— Нечего мне названивать, сына нет, нас больше ничего не связывает! — резко сказала Кате свекровь по телефону.
— Но я хотела поддержать, поговорить, — нерешительно ответила ей невестка. — Мы же навсегда теперь связаны Костей.
Катя задержала дыхание и сжала палочку с двумя полосками так, что пальцы побелели. Комната внезапно закружилась, и она опустилась на холодный кафель ванной, прислонившись спиной к стене. Беременна, и это через месяц после похорон мужа. Разве так бывает? Конечно, на фоне стресса ее вообще воротило от любой еды, как тут заметить беременность. Но все равно новость об этом была совершенно не вовремя.
— Как же так, Костя? — прошептала она в пустоту, и голос предательски дрогнул. — Почему именно сейчас?
Воспоминания нахлынули внезапно, скрежет металла, вой сирен, белые стены больницы и врач с опущенными глазами.
– Мы сделали все возможное…
Эта фраза до сих пор звенела в ушах.
Катя вздрогнула, когда телефон завибрировал. Начальница снова спрашивала, когда она вернется на работу. Уже третий раз за неделю. Катя судорожно смахнула уведомление. Какая еще работа? Зачем все это теперь?
Она поднялась, цепляясь за раковину, и взглянула на свое отражение. Бледное лицо, потухшие глаза, темные круги. Костя бы не узнал ее такой. Ее муж, который никогда не узнает, что станет отцом.
Тест выскользнул из дрожащих пальцев и упал на пол. Катя медленно опустилась обратно, обхватила колени руками и разрыдалась, отчаянно, до крика, сломав ногти о кафельную плитку.
— Что мне делать с этим ребенком? — выдавила она сквозь всхлипы. — Что мне делать с ним одной?
За окном шумел город, люди спешили по своим делам, кто-то смеялся, женился, разводился, влюблялся прямо сейчас. А внутри нее развивалась новая жизнь, та, которую ей предстояло выносить, родить и воспитать одной.
Катя резко встала и прошла на кухню, открыла форточку и немного подышала ртом, чтобы унять тошноту. Холодный осенний воздух ударил в лицо. Что с ней, токсикоз или просто нервы, спросить было не у кого, вселенское одиночество. Форточки показалось мало, Катя распахнула окно. Перегнувшись через подоконник, она смотрела вниз на асфальт и почувствовала, как внутри нарастает отчаяние, тянущее вниз, как камень.
Наверняка никто этого не поймет, что значит ее и Кости ребенок. Последнее, что у нее осталось от любимого человека. Но вместо радости Катя ощущала только бездонную пустоту и страх. Первобытный ужас, который заполнял все вокруг.
Через неделю она вернулась в привычный когда-то ритм, работа, дом, автобус между ними. Сегодня, как и всегда теперь, квартира встретила тишиной. Только тикали настенные часы — свадебный подарок от Виолетты Павловны. Катя сбросила пальто и потерла виски, опять разболелась голова, кажется, это уже входило в привычку.
С фотографии в рамке с черным траурным уголком улыбался Костя. Веселые глаза, легкая щетина, растрепанные ветром волосы. Снимок из последнего отпуска за три месяца до аварии. Екатерина отвернулась, смотреть в глаза мужу было невыносимо.
Телефон в кармане в очередной раз завибрировал. Она нехотя взглянула на экран — номер свекрови. Уже четвертый пропущенный за неделю, Катя вздохнула и отключила звук. Не сейчас, она столько раз шла навстречу, что просто устала стучать в закрытые двери.
— Только не ты, — пробормотала она, откладывая телефон. — Нет сил объясняться. Да и какой поддержки можно ждать от человека, который недвусмысленно мне все уже сказал? Я и так не справляюсь с тем, что происходит.
Их отношения с Виолеттой Павловной не сложились с самого начала. «Слишком простая для моего сына», — так, кажется, сказала она Косте после первого знакомства. Думала, что та не услышит, но будущая невестка это запомнила.
Как и холодные взгляды на свадьбе, и снисходительные замечания о том, что «дети из интеллигентных семей обычно поступают не в педагогический».
Катя налила себе воды, рука дрогнула, и несколько капель упали на столешницу. С тех пор все так и было, натянутые улыбки по праздникам, вежливые разговоры ни о чем, молчаливое неодобрение.
— Костя, зачем ты оставил меня с ней? — прошептала Катя, опускаясь на стул.
После похорон она звонила Виолетте Павловне каждый день, хотела поддержать. Потом — раз в неделю. Свекровь отвечала сухо, коротко, а потом и вовсе перестала брать трубку. Катя смирилась, просто больше не хватало сил на разговоры с женщиной, которая наверняка винила ее в смерти сына. С Виолеттой Павловной, что неизменно смотрела на нее этим своим фирменным взглядом — «я всегда знала, что ты его недостойна».
— Она и ребенка не примет, — сказала Катя вслух, и звук собственного голоса в пустой квартире заставил женщину вздрогнуть. — Будет думать, что я нарочно, чтобы присвоить себе память о Косте.
Катя знала, что это нелепо, но усталость и горе смешивали все в один сплошной день сурка, где логике не было места. В последнее время она часто разговаривала с собой. Или с Костей, иногда казалось, что он отвечает. Врач сказал, это нормально, часть стресса.
Она положила руку на живот, где-то там внутри билось крошечное сердце. И этот стук, казалось, только усиливал пустоту вокруг.
Белые стены роддома давили на Катю. Восемь часов родовых схваток выжали из нее все силы, а крик новорожденной дочери не принес облегчения, только волну паники.
— Хотите взять ее на руки? — улыбнулась медсестра, протягивая сверток.
Но Катя отвернулась, она поняла, что не хотела видеть ничего этого. Ни маленькое личико, ни пухлые ручки ребенка. Потому что знала, стоит ей только взглянуть, и пути назад уже не будет.
— Я… Не могу, — голос сорвался на крик. — Не сейчас, пожалуйста, унесите ее пока.
Медсестра неодобрительно поджала губы, но ничего не сказала. Наверное, и не такое видела, пробормотала только что-то про послеродовой психоз.
Катя закрыла глаза, внутри было пусто и мертво. Словно кровь отлила от сердца, оставив внутри лишь гулкое ничего. В последние месяцы она едва выживала. Сначала похороны, потом тошнота и бессонница, растущий живот, вызывающий косые взгляды. Никакой поддержки, у всех вокруг своя жизнь, дела. Даже подруги отстранились, кому нужна вечно плачущая вдова?
А теперь она будет вообще словно в тюрьме, в одиночной камере, привязанная к маленькому существу навсегда. Кате хотелось сбежать отсюда немедленно.
Через три часа медсестра с ребенком в руках снова зашла в палату.
— Вам бы покормить дочку, — сказала она тише, будто боялась спугнуть Катю. — Малышка проголодалась.
— Заберите ее, — Катя резко села на кровати. — Заберите и не приносите больше.
— Но как же…
— Я не справлюсь, —Катя ногтем поскребла стену, содрав кусочек краски. — Вы понимаете это или нет? Я одна, совсем, ничего нет. Ни мужа, ни работы, ни сил. Я же имею право написать отказ и просто уйти отсюда?
Медсестра молча вышла, плотно прикрыв за собой дверь. А через пять минут вернулась с бланком. Положила его на тумбочку вместе с ручкой.
— Это… — начала она и замолчала.
— Я знаю, что это, — кивнула Екатерина, сжимая в пальцах дешевую шариковую ручку. — Отказ от ребенка, сейчас напишу.
Она взяла бланк, но строчки расплывались перед глазами. Имя, фамилия, паспортные данные… Пришлось лезть в сумку, искать документ, конечно, он был на самом дне. Все вокруг плыло как в тумане, рука дрогнула, чернила размазались по бумаге. Катя выводила буквы, уговаривая себя, что ребенку ничего не может дать. Уж лучше пусть у него будет нормальная семья, с мамой и папой, а не вот это одиночество вдвоем. Она решительно сжала ручку.
— Принесите другой бланк, — глухо попросила Екатерина. — Этот я случайно испортила.
Когда медсестра вышла, Катя откинулась на подушку. В горле словно застрял колючий каштан. В голове крутились обрывки мыслей, детский дом, чужие люди, ее дочь — одна среди десятков таких же брошенных…
— Костя, я не могу, — прошептала она, сжав зубы до боли в челюсти. — Я просто не могу ничего ей дать одна, прости меня.
Снаружи в коридоре раздались шаги. Катя выпрямилась и размазала по щекам слезы. Все было решено, прямо сейчас она подпишет бумаги и уйдет отсюда, пока не передумала.
Заведующая роддомом Нина Сергеевна просматривала документы, когда в кабинет вошла медсестра.
— Там женщина собирается отказаться от ребенка, — сказала она, протягивая тонкую карту. — Родила три часа назад, даже не взглянула на дочку. По-моему, она не в себе.
Нина Сергеевна нахмурилась, надела очки и бегло просмотрела бумаги.
— Екатерина Антонова? — она потерла переносицу. — Погоди-ка… Родственники не указаны, но ведь… Помнишь, громкая авария, мужчина погиб совсем молодой, то-то я смотрю, фамилия знакомая. Я его мать знаю, эта женщина что, невестка Виолетты Павловны?
— Не знаю, — пожала плечами медсестра. — В документах и правда нет информации о родственниках. Она никого не указала, я уточняла при поступлении.
Нина Сергеевна откинулась в кресле. Виолетту Павловну она знала хорошо, та много лет заведовала городской библиотекой. Пару раз помогала больнице с книгами для отделения педиатрии, отдавала списанное и для других отделений, даже журналы. Но о беременности невестки своей приятельницы Нина Сергеевна не слышала. Странно, несмотря на горе, та уж точно бы об этом сообщила.
— Дай мне телефон, — решительно сказала заведующая. — Виолетта Павловна должна знать.
— А если она… Ну… Не в курсе? — неуверенно спросила медсестра. — Тут явно что-то случилось у них. Женщина совсем одна, никого из родни не указала, даже такси сама себе вызывала в роддом.
— Тем более нужно позвонить, — отрезала Нина Сергеевна, набирая номер. — Ребенок может остаться совсем без семьи.
Гудки тянулись бесконечно. Наконец трубку сняли.
— Виолетта Павловна? Это Нина Сергеевна из роддома. У нас тут… Нестандартная ситуация. Ваша невестка родила девочку сегодня утром.
На том конце линии повисла тишина. Затем раздался удивленный возглас:
— Какая невестка, что вы говорите, Катя, родила? Но… Как? Я и про беременность ничего не знала! Она… Вообще в порядке, ребенок живой?
— Физически с ними все в порядке, — осторожно ответила заведующая роддомом. — Но есть проблема, ваша Катя хочет отказаться от ребенка. Уже заполняет документы, ребенка даже на руки не взяла.
На этот раз тишина была оглушающей, Нина Сергеевна даже проверила, идет ли сигнал в телефоне, но звонок продолжался.
— Я сейчас приеду, — голос Виолетты Павловны дрогнул. — Задержите ее пока, скажите… Не знаю, что нужны еще какие-то подписи.
Через сорок минут в коридоре роддома послышались быстрые шаги. Виолетта Павловна в накинутом на плечи белом халате была бледна, но решительна.
— Она в третьей палате, — указала Нина Сергеевна. — Только что подписала первый лист отказа.
Виолетта Павловна рванула дверь и застыла на пороге. Катя сидела на кровати, сгорбившись над бумагами. Она услышала шум и медленно подняла голову.
— Вы зачем здесь? Откуда вообще узнали? — в ее голосе смешались удивление и горечь. — Ничего не нужно, сама справлюсь.
— Зачем я здесь? — Виолетта Павловна шагнула вперед. — Затем, что ты собираешься отказаться от моей внучки! От ребенка Кости, своей дочери. И даже не посчитала нужным сказать мне, что беременна! Думала, просто сбежишь от проблем?
Катя плотнее сжала трясущиеся губы.
— Вам не нужна такая невестка, как я, — тихо сказала она. — Вы всегда это давали понять. А теперь… Кости нет. Что держит нас вместе? Вы же сами заявили, мы не родня.
— Господи, девочка, что ты себе надумала? — выдохнула Виолетта Павловна, опускаясь на стул возле кровати. — Неужели думаешь, что после смерти сына я бы отвернулась от его ребенка? Ты права, Катя, я была несправедлива. Но Кости уже нет, потерять вас с малышкой было бы слишком глупо.
— Вы и при его жизни не особо были рады мне, — Катя отвела взгляд. — Я все понимаю. Вы не обязаны… Исполнять роль добродушной бабушки.
— Ни слова больше, — оборвала ее Виолетта Павловна. — Где моя внучка? Я хочу ее увидеть.
Медсестра принесла маленький сверток и осторожно положила его на руки Виолетте Павловне. Та замерла, глядя на крошечное личико.
— Боже мой, — прошептала она, и ее голос дрогнул. — Она… Так похожа на Костю в детстве.
Катя отвернулась к окну. Она не хотела видеть малышку, давать слабину, но что-то внутри нее дрогнуло, когда она услышала тихое кряхтение ребенка.
— Смотри, какая красавица, — Виолетта Павловна подошла ближе, держа сверток так, чтобы Катя могла видеть. — У нее папины глаза и твой подбородок, а уши, похоже, бабушкины.
Катя сжалась, втянув голову в плечи, девочка закричала. Тело предательски отозвалось на плач младенца, грудь сдавило, молоко прибывало, но душа будто окаменела.
***
— Я не могу, — прошептала она, комкая в руках одеяло. — Одна не справлюсь, работы нет, денег тоже. Что я ей дам? Беспросветную нищету и жизнь без отца?
Виолетта Павловна осторожно присела на край кровати. Слезы текли по ее морщинистым щекам, но женщина не вытирала их.
— Знаешь, — начала она тихо, — когда умер Костин отец Вадим, мне было тридцать пять. Сыну только-только восемь исполнилось. Я думала, с ума сойду от отчаяния. Хотела все бросить, работу, дом, даже…
Она запнулась.
— Думала, что без Кости было бы легче, ты понимаешь, такая боль — это невыносимо.
Катя медленно повернулась. Она никогда не слышала, чтобы свекровь говорила так открыто и уязвимо.
— Но знаешь, что меня спасло? — продолжила Виолетта Павловна. — Костя, его улыбка, смех, глаза. Такие же, как у Вадима. Каждый день я видела в нем частичку мужа. И это… Давало мне силы.
Она протянула руку и крепко сжала ладонь Кати.
— Не делай этого, — сказала она твердо. — Вот твой ребенок, ваш с Костей. И ты не одна, слышишь? Вот, возьми ее, подержи, позволь вам познакомиться.
Катя смотрела на нее широко раскрытыми глазами. В голове кружился вихрь мыслей. Все это время она была уверена, что свекровь ее ненавидит, ведь Виолетта Павловна терпела ее ради сына. Но сейчас они как будто были заодно.
— Но как же… — Катя сглотнула ком в горле. — Вы ведь никогда… То есть, я думала, что…
— Я тебя не принимаю? — Виолетта Павловна невесело усмехнулась. — Я знаю, я не умею… Показывать чувства, как муж умер, словно отрезало. Костя часто говорил, что я слишком строга с тобой. Но поверь.
Не голос перешел на шепот.
— Никогда не желала тебе зла. И уж точно не хотела, чтобы прошла через это одна.
Малышка в ее руках заворочалась и снова заплакала.
— Кажется, она хочет к маме, — Виолетта Павловна осторожно протянула невестке сверток.
Катя замерла, не решаясь взять ребенка, а потом медленно подняла руки и приняла драгоценную ношу. Девочка мгновенно успокоилась, почувствовав тепло матери.
— Я… Не знаю, смогу ли, — сказала Катя, не отрывая взгляда от крошечного личика.
— Сможешь, конечно, — кивнула Виолетта Павловна. — Мы вместе справимся.
Катя смотрела на дочь, и время будто замедлилось. Крошечный нос, припухшие щеки, сжатые кулачки — ребенок был таким хрупким, совершенно беззащитным. Сердце Кати сжалось от внезапного понимания, этот маленький человечек полностью зависит от нее.
— Она такая крошечная, — прошептала Катя, боясь лишний раз шевельнуться.
Но при этом чувствовала странное тепло, которое разливалось по всему телу. Молоко вдруг начало прибывать и потекло само, делая мокрой ночную рубашку, а Катя заплакала.
Руки дрожали, когда она осторожно отвела уголок пеленки, открывая личико дочери полностью. Малышка заворковал, причмокивая губами во сне. Катя замерла, что-то знакомое проскользнуло в чертах ребенка, может, линия бровей или форма губ? Она искала в дочери Костю. И с каждой секундой находила все больше сходства.
— Костя бы так гордился, — Виолетта Павловна осторожно присела рядом. — Он всегда говорил, что хочет дочку. Мечтал, что девочка будет похожа на тебя, такая же красивая.
Катя пристально вглядывалась в лицо малышки. Ком в горле рос, становился все больше. Внутри что-то ломалось, как тонкий весенний лед, трескалась та броня, которой она отгородилась от мира после смерти мужа.
— Я боюсь, — голос Кати дрогнул. — Просто не знаю, как жить дальше. Как растить ее без него.
— Мы будем помнить его вместе, — Виолетта Павловна осторожно коснулась щеки новорожденной. — Расскажем ей, каким человеком был отец. Покажем фотографии, видео, у тебя же остались из отпуска. Она будет знать, что не одна, Катя, обещаю.
В этот момент малышка открыла глаза, темно-синие, как у всех новорожденных. Но Кате показалось, что в них мелькнул тот же теплый ореховый оттенок, что был у Кости.
— Привет, — прошептала она, чувствуя, как горячие слезы катятся по щекам. — Привет, маленькая, добро пожаловать в нашу семью.
Время словно остановилось.
— Как мы ее назовем? — спросила Виолетта Павловна, и Катя впервые за долгое время ощутила, что они заодно.
Молодая мать на мгновение задумалась. Имя казалось таким важным, оно должно нести в себе нечто особенное. То, что поможет и ей, и этой крохе пережить потерю.
— Надя, — медленно произнесла она, и имя словно само собой сорвалось с губ. — Надежда. Думаю, Косте бы понравилось.
Виолетта Павловна сжала руку невестки:
— Надежда — прекрасное имя. Имя, которое напоминает о будущем.
Екатерина осторожно поправила одеяльце и прижала дочь ближе к груди. Ощущение беспомощности, накрывающее последние месяцы, потихоньку отступало. На его место приходило другое, совершенно новое, незнакомое чувство. Она пообещала себе, что будет оберегать, защищать и любить эту девочку, их с Костей дочь.
— Надя, — повторила она, целуя малышку в теплую макушку. — Маленькая моя Надежда.
Медсестра, стоявшая в стороне, незаметно забрала со стола бланки отказа и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Виолетта Павловна украдкой смахнула слезу, а Катя впервые за долгие месяцы почувствовала, что может дышать легко и свободно.
Пять лет пролетели незаметно. Катя поправила воротник блузки и взглянула на часы, пора было забирать Надю из детского сада.
Жизнь изменилась до неузнаваемости. После декрета она вернулась в школу, но уже не простым учителем, а завучем по воспитательной работе. Виолетта Павловна настояла, чтобы они жили вместе. В просторной трехкомнатной квартире свекрови хватало места всем. Поначалу Катя сопротивлялась, боялась стеснять, но Виолетта Павловна была непреклонна:
– Надюше нужна семья, нам всем нужна, а тебе подстраховка на всякий случай.
Со временем неловкость ушла. Они научились понимать друг друга, уважать границы, находить компромиссы. Виолетта Павловна оказалась совсем не той железной леди, которой выглядела при первом знакомстве. Она могла часами читать Наде сказки, лучше всех заплетала ей косички и пекла вместе с внучкой печенье по выходным.
Катя подошла к детскому саду, когда группа только вышла на прогулку. Надя, заметив мать, радостно замахала руками:
— Мама, мамочка, я тебя вижу!
Девочка выпорхнула из-за ворот, как только воспитательница открыла калитку. Темные волосы, собранные в хвостик, точеный профиль, она все больше напоминала Костю. Иногда до боли в сердце.
— Угадай, что мы сегодня делали? — затараторила Надя, хватая мать за руку. — Мы рисовали свою семью! И я нарисовала тебя, и бабушку, и папу с облачка! И воспитательница сказала, что очень красиво получилось.
Екатерина присела на корточки и поправила сбившуюся шапочку дочери.
— Правда, а можно мне посмотреть?
— Конечно, — Надя расстегнула рюкзачок и достала слегка помятый рисунок. — Вот, это ты, бабушка, а это папа. Он на нас смотрит и улыбается.
Катя замерла, глядя на детский рисунок. Над фигурками женщин и девочки парило белое облако с улыбающимся лицом.
— Чудесный рисунок, нужно обязательно показать его бабушке, — голос Екатерины дрогнул.
— Конечно, — Надя кивнула. — А что мы будем на ужин готовить?
— Давай решим по дороге, — улыбнулась Катя, вставая и беря дочь за руку.
Вечер выдался уютным. После ужина Надя уснула, слушая сказку, которую читала ей бабушка.
Виолетта Павловна прикрыла дверь в детскую и вошла в кухню, где пила чай Катя. Невестка посмотрела на свекровь и улыбнулась:
— Уложили наше счастье? И вот как не видеть в дочке Костю? Иногда она говорит что-то, и мне кажется, будто это он. Знаете, словно часть души Кости живет в ней.
Виолетта Павловна улыбнулась и крепко обняла ее:
— Так и есть, Катенька, иначе и быть не может. После смерти Кости я думала, что жизнь кончена. А потом появилась Надя. И у нас обеих снова появился смысл жить.
— Знаете, — тихо сказала Катя, — иногда мне кажется, что Костя все это как-то устроил. Будто он знал, что мы с вами нужны друг другу. Что только вместе справимся.
Виолетта Павловна улыбнулась сквозь слезы:
— Мой сын всегда был мудрее нас обеих.
Они сидели в уютной тишине, с благодарностью вспоминая того, кого потеряли. С теплом думая о маленькой девочке, что крепко спала в соседней комнате. О малышке по имени Надежда, которая подарила им обеим новую жизнь.
