День начинался как обычно. Я поставила чайник, достала из шкафчика мамину чашку с голубой каемочкой. Каждое утро одно и то же — будто ритуал. А потом звонок. Телефон разразился громкой трелью, заставив вздрогнуть.
— Алло?
— Оля? Это Сергей.
В первую секунду я не поняла, о ком речь. А потом осознала — брат. Мой младший брат, которого я не слышала лет пять, а не видела все пятнадцать.
— Сережа? Что-то случилось?
— Ты что, квартиру продаешь?
Тон был таким, словно я совершила преступление. Я растерянно посмотрела в окно, где виднелся клочок осеннего неба. Откуда он узнал? Я только вчера разместила объявление.
— Да, решила переехать. Зачем мне одной три комнаты? Только пыль вытирать.
— И ты ничего мне не сказала? — его голос звучал обвиняюще.
Чайник закипел, щелкнул кнопкой. Я механически налила воду в чашку.
— А должна была? Сережа, ты даже на похороны мамы не приехал.
— При чем тут это? — он повысил голос. — Я не разрешу продать квартиру без моей доли!
Чашка выскользнула из рук и разбилась об пол. Осколки разлетелись по кухне. Мамина чашка. Последняя из сервиза.
— Какой доли, Сергей? Ты здесь никогда не жил. Ты даже ремонт не помогал делать!
— Это не имеет значения! Я тоже наследник. И моя доля мне положена по закону.
Я опустилась на стул, не замечая осколков под ногами. Серега приезжал сюда последний раз, когда отец еще был жив. Пятнадцать лет назад. Пятнадцать! А теперь вдруг — наследник.
— Я уже нашла покупателей, — мой голос звучал как чужой. — Я собрала все документы.
— Остановишь сделку, — отрезал он. — Понятно? Или я подам в суд. И всё заблокирую. Ты ничего не сможешь продать годами.
Окно напротив кухни стало вдруг мутным, словно затянутым пеленой. Я не плакала, нет. Просто не могла поверить, что этот равнодушный голос принадлежит моему брату.
— Серёжа, я ухаживала за мамой пять лет. Одна. Каждый день. Ты даже не звонил узнать, как она.
— У меня своя жизнь, — его тон стал защитным. — У меня семья, работа.
— У меня тоже была бы семья, — я наконец-то почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Если бы я не сидела с мамой, когда у нее случился инсульт. И потом еще пять лет.
— Это твой выбор был.
Осколки маминой чашки лежали на полу как осколки моей жизни. Разбитые, ненужные никому, кроме меня.
— Мой выбор? — я почти кричала. — Мой выбор?! А что я должна была делать? Бросить маму в больнице? Отдать в интернат, как ты предлагал?
В трубке повисла тишина. Потом он заговорил уже спокойнее, деловито.
— Оля, это всё эмоции. А есть закон. И по закону я имею право на свою долю наследства. Квартира была родительская, значит, часть моя. Четыре миллиона стоит? Значит, мне положено два.
— Два миллиона? — я задохнулась. — За что? За то, что ты даже на похороны не пришел?
— Это мое право, — упрямо ответил он. — И я от него не откажусь. Понятно? Без моей доли квартиру не продадут.
Потом были гудки. Он просто повесил трубку. А я сидела на кухне среди осколков и смотрела, как остывает чай в треснувшей кружке. Внутри было пусто и холодно. Как будто кто-то вдруг выключил свет и тепло.
Я прожила в этой квартире тридцать лет. Здесь умерли отец и мать. Здесь каждый угол пропитан воспоминаниями — и счастливыми, и горькими. А теперь я не могу даже распорядиться тем, что они мне оставили.
Справедливо ли это? И что теперь делать?
Телефон снова зазвонил. Наверное, покупатели. Надо будет сказать, что сделка откладывается. Возможно, навсегда.
Старые раны
Неделю я не могла заставить себя позвонить Сергею. Просто собирала документы, пытаясь понять, что делать дальше. Покупатели уже дважды звонили, торопили с решением. Я сослалась на проблемы с бумагами. Врать не хотелось, но и правду сказать не поворачивался язык.
В субботу я всё-таки набрала его номер.
— Серёжа, нам надо поговорить. Спокойно поговорить.
Он согласился неожиданно легко. Через три часа я уже сидела в привокзальном кафе, куда он приехал на своей машине. Хотя мог бы и ко мне домой заехать — не чужой ведь. Впрочем, после стольких лет, может, уже и чужой.
Сергей почти не изменился — всё те же внимательные отцовские глаза, те же жесты. Только лицо стало жёстче, а на висках серебрилась седина. Мы неловко обнялись, и я почувствовала запах дорогого одеколона. Видимо, дела у него шли хорошо.
— Как Марина? Дети как? — спросила я, когда мы сели за столик.
— Нормально. Старший в институт поступил, младшая в девятый класс перешла. А Марина бизнес открыла, салон красоты.
Он говорил отрывисто, словно отчитывался перед начальством. Я отметила, что ни разу не назвал детей по именам.
— А у тебя как? — спросил он без особого интереса, больше из вежливости.
— Да всё то же. Школа, ученики. Ремонт недавно в ванной сделала, крыша течь начала… По выходным с Ниной Петровной, соседкой, на дачу езжу.
Он отпил кофе и поставил чашку на блюдце с громким стуком.
— Оля, давай без лирики. Ты ведь о квартире поговорить хотела.
Я вздохнула. Вот так всегда с ним — сразу к делу, никаких сантиментов.
— Хотела. Серёжа, эта квартира по документам моя. Мама переоформила её на меня ещё при жизни.
— Что?! — он подался вперёд. — Когда это?
— Четыре года назад. После того, как ей стало совсем плохо.
— И почему я об этом узнаю только сейчас? — его лицо покраснело.
— А когда мне было тебе сказать? — я развела руками. — Ты не звонил, не приезжал. На мои звонки отвечала Марина и говорила, что ты занят.
Он молча барабанил пальцами по столу. Потом процедил:
— Значит, мама всё переписала на тебя. Ловко устроилась.
— Что? — я не поверила своим ушам. — Ловко устроилась? Серёжа, ты в своём уме? Я пять лет не выходила из дома дальше аптеки! Мама была лежачая. Я ночами не спала, когда у неё обострения были.
— А ты не думала, что я бы мог помочь? — он прищурился. — Или тебе было выгоднее, чтоб я не вмешивался? Чтобы потом всё себе забрать?
Внутри что-то оборвалось. Я смотрела на брата и не узнавала его. Неужели он всерьёз считает, что я… ради денег?
— Помочь? — мой голос дрожал. — Когда она заболела, я звонила тебе каждый день. Каждый! Ты обещал приехать. И не приехал. Ни разу!
— У меня работа, я не мог всё бросить, — он поморщился, как от зубной боли.
— Да дело не в этом! — я повысила голос, и люди за соседними столиками обернулись. — Просто признай, что тебе было наплевать. Наплевать на маму, наплевать на меня!
— Ты всегда была её любимицей, — вдруг выпалил он. — Всегда! С детства! «Оленька то, Оленька это». А меня будто и не было.
Я растерянно моргнула. Вот оно что. Старая детская обида, о которой я даже не догадывалась.
— Сережа, это неправда. Она любила нас обоих.
— Да неужели? — он горько усмехнулся. — Помнишь, когда мне исполнилось десять, она забыла поздравить меня? Потому что у тебя был какой-то дурацкий концерт.
— Ей просто нездоровилось в тот день…
— А когда я попал в больницу с аппендицитом? Она пришла на третий день! На третий! Потому что у тебя были экзамены, и она не хотела тебя оставлять одну.
Я не знала, что сказать. Неужели все эти годы он жил с этой обидой?
— А теперь ты присвоила себе не только родителей, но и квартиру, — он откинулся на спинку стула. — Молодец, сестрёнка. Хорошо устроилась.
— Это несправедливо, — тихо сказала я. — Ты же знаешь, что это неправда.
— Знаю только, что по закону половина квартиры моя, — он достал бумажник и положил на стол деньги за кофе. — И я своего не отдам. Ни копейки.
Он встал, застегивая пальто.
— Серёжа, подожди. Давай хотя бы…
— Что? — он смотрел сверху вниз, и в его взгляде читалась такая неприязнь, что я осеклась.
— Ты действительно считаешь, что это справедливо? — только и смогла выдавить я. — После всего, что было?
— А ты считаешь справедливым присвоить себе всё? — он хмыкнул. — Позвони, когда решишь делиться по-братски. Знаешь мой номер.
Он ушёл, а я осталась сидеть, глядя в окно на серое осеннее небо. Где-то там, за облаками, наши родители видели этот разговор? Что они думают о нас сейчас?
Может, брат прав, и мама действительно любила меня больше? Может, я и правда не видела, как ему было больно? А может, это просто удобный способ оправдать своё отсутствие все эти годы?
Я не знала ответов. Знала только, что впервые за много лет мне не хотелось извиняться и сглаживать острые углы. Впервые я позволила себе злиться — по-настоящему злиться на брата.
Право быть собой
После встречи с Сергеем я ходила как в тумане. Голова раскалывалась от мыслей. Сон не шёл. В школе дети спрашивали, не заболела ли я — впервые за двадцать лет работы перепутала даты контрольных.
Молодая пара, которая хотела купить квартиру, начала нервничать. Звонили каждый день, спрашивали, когда будут готовы документы. Я не знала, что отвечать.
В среду не выдержала — взяла отгул и поехала к нотариусу. Светлана Игоревна, полная женщина с усталым взглядом, встретила меня как старую знакомую.
— Садитесь, Ольга Викторовна. Что у вас стряслось?
Я рассказала всё как есть. Она внимательно выслушала, потом достала папку с документами.
— Ситуация проще некуда. Вот дарственная, вот подпись вашей матери, вот мое заверение. Квартира полностью ваша. Брат может хоть сто судов подать — бесполезно.
— Точно? — я всё ещё сомневалась.
— Абсолютно. Если бы речь шла о завещании, ещё можно было бы поспорить. Но дарственная — это железобетонно.
Когда я вышла из нотариальной конторы, на улице моросил мелкий дождь. Я набрала номер Сергея и замерла, слушая длинные гудки.
— Слушаю, — его голос звучал напряжённо.
— Это я. Была у нотариуса. Квартира оформлена на меня по дарственной. Юридически ты не можешь ничего требовать.
Пауза. Потом нервный смешок:
— И ты молчала об этом?
— А когда мне было сказать? Когда ты игнорировал мои звонки? Или когда твоя жена бросала трубку?
— Врёшь! — вспыхнул он. — Марина всегда…
— Не хочу спорить, — перебила я. — Звоню сообщить факты. Квартира моя. Продаю её законно.
Я думала, он начнёт кричать, угрожать. Но Сергей вдруг сменил тон:
— Оль, ну а по-человечески? Могла бы и поделиться. Всё-таки я твой брат.
Что-то оборвалось внутри. Брат? Тот самый, который за пятнадцать лет ни разу не приехал? Который не пришёл даже на мамины похороны?
— По-человечески? — я сама не узнала свой голос. — По-человечески, Серёжа, семья помогает друг другу. А не появляется только когда пахнет деньгами.
— Значит, вот так ты поступаешь с родным человеком? — процедил он.
— Нет, Серёжа. Это ты так поступил — давно. Я только перестала считать себя виноватой.
Я нажала отбой и долго стояла под дождём. Телефон снова зазвонил. На этот раз риэлтор: покупатели нашли другой вариант.
Следом пришла эсэмэска от брата: «Ты ещё пожалеешь».
Странно, но вместо страха я почувствовала облегчение. Будто тяжёлый груз свалился с плеч. Впервые за много лет я не испытывала чувства вины перед братом.
Я медленно пошла к остановке. Дождь усилился, но я даже не раскрыла зонт. Пусть. Иногда нужно промокнуть до нитки, чтобы начать новую жизнь.
Новые горизонты
Прошло полгода. Я сидела на подоконнике своей новой квартиры и смотрела, как догорает апрельский закат. Однокомнатная, но светлая, с большими окнами и видом на сквер — она казалась мне уютнее прежней трёшки.
Вещей я взяла немного. Старую мебель оставила новым хозяевам — молодой семье с двумя детьми. Они были рады сэкономить, а мне… мне хотелось начать с чистого листа.
Несколько фотографий, мамины украшения, отцовские часы — вот и всё, что связывало меня с прежней жизнью. Да ещё кот Мурзик, который наконец-то освоился на новом месте и сейчас мирно спал в кресле.
Телефон звякнул. Сообщение от Нины Петровны, моей бывшей соседки: «Оленька, тут Сергей приезжал, тебя спрашивал. Я не сказала, куда ты переехала, как ты и просила».
Я отложила телефон, не отвечая. Брат объявился почти сразу после нашего последнего разговора — звонил, писал, угрожал судом. Я просто перестала брать трубку. А потом сменила номер.
Деньги от продажи квартиры лежали на счету. Большую часть я потратила на новое жильё, остальное — на ремонт. И ещё немного осталось на поездку в Калининград, о которой я мечтала много лет. Билеты были куплены на июль, в разгар отпуска.
Иногда, особенно по ночам, меня грызла совесть. Может, стоило всё-таки отдать Сергею часть денег? Не половину, конечно, но хоть что-то. По-сестрински.
Но потом я вспоминала, как он не приехал попрощаться с мамой. Как я сидела одна в больничном коридоре, когда ей делали операцию. Как собирала деньги на лекарства, отказывая себе во всём.
Нет, я поступила правильно. Справедливо.
А потом пришло письмо. Обычное, бумажное, в конверте с маркой. Я не сразу поняла, от кого оно — на обратном адресе значился какой-то город в Ленинградской области.
Внутри был листок, исписанный знакомым с детства почерком.
«Здравствуй, Оля. Прости, что пишу вот так, по старинке. Но все мои звонки и сообщения ты игнорируешь, а сказать хочется.
Я долго думал о том, что произошло между нами. Злился, обвинял тебя, жалел себя. А потом Марина сказала кое-что, что заставило меня посмотреть на всё иначе.
Помнишь, ты говорила, что звонила нам, а Марина не передавала? Так вот, это правда. Она призналась. Говорит, боялась, что я всё брошу и уеду к вам. У нас тогда были проблемы — дети подростки, кредиты, её бизнес только начинался.
Конечно, это её не оправдывает. И меня тем более. Мог ведь и сам позвонить, навестить. Но правда в том, что я струсил. Было проще делать вид, что всё нормально, что я ничего не должен. Проще злиться на тебя за то, что ты «маменькина дочка», чем признать, что я плохой сын.
Наверное, ты не простишь. И я пойму. Но хотел, чтобы ты знала — я сожалею. Очень. И благодарен тебе за то, что ты была с мамой до конца. Сергей».
Я перечитала письмо трижды. Потом аккуратно сложила его и убрала в ящик стола. Не знаю, что я чувствовала. Облегчение? Грусть? Может быть, немного злорадства от мысли, что он всё-таки признал свою неправоту?
Я подошла к окну. На детской площадке внизу играли ребятишки. Среди них мелькнула светловолосая девочка, так похожая на Сергея в детстве, что сердце сжалось. Моя племянница? Нет, откуда… Просто похожа.
Я вернулась к столу и достала чистый лист бумаги. «Здравствуй, Серёжа».
В дверь позвонили. Наверное, соседка снизу — обещала рецепт пирога.
Я отложила ручку и пошла открывать. Письмо могло подождать. Всё-таки шесть месяцев прошло. Ещё день ничего не изменит.
А может и стоило ответить сразу? Простить? Не для него — для себя. Чтобы окончательно закрыть эту дверь и открыть новую.
Впервые за много лет я чувствовала, что имею право выбирать. Право жить так, как хочу. Право строить свою жизнь, не оглядываясь на чужие ожидания.
И это было самое важное, что я приобрела, расставшись с родительской квартирой, — не деньги, не свободу от воспоминаний. А право быть собой.
На пороге стояла не соседка. А брат. Осунувшийся, с сединой на висках, таким родным и одновременно чужим.
— Прости, я не предупредил, — сказал он, опустив глаза. — Можно войти?
Я помедлила секунду. А потом молча распахнула дверь.
