала. Гена, ты обещал, что всё наладится. Что мы начнём новую жизнь…
— Лена, милая…
— Молчи! — она прижала руки к груди. — Ты же поклялся, что завязал с кредитами! А сам… сам опять за старое!
Анна Петровна смотрела на них — сломленную молодую женщину и своего постаревшего мальчика, запутавшегося в паутине лжи и долгов. Крестик на груди потяжелел, словно налился свинцом.
Звон разбитой чашки разрезал тишину кухни. Осколки старого фарфора разлетелись по полу, как осколки их жизней. Один из них, с золотым ободком, закатился под стол, поблескивая в свете тусклой лампы, как напоминание о былом благополучии.
— Ты что наделал? — Лена вжалась в стену, её пальцы судорожно комкали край фартука. — Ты заложил документы на машину? Последнее, что у нас было? А если бы дети заболели? Как бы мы их в больницу повезли?
Геннадий метался по кухне, как загнанный зверь. От резких движений звякала посуда в серванте, вздрагивали занавески на окнах.
— Я должен был! Они угрожали детям! — он схватился за голову. — Ты не понимаешь! Они бы не остановились!
— А теперь что? — голос Лены сорвался на крик. — Куда нам идти? Что делать? Может, ещё и почку твою продадим?
— Замолчи! Не смей! — он с силой ударил кулаком по столу. Чашки подпрыгнули, расплескивая остывший чай.
— Не кричите, — тихий голос Анны Петровны прозвучал как удар хлыста. — Дети спят.
Она медленно опустилась на колени, собирая осколки чашки из старого сервиза. Каждый осколок — как воспоминание. Вот они пили чай с мужем, строили планы на будущее сына. Вот отмечали красный диплом. Вот прощальное чаепитие перед его отъездом.
— Мама, — Геннадий рухнул рядом с ней на колени. — Я всё продумал. Если продать квартиру…
— Встань, — её голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Встань и посмотри мне в глаза.
Он поднялся, впервые за весь вечер глядя матери в лицо. В тусклом свете кухонной лампы его щёки блестели от слёз.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — она положила осколки на стол, один за другим, как улики на суде. — Ты не меня без крыши оставляешь. Ты своих детей лишаешь последнего убежища.
— У меня есть план…
— План? — она горько рассмеялась. — Как с папиными деньгами? Или может как с первой женой, которую ты бросил с ребёнком?
Лена вздрогнула: — Что? Какой ребёнок?
— Он тебе не рассказал? — Анна Петровна сжала крестик. — О своей дочери, которой сейчас двенадцать? О алиментах, которые не платил?
— Мама, не надо! — Геннадий бросился к жене. — Лена, я всё объясню!
— Не трогай меня! — она оттолкнула его руки. — Значит, поэтому ты не хотел возвращаться в этот город? Поэтому мы всё время бегали?
— Я хотел начать всё сначала! — он упал на стул, обхватив голову руками. — Забыть всё это…
— Забыть? — Анна Петровна встала, возвышаясь над сыном. — Нет, Гена. В этот раз я не позволю тебе убежать. Хватит.
В дверях кухни появился заспанный Костя в пижаме с машинками.
— Папа? Что случилось?
Лена бросилась к сыну, пытаясь увести его: — Ничего, милый, всё хорошо…
— Нет, — Анна Петровна расправила плечи. — Не хорошо. И пора это прекратить.
Она подошла к телефону, висевшему на стене. Сняла трубку.
— Мама, что ты делаешь? — в голосе Геннадия появились истерические нотки.
— То, что должна была сделать десять лет назад, — она начала набирать номер. — Спасаю тебя от тебя самого.
— Нет! — он бросился к телефону, но Лена вдруг встала между ним и матерью.
— Хватит, Гена, — её голос дрожал, но в нём звучала решимость. — Хватит бегать.
Анна Петровна закончила набирать номер. В трубке раздались гудки.
— Здравствуйте, — она говорила чётко, твёрдо. — Я хочу сообщить о мошенничестве и угрозах. Да, готова дать показания.
Костя прижался к матери, глядя на отца широко раскрытыми глазами. За окном, словно в ответ на происходящее, громыхнул гром. Первые капли дождя застучали по карнизу.
***
Утреннее солнце врывалось в кухню острыми лучами, золотя верхушки тополей во дворе. От мокрого после ночного дождя асфальта поднимался пар, окутывая двор призрачной дымкой. Анна Петровна сидела за столом, перебирая старые фотографии. Пожелтевшие снимки хранили отпечатки прошлого — вот Геннадий с отцом на рыбалке, счастливый, с первой пойманной рыбой в руках. Вот его школьный выпускной, глаза горят надеждой. Вот университетский диплом, гордая улыбка отца.
Тихий стук в дверь комнаты — на пороге появилась Лена с двумя чашками свежезаваренного чая. От чашек поднимался ароматный пар, напоминая о тех временах, когда всё было проще.
— Можно к вам? — её голос звучал неуверенно, но уже без прежнего страха.
— Конечно, девочка, — Анна Петровна подвинула фотографии. — Садись.
Они сидели молча, глядя в окно. Где-то во дворе слышался детский смех — Костя с Машей играли с соседскими детьми. Весёлые голоса взлетали к небу, как стая птиц.
— Знаете, — Лена обхватила чашку дрожащими пальцами, — когда он позвонил из центра вчера… Я первый раз за долгое время услышала в его голосе что-то настоящее.
Анна Петровна коснулась нагретого солнцем крестика: — Он там уже неделю. Говорит, начал работать с психологом.
— Вы правильно сделали, — Лена подняла глаза, полные слёз. — Что позвонили в полицию. Что заставили его пойти в антиколлекторское агентство. Что… что рассказали мне правду.
За окном пронеслась стая ласточек, готовящихся к осеннему перелёту. Их тени скользнули по стене, как мимолётные воспоминания.
— Его первая дочь… — Лена запнулась. — Вы с ней общаетесь?
— Да, — Анна Петровна достала из стопки фотографий ещё один снимок — девочка-подросток с Гениными глазами. — Катя приходит каждое воскресенье. Я не могла позволить себе потерять ещё одного внука.
Лена провела пальцем по фотографии: — Она похожа на Машу.
— Гены не обманешь, — Анна Петровна улыбнулась. — Может, когда-нибудь они познакомятся.
В прихожей зазвонил телефон — из реабилитационного центра, куда Геннадий согласился лечь после того, как полиция начала разбирательство с кредиторами. Анна Петровна не спешила брать трубку.
— Иногда, — она посмотрела на невестку, — любовь — это не потакать, а остановить. Пока не стало слишком поздно.
— А если он снова… — Лена не договорила, закусив губу.
— Тогда мы снова будем действовать, — Анна Петровна накрыла её руку своей. — Но теперь ты не одна. И дети не одни.
Телефон продолжал звонить, настойчиво требуя внимания. Анна Петровна поднялась, расправив плечи. Она знала — теперь всё будет иначе. Потому что иногда нужно потерять всё, чтобы наконец-то найти дорогу домой.
В кухню ворвался порыв ветра, принося запах прелых листьев и близкой осени. Крестик на груди поймал солнечный луч, отбрасывая золотистые блики на стену. Он словно напоминал: любовь не всегда означает говорить «да». Иногда самое большое проявление любви — это сказать «нет» и помочь встать на правильный путь, даже если этот путь усыпан осколками разбитых надежд и старых чайных чашек.
В дверь постучали — на пороге стояли Костя и Маша, раскрасневшиеся от беготни. — Бабушка, мы кушать хотим!
— Идите мыть руки, — она улыбнулась, чувствуя, как отпускает тяжесть, давившая на сердце все эти годы. — Будем готовить обед. Вместе.
