Дом пах поминутным кутьей и скорбью. Запах маминого присутствия еще не выветрился из комнат, он витал в воздухе – легкий шлейф лаванды и старого дерева, смешанный с тяжелым запахом горя. Прошло всего девять дней с похорон бабушки, Анны Петровны. Девять дней, которые для Елены слились в один бесконечный, серый туман.
Бабушка оставила ей квартиру. Свою старенькую двушку в центре города. Единственное, что у нее было ценного. Завещание зачитали быстро. Рука нотариуса скользила по бумаге, а слова – «завещаю Елене, моей внучке» – звучали как приговор для одних и горькое утешение для других. Елена была единственной наследницей. Законной.
Квартира для Елены была не просто квадратными метрами. Это было хранилище памяти. Здесь пахло бабушкиными пирогами, здесь стоял диван, на котором она читала ей сказки, здесь висели шторы, сшитые ее молодыми, сильными руками. Эта квартира была частью ее самой.
Она еще не успела прийти в себя от потери, как началось.
Мать, Тамара Ивановна, вызвала ее на разговор на следующий день после поминок. Они сидели на кухне у матери, пили чай. Тамара Ивановна не смотрела на дочь. Она смотрела в окно, где качались голые ветви тополя.
О квартире твоей надо поговорить, – начала она без предисловий.
Елена вздрогнула. «Моей» – это прозвучало непривычно.
Что говорить, мам? Всё по завещанию.
Завещание завещанием, – отрезала Тамара Ивановна. – А справедливость справедливостью.
Она повернулась к Елене, и глаза ее были жесткими, холодными.
Брат твой – тоже наследник, – заявила мать. – и не смей его обделять! Квартиру бабки продавай и отдавай ему половину!
Мир под ногами у Елены качнулся. Продать. Квартиру, где каждое пятнышко на обоях знало ее детство? Отдать половину брату, Дмитрию, который ни разу не приехал к бабушке за последний год ее болезни? Это казалось диким, чудовищным, немыслимым.
Мама! Как ты можешь?! – выдохнула она. – Это бабушка мне оставила! Она так решила!
А я говорю, как правильно! – вскипела Тамара Ивановна. – Бабка твоя старая была, могла и свихнуться! А Дима – он мужчина! У него семья! Ему больше нужно!
Началась осада. Тамара Ивановна звонила каждый день. Уговоры сменялись давлением, давление – чувством вины. «Ты что, хочешь, чтобы я перед сыном краснела?», «Ты забыла, как Дима тебе в детстве помогал?», «Мать в гробу перевернется, когда узнает, что ты брата обделила!».
Дима тоже подключился. Звонил. Говорил виноватым тоном: «Лен, ну ты пойми… маму… ситуацию…». Но в его голосе чувствовалась надежда. Надежда получить легкие деньги.
Елена чувствовала себя раздавленной. Она не понимала. Почему бабушка, которая всегда была мудрой и справедливой, оставила завещание, которое может разрушить семью? Почему она не поделила поровну? Или… может быть, причина в другом?
Она начала искать. Не деньги. Правду. Она поехала в бабушкину квартиру. Зашла в ее маленькую спальню, где всё еще стоял запах ее духов. Села на кровать. Взяла в руки старую шкатулку, где бабушка хранила письма и фотографии. Она перебирала пожелтевшие открытки, старые черно-белые снимки. Искала хоть какой-то намек.
И среди писем от дальних родственников, среди выцветших фотографий, она наткнулась на толстую пачку бумаг. Это были выписки. Банковские выписки десятилетней давности. И квитанции. Квитанции о получении денег. Крупной суммы. Очень крупной. Получатель – Дмитрий Тарасов. Десять лет назад.
Рядом лежала записная книжка бабушки. Открытая на странице с той датой. Несколько строк, написанных бабушкиным корявым, но знакомым почерком.
«Отдала Диме… Просил… Большая беда… Долг… Не хочу, чтобы в тюрьму… Сказала – это его доля… Остальное – Лене… Справедливо…»
Елена сидела с этими бумагами и книжкой в руках, и ее пронзило понимание. Как молния. Десять лет назад у Димы были серьезные проблемы. Очень серьезные. Такие, о которых в семье не говорили вслух. Он попал в какую-то историю. И бабушка его спасла. Она отдала ему огромную сумму денег. Сумму, которая, видимо, на тот момент равнялась или даже превышала половину стоимости квартиры. Она отдала ему его долю наследства. Раньше срока. Не хотела, чтобы кто-то знал об этой «беде». Поэтому и не упоминала в завещании. Она считала, что поступила справедливо.
И теперь мать, зная об этом (или делая вид, что не знает?), требовала от Елены отдать Диме еще половину. Требовала, чтобы она обделила себя, выполняя чужую волю, основанную на лжи.
Елена сама назначила встречу. В воскресенье. У матери. Она попросила, чтобы был и Дима.
Они сидели за столом. Мать сразу начала давить.
Ну что, Леночка, поняла? Не смей брата обижать! По закону вам поровну положено!
Елена спокойно выслушала. Дождалась паузы.
Мама, ты говоришь о законе и справедливости, – сказала она, и голос ее не дрожал. – Хорошо. Давай поговорим. Дима – мой брат, я его люблю. И я никогда не хотела его обделить. Но и ты, мама, не смей меня обделять и попирать волю бабушки.
Она достала из сумки выписки и записную книжку. Положила на стол.
Дима, ты помнишь, десять лет назад у тебя были проблемы? Большие проблемы? Бабушка тебе тогда очень помогла.
Дима побледнел. Он, видимо, думал, что об этом все давно забыли.
Бабушка отдала тебе вот эту сумму, – Елена показала выписку. – Очень большую. Она писала в дневнике, что это твоя доля наследства. Она спасла тебя от тюрьмы, Дима. Ценой, возможно, всех своих сбережений. Она считала, что свою долю ты уже получил.
Она посмотрела на мать.
Так вот, мама. Бабушка считала, что поступила справедливо. И я с ней согласна. Она отдала Диме его половину десять лет назад. В самый трудный момент его жизни. А эту квартиру она оставила мне. Потому что так было честно.
Она обвела взглядом мать и брата.
Так что я никого не обделяю. Я выполняю последнюю волю бабушки. А вот у кого должна быть совесть, так это у вас.
В комнате повисла гробовая тишина. Дмитрий сидел, опустив голову. Он не смотрел ни на сестру, ни на мать. Тамара Ивановна была в ярости. Её план рухнул. Её «справедливость» оказалась лицемерием, основанным на сокрытии фактов.
Да как ты смеешь?! – наконец закричала она. – В бабушкиных вещах рыться! Шпионить! Это всё ложь!
Это не ложь, мама, – твердо сказала Елена. – Это правда. Горькая. Но правда. И она на моей стороне.
Она встала.
Эта квартира не продается. И это не обсуждается. Это память о бабушке. И о ее справедливости. А вот кто не приедет к ней на могилу, так это вы. Потому что я не позволю вам топтать ее память.
Она вышла, оставив их сидеть посреди этой правды, которая уничтожила их моральное право что-либо требовать.
Отношения с матерью и братом, скорее всего, были разрушены навсегда. Но когда Елена вернулась в бабушкину квартиру, она почувствовала не горечь. А облегчение. И спокойную, твёрдую правоту. Она отстояла не стены. Она отстояла память. И справедливость.
