Говорят, у каждого в жизни наступает момент, когда ты понимаешь: всё. Сказка кончилась, пошли титры. У меня таким моментом стал звонок в дверь в воскресенье утром. Но об этом позже.
Началось всё, как в кино: звонок от нотариуса, ворох бумаг с печатями, ключи от квартиры в самом сердце города. Бабушка — та самая, с хрустящими пирожками и армейской выправкой — решила, что пора. Переписала всё на меня. Сказала: «Пока соображаю — хочу, чтобы ты жила спокойно. Остальным — будет наказание за равнодушие».
Могла бы снять об этом рекламу: «Получить квартиру легко! Просто дождитесь смерти родственника и приготовьтесь к аду».
Потому что на пятый день после подписания документов я оказалась на «семейном совете», где вместо тёплого пледа мне выдали обвинения, упрёки и заявление на оспаривание завещания.
— Бабушка была не в себе! — вещала тётя Нина, поправляя свою «корону драмы».
— Втерлась в доверие! — подхватывала кузина Оля с глазами «попались, жулики!»
— Это ведь не по-человечески! — шептал дядя Миша, постукивая пальцем по столу, будто дирижируя моралью.
Я сидела, слушала — и чувствовала, как вокруг меня зажигаются лампочки. Нет, не в голове. В душе. Как будто кто-то включал по одной — тревогу, ярость, печаль, решимость.
— Я ухаживала за бабушкой. Вы — исчезали с горизонта. Всё по закону. По любви. А не по наследственному инстинкту, — произнесла я.
Дверь хлопнула за мной с такой силой, что даже бабушкина лепнина на потолке, наверно, вздрогнула.
Прошла неделя, и на пороге появилась тётя. С чемоданом, мокрой от дождя головой и выражением «я — сирота при живых родственниках».
— Затопило… Машенька, только на недельку…
«Не пущай!» — кричал мой внутренний хор, но я уже открывала дверь. Потому что память о маме, кровь, доброта… Всё это умеет затмевать разум.
Тётя Нина быстро «вросла» в квартиру, как в удобное кресло. Сначала тихо. Потом громко. Потом с фоном из родственников, банок с огурцами и предложениями «делить по совести».
Кульминацией стало её заявление:
— Раз уж ты не делишь, может, сдашь нам комнату?
Я встала.
— У вас три дня, — сказала я, — и я меняю замки.
То, что началось дальше, не поддаётся жанру «семейная сага». Скорее, ужастик.
Они не уехали. Они оккупировали. Выбросили мои вещи. Сменили замки. Выгнали меня. Из моей квартиры. Моей!
И вот я, взрослая женщина с образованием и стабильной работой, стою в подъезде с чемоданами и не знаю, куда идти. Спасибо Лене — подруге, которая приютила меня как беженку с квартирного фронта.
Юрист сказала, что такие случаи — не редкость. Я принесла ей завещание. А потом — флешку с видео. Бабушка, в своей любимой блузке, строго глядя в камеру, произносила:
«Маша — моя опора. Остальные — пусть ищут совесть, а не имущество».
Это видео было гвоздём в крышку их надежд.
Суд. Месяцы тяжб. Потоки лжи. Слёзы тёти, её «свидетели». Но истина, как вода — пробивает себе путь.
Когда я снова открыла дверь в квартиру, она была пуста. Литерально. Вынесли всё. Даже розетки.
Я шла босиком по паркету, скрип которого был единственным голосом в этом доме. И чувствовала… свободу. Не радость. Не триумф. Просто свободу.
Прошло два года.
Квартира сияет. Светлые стены, тёплый паркет, кресло у окна. Бабушкин секретер — как сердце дома.
Иногда мы болтаем. Я и она. Я — вслух. Она — где-то внутри.
«В жизни главное не стены, Машенька, а стержень», — говорила она.
Теперь я понимаю: стены можно выстроить. А стержень — это то, что не даёт им рухнуть.
