— Можешь поздравить своего мужчину. Он снова отстоял свою честь.
Денис бросил ключи на тумбочку в прихожей с таким видом, будто это были не ключи от квартиры, а ключи от завоёванного города. Он небрежно, с напускной усталостью победителя, скинул куртку на стул, проигнорировав вешалку. Марина, протиравшая в этот момент столешницу на кухне, замерла. Её рука с тряпкой остановилась на полпути. Она не повернулась. Она слушала. Слушала не его слова, а то, что стояло за ними — знакомый до боли пафос, который всегда предшествовал очередной катастрофе.
— Что-то случилось, Денис? — её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. Просто вопрос, заданный в пустоту квартиры, в которой внезапно стало слишком тихо, несмотря на его триумфальное появление.
— Случилось! — он прошёл на кухню, остановился за её спиной, полный самодовольства. Он ждал, что она обернётся, посмотрит на него с восхищением, может быть, даже с тревогой. Но она не двигалась. — Этот выскочка, этот Козловский, которого они посадили мне на шею, сегодня перешёл черту. Он посмел говорить со мной в таком тоне, в каком я даже отцу своему не позволял. Начал отчитывать меня при всём отделе, как мальчишку. Заявил, что мои «творческие подходы» тормозят проект.
Он сделал драматическую паузу, очевидно, ожидая возмущённого вздоха или слова поддержки. Марина медленно, с выверенной точностью, закончила протирать столешницу, сполоснула тряпку под краном и аккуратно повесила её на крючок. Каждое её движение было подчёркнуто спокойным, почти механическим. В её голове уже крутился калькулятор, пересчитывая их бюджет и вычитая из него одну зарплату. Она видела это кино не в первый раз. Его «принципы» всегда стоили ей очень дорого. Был «принцип» не работать с клиентом, который «недостаточно уважительно» отозвался о его гениальной идее. Был «принцип» уйти с проекта, потому что его не сделали ведущим специалистом. Его мужское достоинство было хрупкой и невероятно дорогой в обслуживании субстанцией.
— И что теперь? — спросила она, наконец повернувшись к нему. Её лицо было непроницаемо. Ни сочувствия, ни интереса. Лишь сухая констатация.
— Что-что… Я ему высказал всё, что думаю о нём, о его методах руководства и о том, куда он может засунуть свои дедлайны. И положил заявление на стол. Я не позволю себя унижать. Ни за какие деньги.
Он стоял, расправив плечи, ожидая аплодисментов. Герой, не прогнувшийся под систему. Но вместо оваций он увидел лишь её пустой, оценивающий взгляд. Это его немного сбило с толку, но он быстро нашёл объяснение её холодности. Она просто переживает о деньгах. Женщины, они такие приземлённые.
— Да найду я работу, не переживай, — он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Руки-ноги есть, голова на плечах. Есть момент поважнее. Я сегодня с родителями говорил. У отца там на заводе какие-то сокращения, в общем, дела не очень. Они больше не могут Лиде помогать. Совсем.
Он выдержал паузу, давая этой информации улечься. Затем, как нечто само собой разумеющееся, продолжил, глядя на неё с отеческой снисходительностью, мол, сейчас я всё решу.
— Так что теперь придётся нам её взять на своё обеспечение. Полностью. Девчонка-то умница, последний курс, нельзя же её бросать. Будешь ей просто переводить ту же сумму, что и родители, только со своей карты. Я номер счёта тебе скину.
Воздух на кухне, до этого момента пахнувший средством для чистки и чем-то неуловимо домашним, вдруг загустел. Он стал плотным, вязким, как смола. Марина не ответила сразу. Она просто смотрела на него. Её взгляд медленно скользил по его лицу, по самодовольной складке у рта, по расправленным плечам, по всей его позе победителя. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на особо уродливое насекомое под микроскопом — с холодным, бесстрастным отвращением. Эта тишина длилась секунду, потом вторую, третью. Она была страшнее любого крика. В ней не было обиды или шока. В ней был окончательный диагноз.
— Да что ты говоришь? Это я должна теперь содержать нашу семью и твою сестру ещё вдобавок? А вы не сильно ли все обнаглели, милый мой?!
Последние два слова она произнесла с такой ядовитой, подчёркнутой интонацией, что они прозвучали как пощёчина. Самодовольство на лице Дениса дрогнуло, начало осыпаться, как плохая штукатурка. Он ожидал чего угодно: упрёков, женских капризов, может быть, даже ссоры. Но он не ожидал этого — холодного, прямого удара, который поставил под сомнение не его поступок, а всю его картину мира, где он был центром вселенной.
— Ты что такое говоришь? Я честь свою отстоял! — попытался он вернуть себе инициативу, повысив голос. — Меня унижали!
— Твою честь? — Марина сделала шаг вперёд, и он инстинктивно отступил к холодильнику. Её спокойствие было гораздо страшнее любой истерики. — Давай поговорим о твоей чести, Денис. Твоя честь — это абстракция. А моя зарплата, которая через два дня упадёт на карту — это конкретная сумма. Из этой суммы мы платим за эту квартиру. Из этой суммы мы покупаем еду, которую ты ешь. Из этой суммы я покупаю тебе одежду, в которой ты ходишь отстаивать свою драгоценную честь. А теперь, давай-ка посчитаем. Моя зарплата остаётся прежней. А наши расходы, благодаря твоему принципиальному поступку, только что выросли. Ты уволился, молодец. Но ты ведь не просто уволился. Ты принёс мне новый счёт. Счёт на содержание твоей взрослой сестры. Ты решил, что моя спина достаточно широкая, чтобы взвалить на неё ещё и проблемы твоих родителей?
Она не кричала. Она чеканила слова, вбивая их в него, как гвозди. Он смотрел на неё, и в его глазах появилось то, чего она не видела давно — растерянность. Его домашние заготовки, его отрепетированные речи о мужском достоинстве рассыпались в прах перед этой жестокой, неприкрытой арифметикой. Он привык, что его «принципы» встречают с понимающим вздохом и последующей суетой по поиску решения. А здесь решения не искали. Здесь ему предъявляли счёт.
— Но… Лида… она же моя сестра… — пролепетал он, цепляясь за последнюю соломинку. — Она же одна останется… Мы же семья!
Он произнёс это как заклинание, как ультимативный аргумент, который должен был немедленно всё исправить. В его мире слово «семья» было священным. Оно означало, что все должны сплотиться вокруг него и его проблем. Оно означало, что его жертвы должны быть приняты, а его потребности — удовлетворены. Он бросил это слово в неё, ожидая, что она отступит, смягчится, вспомнит о долге. Но он просчитался. Он бросил спичку в канистру с бензином.
— Мы — семья. А твоя сестра — это твоя проблема.
Марина произнесла это негромко, почти буднично, как говорят о погоде или о том, что закончился хлеб. Она не отрезала. Она ампутировала. Одним точным, выверенным движением она отделила его мир, населённый его родителями, его сестрой и его «принципами», от своего. Слово «мы» внезапно сузилось до пределов этой кухни, и даже в этом урезанном виде его существование стало шатким, почти условным. Она оборвала его попытку воззвать к их общему прошлому и родственным узам так же просто, как обрывают нитку.
Денис застыл, открыв рот. Он был похож на актёра, который произнёс свою коронную реплику, а партнёр по сцене вместо ответного монолога вдруг начал разбирать декорации. Его мозг, привыкший к совершенно другому сценарию развития конфликта — крики, взаимные упрёки, потом примирение — отказывался обрабатывать происходящее. Он ожидал бури, а получил вакуум.
Марина, не удостоив его больше ни единым взглядом, развернулась. Её движения были лишены суетливости. В них не было гнева, только какая-то жуткая, целенаправленная эффективность. Она подошла к кухонному столу, где лежал её телефон, и взяла его в руки. Её пальцы привычно разблокировали экран. Денис смотрел на её спину, на то, как её плечи были абсолютно расслаблены, и не мог понять, что происходит. Может, она решила пожаловаться подруге? Или своей матери? Он всё ещё мыслил в рамках привычной ему драмы, не понимая, что спектакль окончен и начался демонтаж.
Она села на стул, положила телефон на стол перед собой и начала что-то делать. Её большой палец с выверенной скоростью скользил по экрану. Касание, свайп, ещё касание. Она была полностью поглощена этим процессом. Вся её энергия, которая ещё минуту назад была сконцентрирована в убийственном взгляде, теперь перетекла в кончики её пальцев. Она не грызла ногти, не стучала по столу. Она работала. Работала тихо, быстро и с хирургической точностью. Для Дениса это было самым страшным. Её молчаливая сосредоточенность была оглушительнее любого скандала. Он чувствовал, как в этой тишине, нарушаемой лишь едва слышными щелчками по стеклу, происходит нечто необратимое.
— Что ты делаешь? — его голос прозвучал глухо и неуверенно. Он сделал шаг к ней, но остановился. Что-то в её позе, в её отстранённости, создавало вокруг неё невидимое поле, которое он не решался пересечь.
Марина не ответила. Она лишь на секунду подняла глаза от экрана, но посмотрела не на него, а куда-то сквозь него, в стену. В её взгляде было то же выражение, что у программиста, отлаживающего код — никаких эмоций, только логика и последовательность действий. Она снова опустила взгляд на телефон. Ещё несколько касаний. Затем она отложила его на стол экраном вниз. Всё было кончено.
— Я только что перевела твою последнюю зарплату, которая пришла сегодня на наш общий счёт, на свой личный счёт, к которому у тебя больше нет доступа, — она подняла на него голову. Её лицо было спокойным и пустым. Она не злорадствовала, не торжествовала. Она просто информировала. Как банковский клерк, сообщающий о закрытии вклада. — Карта, которой ты пользуешься, теперь просто кусок пластика. На ней ноль. Иди ищи работу, принципиальный ты наш.
В этот самый момент, когда до сознания Дениса начал доходить весь ужас её слов, когда он инстинктивно потянулся к карману за своим телефоном, чтобы проверить баланс, по квартире разнёсся резкий, требовательный звонок в дверь.
Марина медленно повернула голову в сторону прихожей, а затем снова посмотрела на мертвенно-бледного мужа. На её губах впервые за весь вечер появилась тень улыбки. Холодной, как сталь.
И тут вдруг прозвенел звонок в дверь.
— А это, наверное, твоя проблема пришла за стипендией.
Звонок повторился, на этот раз короче и настойчивее. Он пронзил ватную тишину, в которой застыл Денис. Он стоял посреди кухни, превратившейся в зал суда, где ему только что зачитали приговор без права на обжалование. Он смотрел на Марину, а она — на дверь. В её взгляде не было ничего, кроме холодного, почти научного любопытства. Она словно наблюдала за экспериментом, условия которого сама же и создала.
— Ну что, герой? Иди, открывай. Твоя группа поддержки прибыла, — её голос был ровным и тихим, но каждое слово подталкивало его в спину, заставляя двигаться к источнику звука.
Денис побрёл в прихожую, как на эшафот. Ноги были ватными, руки не слушались. Он с трудом повернул ключ в замке. Щелчок показался ему оглушительным, как выстрел. Дверь распахнулась, и в квартиру, словно порыв свежего, но неуместного ветра, влетела Лида. Она была само воплощение беззаботности — в модных джинсах, с ярким рюкзаком за плечами, в ушах белели беспроводные наушники.
— О, привет! А я уж думала, нет никого, — прощебетала она, вытаскивая один наушник. — Ден, привет! Марин, и ты дома, отлично! Не представляете, какой завал в универе! Еле вырвалась.
Она проскользнула мимо бледного, как полотно, брата, не обратив на его состояние никакого внимания, и швырнула рюкзак на пуфик. Её взгляд уже оценивал пространство кухни, ища, чем бы поживиться. Она привыкла, что этот дом — её второй дом, надёжный тыл, где всегда накормят и решат её проблемы.
— Я тут себе такие кроссовки присмотрела, просто отпад! И на концерт билеты появились, надо срочно брать, а то разлетятся. Ден, ты говорил с родителями? Они перевели? А то мне ещё за курсовую надо отдать, там препод такой, с ним лучше не шутить.
Она говорила быстро, привычно перечисляя свои нужды, которые для неё были центром вселенной. Закончив свой монолог, она вопросительно посмотрела на Дениса, ожидая привычного ответа, что деньги уже на карте или будут через час. Но Денис молчал. Он стоял, прислонившись к стене в прихожей, и смотрел на неё пустыми глазами. Он не мог выдавить из себя ни слова. Вся его напускная гордость, вся его «принципиальность» схлопнулись до размеров маленького, напуганного мальчика, который не знает, что делать. Его взгляд метнулся в сторону кухни, ища спасения у Марины. Это была отчаянная, молчаливая мольба. Спаси. Помоги. Исправь.
Марина наблюдала за этой сценой с тем же ледяным спокойствием. Она дала молчанию повиснуть, позволяя Лиде наконец заметить, что что-то не так. Девушка нахмурилась, её весёлость начала уступать место недоумению.
— Эй, вы чего оба такие? Случилось что?
И тогда Марина сделала шаг вперёд. Она вышла из кухни и остановилась рядом с Денисом, но не для того, чтобы поддержать его, а чтобы окончательно зафиксировать его поражение.
— Лида, со стипендией от нашей семьи в этом месяце возникли некоторые технические неполадки, — её тон был вежливым и деловым, будто она была сотрудницей банка, сообщающей неприятную новость. — Видишь ли, твой брат сегодня совершил очень важный и принципиальный поступок. Он отстоял свою честь перед начальником и в результате этого подвига остался без работы.
Лида ошарашенно переводила взгляд с холодного, непроницаемого лица Марины на мертвенно-бледное лицо брата. До неё медленно, со скрипом, начал доходить смысл происходящего.
— Поэтому, — продолжила Марина, её голос стал ещё тише и твёрже, — все твои финансовые вопросы, касающиеся кроссовок, концертов и курсовых, теперь следует адресовать непосредственно ему. Он теперь, так сказать, твой персональный менеджер по благосостоянию. Можешь считать это его новой работой. У него теперь масса свободного времени, чтобы найти решение для твоих проблем.
Она закончила говорить. Она не стала дожидаться ответа, не стала наслаждаться произведённым эффектом. Она просто развернулась и медленно, с достоинством королевы, покидающей поле боя после безоговорочной победы, пошла в сторону спальни. Она оставила их стоять в прихожей — растерянную, испуганную сестру и её только что свергнутого с пьедестала «героя»-брата. Дверь в спальню закрылась и в этой тишине брат и сестра остались наедине. Наедине друг с другом и с одной общей проблемой на двоих, у которой больше не было никакого решения.
Марина слышала из споры потом, ругань, но ей было глубоко наплевать теперь на проблемы её мужа, которые он так просто хотел спихнуть на неё. Теперь это были только его проблемы…
