— Ну что, Кирюш, вот мы и на пороге новой жизни, — Алина попыталась улыбнуться, но голос её прозвучал не так жизнерадостно, как хотелось бы. Она стояла рядом с мужем перед массивной дверью квартиры свекрови, сжимая в руке ручку дорожной сумки. Запах нафталина и чего-то неуловимо-кислого, присущий многим старым квартирам, уже просачивался сквозь щели.
— Аль, всё будет отлично, вот увидишь! — Кирилл с энтузиазмом обнял её за плечи и нажал на кнопку звонка. — Мама, конечно, со своими правилами, но она же не чужой человек. Поживём годик, может, чуть больше, подкопим на первоначальный взнос, и здравствуй, наша собственная берлога! Зато представь, никаких больше съёмных хат, никаких хозяев с их проверками. Своё гнёздышко!
Дверь распахнулась почти мгновенно, словно Зоя Львовна поджидала их, прильнув к глазку. На пороге стояла невысокая, но крепко сбитая женщина с пышной причёской цвета переспелой пшеницы и цепким, внимательным взглядом маленьких, чуть выцветших глаз. На ней был домашний халат в мелкий цветочек, но держалась она так, будто принимала парад.
— А, вот и вы, голубчики! Проходите, чего на лестнице-то топтаться, — голос у Зои Львовны был зычный, привыкший командовать. Она смерила Алину быстрым оценивающим взглядом, от которого той стало немного не по себе. — Располагайтесь пока в Кирюшиной комнате, там я вам постелила. Алина, ты сумочки-то не ставь на пол, коврик только что выбила. Вон туда, на газетку.
Кирилл, как и всегда в присутствии матери, тут же немного ссутулился и засуетился, подхватывая сумки. Алина молча последовала за ним в комнату, которая, видимо, когда-то была детской Кирилла. Старомодная полированная стенка, письменный стол, кровать, застеленная толстым ватным одеялом. Пахло всё теми же нафталином и пылью, несмотря на заверения Зои Львовны о свежевыбитом коврике.
Первые несколько дней прошли в относительном затишье. Зоя Львовна, казалось, присматривалась к невестке, давая ей освоиться. Она деловито объясняла, где что лежит, какие у неё порядки, и когда принято пить чай. Алине, работающей удалённо графическим дизайнером, поначалу даже показалось, что всё не так уж и плохо. Она старалась быть максимально незаметной, работала за ноутбуком, выходила из комнаты только по необходимости и помогала по хозяйству, когда её просили.
Но уже к концу первой недели «просьбы» стали звучать всё чаще и всё настойчивее.
— Алина, деточка, ты там не сильно занята? — Зоя Львовна заглядывала в комнату без стука, её взгляд моментально оценивал, действительно ли Алина работает или «просто так сидит». — Сходи-ка в магазин, хлебушка свежего принеси, да молочка, у меня что-то закончилось. Список я тебе на холодильнике оставила. И сметанки захвати, пожирнее.
Алина отрывалась от срочного проекта, вздыхала про себя и шла. «Нужно же помогать, мы же вместе живём, экономим», — уговаривала она себя. Список неизменно оказывался длиннее, чем «хлебушек и молочко», и включал в себя любимые конфеты Зои Львовны, какую-нибудь «вкусняшку к чаю» и прочие мелочи, на которые у свекрови, видимо, не хватало то времени, то желания сходить самой.
А потом начались визиты подруг. Две словоохотливые дамы «лохматого» возраста, Клавдия Ивановна и Варвара Петровна, стали захаживать к Зое Львовне чуть ли не ежедневно. Их появление всегда сопровождалось громким смехом, шуршанием пакетов с какими-то гостинцами и немедленным требованием чая.
— Алина, умница наша, красавица! — ворковала Зоя Львовна, едва подруги усаживались в гостиной. — Поставь-ка нам чайничек, да побыстрее. И пирожные те, что ты вчера принесла разогрей и оформи стол нам для чаепития. Варвара Петровна их обожает, правда, Варенька?
И Алина делала. Накрывала на стол, разливала чай, подносила сахар и лимон, убирала пустые чашки и крошки. Подруги свекрови принимали её услуги как должное, лениво кивая и продолжая обсуждать последние сплетни или болячки. Иногда они обращались к ней с какими-нибудь мелкими поручениями: «Деточка, принеси-ка мне водички запить таблетку», или «Алиночка, у тебя глазки молодые, вдень-ка мне ниточку в иголку, я тут Варваре шовчик на кофточке подхвачу».
Кирилл в эти моменты либо отсутствовал на работе, либо сидел в их комнате, уткнувшись в телефон, и делал вид, что ничего не происходит. Когда Алина вечером, уставшая после рабочего дня и бесконечной беготни вокруг свекрови и её компании, пыталась завести с ним разговор, он только отмахивался.
— Аль, ну что ты начинаешь? Маме приятно, что ты помогаешь. Подруги – это её жизнь, ты же понимаешь. Ну, потерпи немного. Ради нашей квартиры.
Однажды, после особенно утомительного «приёма», когда подруги задержались допоздна, а Зоя Львовна, умаявшись от разговоров, отправилась отдыхать, оставив Алине полную раковину грязной посуды, Алина не выдержала.
— Кирилл, я так больше не могу, — сказала она тихо, когда они остались одни. Она действительно чувствовала себя выжатой как лимон. — Я работаю, у меня свои проекты, сроки. Я не могу по первому зову бежать и обслуживать твою маму и её подруг. Это нечестно.
Кирилл нахмурился, отрываясь от экрана ноутбука, где он смотрел какой-то сериал.
— Да что такого сложного, Аль? Чай подать, посуду помыть? Ты преувеличиваешь. Мама же не просит тебя горы сворачивать. Она просто… ну, привыкла так. И потом, мы же у неё живём, надо как-то проявлять уважение, помогать. Не будь такой букой. Все немного напрягаются, когда живут с родителями, это нормально. Расслабься.
Алина посмотрела на мужа, и впервые за время их совместной жизни ей стало как-то холодно и неуютно от его слов. Он совершенно не понимал её. Или не хотел понимать. Она как-будто была для него временным неудобством, которое нужно перетерпеть ради великой цели – ипотеки. А её чувства, её усталость, её зарождающееся отчаяние – это так, мелочи, на которые не стоит обращать внимания. «Расслабься,» – сказал он. Легко сказать.
Слова Кирилла не принесли утешения, скорее наоборот – оставили во рту горький привкус разочарования. Алина поняла, что рассчитывать на его поддержку не приходится. Он выбрал для себя удобную позицию наблюдателя, который предпочитает не замечать очевидного, лишь бы не нарушать хрупкий мир с матерью и не отдалять заветную цель – собственную квартиру. С того вечера Алина перестала жаловаться мужу. Она замкнулась, решив, что будет справляться сама, насколько хватит сил и терпения.
А силы и терпение таяли с каждым днём. Зоя Львовна, почувствовав, что невестка больше не ропщет и покорно выполняет её указания, осмелела. Её «просьбы» стали больше походить на приказы, и касались они уже не только бытовых мелочей.
— Алиночка, милая, ты бы сбегала в аптеку, у Клавдии Ивановны опять давление подскочило, капли её закончились, — заявляла она безапелляционным тоном, когда Алина сидела, погружённая в сложный проект, который нужно было сдать к вечеру. — Ей же самой тяжело идти, а мне тут надо за пирогом присмотреть.
— Зоя Львовна, я сейчас очень занята, у меня срочная работа, — пыталась вежливо, но твёрдо отказаться Алина, не отрывая взгляда от монитора.
— Работа не волк, в лес не убежит, — отрезала свекровь, поджимая губы. — А человеку плохо, между прочим. Совсем у вас, молодых, никакого сочувствия нет.
Иногда Алина, стиснув зубы, всё же шла, теряя драгоценное рабочее время и злясь на себя за слабохарактерность. Иногда – упиралась, ссылаясь на неотложные дела. Тогда Зоя Львовна демонстративно вздыхала, качала головой и отправлялась в аптеку сама, громко сетуя на свою нелёгкую долю и «чёрствую молодёжь». Возвращалась она с видом мученицы, и весь вечер в квартире висела гнетущая атмосфера невысказанного упрёка.
Подруги свекрови, Клавдия Ивановна и Варвара Петровна, быстро уловили изменившийся статус Алины в доме. Если раньше они обращались к ней с просьбами, то теперь всё чаще просто отдавали распоряжения.
— Девочка, чаю! — бросала Варвара Петровна, не отрываясь от вязания и даже не поворачивая головы в сторону Алины, которая пыталась сосредоточиться на работе в своей комнате.
— Алиночка, будь добра, мой платочек упал, подними, — лениво тянула Клавдия Ивановна, указывая пухлым пальцем на пол, хотя сама вполне могла бы дотянуться.
Алина научилась делать вид, что не слышит, или отвечала, что занята. Это вызывало у подруг свекрови сначала удивление, потом – плохо скрываемое раздражение. Они начинали перешёптываться с Зоей Львовной, бросая в сторону Алины красноречивые взгляды. Зоя Львовна после таких «совещаний» становилась особенно язвительной.
— Совсем от рук отбилась девка, — как-то услышала Алина обрывок разговора свекрови с Клавдией Ивановной, когда та думала, что невестка её не слышит. — Никакого уважения к старшим. Сидит целыми днями за своим ящиком, а по дому помочь – так её не допросишься. Невестка, называется. Раньше-то как было? Слово свекрови – закон! А сейчас…
Кирилл, видя нарастающее напряжение, всё больше отдалялся от Алины. Его раздражало её «непослушание», её «нежелание» идти на компромисс. Он считал, что она сама провоцирует конфликты своим упрямством.
— Ну что тебе стоит, Аль, сделать то, что мама просит? — выговаривал он ей тихим, злым шёпотом, когда они оставались наедине. — Это же мелочи! Зачем ты идёшь на принцип? Она хозяйка в этом доме, в конце концов! Мы живём у неё, пользуемся её гостеприимством. Ты должна быть благодарна, а не права качать!
— Благодарна за что, Кирилл? — Алина смотрела на него с нескрываемой горечью. — За то, что меня превратили в бесплатную обслугу? За то, что я должна бросать свою работу, от которой, между прочим, зависит наш общий бюджет на эту чёртову квартиру, чтобы бегать по прихоти твоей мамы и её подружек? Это ты называешь гостеприимством?
— Не преувеличивай! Никто тебя в обслугу не превращал! — злился Кирилл. — Просто нужно быть немного… гибче. Проявить уважение. Мама так привыкла, она не со зла. А ты всё воспринимаешь в штыки. Из-за тебя у нас постоянно напряжённая атмосфера в доме.
— Из-за меня? — Алина почувствовала, как внутри неё закипает глухая ярость. — То есть, это я виновата, что твоя мама не считает нужным считаться со мной как с человеком, а видит во мне только бесплатную рабочую силу? Это я виновата, что ты, мой муж, не можешь или не хочешь меня защитить, а только требуешь, чтобы я «была гибче» и «проявляла уважение» к тем, кто не уважает меня?
Их разговоры всё чаще заканчивались на повышенных тонах, взаимными упрёками и обиженным молчанием. Алина понимала, что они стремительно отдаляются друг от друга, что их мечта о собственном гнёздышке трещит по швам под давлением бытовых неурядиц и нежелания Кирилла видеть проблему. Она чувствовала себя загнанной в угол, и в ней медленно, но верно росла решимость положить этому конец. Она ещё не знала как, но понимала, что долго так продолжаться не может. Её терпение было на исходе, и она ощущала, что скоро произойдёт взрыв. И она не боялась его последствий. Ей уже было почти всё равно.
Развязка наступила в один из особенно промозглых ноябрьских дней. За окном висела низкая, свинцовая хмарь, время от времени срывался мелкий, колючий дождь. Алина с самого утра сидела за ноутбуком, склонившись над сложным макетом для нового заказчика. Проект был важный, с горящими сроками, и она старалась не отвлекаться ни на что. В квартире, однако, царила привычная для «приёмных» дней суета. Клавдия Ивановна и Варвара Петровна прибыли точно к одиннадцати, как по расписанию, и уже через полчаса гостиная наполнилась их громкими голосами и специфическим ароматом валокордина, которым неизменно благоухала Клавдия Ивановна.
Алина работала в наушниках, пытаясь абстрагироваться от этого звукового фона, но это плохо помогало. Периодически до неё доносились обрывки фраз, смех и покашливания. В какой-то момент дверь её комнаты приоткрылась, и в щель просунулась голова Зои Львовны. Причёска её была сегодня особенно пышной, а на губах играла приторно-любезная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего.
— Алиночка, деточка, ты не очень занята? — пропела она, игнорируя очевидный факт, что Алина сидела в наушниках и сосредоточенно смотрела в экран. Алина сняла наушники, стараясь сохранить на лице спокойное выражение. — Здравствуйте, Зоя Львовна. Да, я работаю, у меня очень срочный заказ.
— Ах, работа, работа, — картинно вздохнула свекровь. — Вечно у вас, молодых, одна работа на уме. А вот мы с девочками решили побаловать себя эклерчиками. Ты не сбегаешь в «Северную»? Там такие свеженькие, воздушные… А то у нас тут чай стынет, а к чаю ничего такого нет.
«Северная» была кондитерской на другом конце их района, идти до неё минут двадцать быстрым шагом, не меньше. И это в одну сторону. Алина почувствовала, как внутри всё сжалось от знакомого предчувствия очередной бессмысленной траты времени и унизительного подчинения. Но сегодня что-то в ней переключилось. Возможно, дело было в критическом дедлайне, возможно, в накопившейся усталости и раздражении, а может, просто её лимит терпения был окончательно исчерпан.
— Зоя Львовна, я не могу, — сказала Алина ровным, спокойным голосом, глядя свекрови прямо в глаза. — У меня действительно очень важная работа, я должна закончить её сегодня, иначе будут проблемы. Я не могу сейчас отлучиться.
На лице Зои Львовны любезная улыбка мгновенно сменилась выражением оскорблённого достоинства. Брови её поползли вверх, губы поджались.
— То есть как это — не можешь? — переспросила она тоном, не терпящим возражений. — Я тебя по-человечески прошу, а ты мне — «не могу»? Мы тут, значит, сидим, ждём, а тебе важнее твой компьютер?
— Да, сейчас мне важнее мой компьютер, потому что это моя работа, и она меня кормит, — Алина сама удивилась своей внезапной твёрдости. — И, кстати, те деньги, которые я зарабатываю, идут в том числе и на наш общий первоначальный взнос. Вы можете попросить Кирилла, когда он вернётся с работы, или сходить сами, если вам так хочется эклеров именно из «Северной».
Зоя Львовна задохнулась от такой наглости. Она побагровела, её маленькие глазки гневно засверкали.
— Да ты… ты как со мной разговариваешь?! — прошипела она. — Я тебя приютила в своём доме, а ты мне ещё условия ставить будешь?
Из гостиной донёсся участливый голос Клавдии Ивановны: «Зоенька, что там у тебя случилось, милая?» Зоя Львовна резко развернулась и, не сказав больше ни слова Алине, проследовала в гостиную, откуда тут же донеслось её возмущённое кудахтанье и сочувственные возгласы подруг. Алина надела наушники и попыталась вернуться к работе, но руки немного дрожали, а сердце колотилось. Она знала, что это только начало.
Через полчаса, которые показались Алине вечностью, подруги свекрови, спешно попрощавшись и бросая на дверь комнаты Алины косые, осуждающие взгляды, покинули квартиру. Зоя Львовна демонстративно не вышла их провожать до конца, а лишь сухо буркнула что-то из гостиной. Как только за ними захлопнулась входная дверь, в комнату ворвался Кирилл. Он пришёл с работы раньше обычного и, очевидно, уже был введён матерью в курс дела. Лицо его было перекошено от гнева.
— Да кто ты такая, чтобы тут права качать?! Моя мама тут глава, так было всегда! Так что смирись и иди выполнять все её поручения!
— Кирилл, я…
— Не будешь слушаться — вылетишь отсюда!
Алина медленно повернулась к нему. Внутри у неё всё похолодело, но внешне она оставалась спокойной. Ярость мужа почему-то не пугала её, а лишь вызывала какую-то отстранённую брезгливость.
— Значит, я для тебя и твоей мамани просто бесплатная прислуга? — она посмотрела на него долгим, холодным взглядом. — Удобное приложение к вашему семейному быту, которое должно беспрекословно выполнять все прихоти и не сметь иметь своего мнения или своих дел? Ну уж нет, дорогой. Копите на свою квартиру сами. А я лучше съёмную комнату найду, чем буду тут унижаться и выслушивать такое.
— Ты никуда не пойдёшь! — закричал Кирилл, его лицо стало багровым. Он шагнул к ней, сжимая кулаки. — Ты будешь делать, что мама скажет! Ты поняла меня?! Ты живёшь в её доме, значит, будешь жить по её правилам!
— Посмотрим, — холодно бросила Алина, чувствуя, как внутри всё закипает от злости на этого маменькиного сынка и его деспотичную мать. Она больше не чувствовала ни страха, ни растерянности. Только глухую, тяжёлую ярость и твёрдую решимость. Это был конец. Конец её терпению, конец её надеждам на то, что Кирилл когда-нибудь повзрослеет и станет ей настоящей опорой. Она посмотрела на него так, словно видела впервые – слабого, инфантильного мужчину, полностью зависящего от мнения своей матери и готового растоптать любого, кто посмеет посягнуть на этот устоявшийся порядок. И ей стало противно.
Ночь прошла в ледяном молчании. Кирилл демонстративно спал на самом краю кровати, отвернувшись к стене, и его напряжённая спина выражала больше презрения, чем любые слова. Алина же, наоборот, не сомкнула глаз. Она лежала, глядя в потолок, и впервые за долгие месяцы чувствовала не отчаяние, а странное, холодное облегчение. Решение было принято. Внутренний стержень, который, казалось, давно согнулся под тяжестью чужих ожиданий и собственного компромисса, выпрямился и обрёл стальную твёрдость. Она больше не будет ни под кого подстраиваться, никого уговаривать, ничего доказывать. Хватит.
Утро не принесло разрядки. Зоя Львовна встретила Алину на кухне с таким выражением лица, будто та была не просто невесткой, а личным врагом государства. Свекровь гремела посудой, демонстративно отворачивалась и разговаривала исключительно с Кириллом, который сидел за столом, понуро ковыряя вилкой в тарелке с остывшей яичницей. Он избегал встречаться с Алиной взглядом, и в его позе читалась смесь обиды и плохо скрываемого страха перед матерью.
Алина молча приготовила себе кофе и собиралась уйти в комнату, чтобы начать собирать вещи, как Зоя Львовна, очевидно, решив, что молчание – это признак капитуляции, перешла в наступление. Её голос, обычно зычный, сейчас был полон ядовитого сарказма.
— Ну что, наработалась, кормилица? — процедила она, даже не повернув головы в сторону Алины. — Может, соизволишь сегодня хотя бы полы в квартире помыть? А то от твоей «важной работы» пылища столбом стоит. Или ты у нас теперь только командовать умеешь, а руки для грязной работы у тебя слишком белы?
Это была та самая последняя капля, тот самый ненужный, абсурдный выпад, который должен был, по замыслу Зои Львовны, окончательно сломить невестку и показать, кто в доме настоящий хозяин. Но эффект получился обратным. Алина медленно поставила чашку на стол. Внутри неё не было уже ни злости, ни обиды – только холодная, ясная констатация факта.
— Знаете, Зоя Львовна, — её голос звучал спокойно, но от этого спокойствия веяло ледяным холодом, — я действительно тут больше ничего делать не буду. Ни полы мыть, ни за эклерами бегать, ни чай вашим подружкам разливать. Я вообще тут больше ничего делать не буду. Я ухожу.
Кирилл вздрогнул и поднял на неё испуганный взгляд. Зоя Львовна же, казалось, только этого и ждала. На её лице проступила торжествующая ухмылка.
— Да неужели? Какая честь! — съязвила она. — Наконец-то поняла своё место? Скатертью дорога! Только вот куда ты пойдёшь, такая гордая? К мамочке под крылышко, жаловаться, какая свекровь плохая попалась?
— Это уже не ваше дело, Зоя Львовна, куда я пойду, — Алина посмотрела прямо на свекровь, и в её взгляде не было ни тени сомнения. — Главное, что подальше от вас и вашего сына, который, похоже, так и не вырос из коротких штанишек и до сих пор не может шагу ступить без вашего одобрения. Вы вырастили не мужчину, а комнатное растение, которое нуждается в постоянной подкормке вашим «авторитетным мнением».
— Да как ты смеешь так говорить о моём сыне! — взвилась Зоя Львовна, её лицо исказилось от гнева. — Он тебя, неблагодарную, в дом привел, а ты…
— А я, Зоя Львовна, наивно полагала, что выхожу замуж за мужчину, который способен создать свою семью и нести за неё ответственность, — перебила её Алина, её голос набирал силу, но оставался ровным и беспощадным. — А оказалось, что я просто бесплатное приложение к вашему устоявшемуся быту, временная функция для накопления денег. Вы оба совершенно не видите во мне человека. Для вас я – удобная вещь, которая должна быть послушной и исполнительной. Так вот, эта вещь сломалась. Или, вернее, поняла, что ей не место на вашей полке.
Кирилл вскочил со стула. Его лицо было бледным, губы дрожали.
— Алина, прекрати! Что ты несёшь?! Ты оскорбляешь мою мать!
— А твою мать не оскорбляет то, как она обращалась со мной всё это время? — Алина повернулась к нему. — Тебя не оскорбляет, что она видит в твоей жене прислугу? Или ты считаешь это нормой, Кирилл? Ты действительно думаешь, что женщина, выходя замуж, автоматически подписывается под пожизненное рабство у свекрови? Ты такой жизни для нас хотел? Чтобы я всю жизнь бегала на цыпочках перед твоей мамой, а ты делал вид, что всё в порядке?
— Мама… мама просто хочет, чтобы в доме был порядок! Она всегда так жила! — выкрикнул Кирилл, но его голос звучал неуверенно, жалко.
— Нет, Кирилл, — Алина покачала головой. — Твоя мама хочет безграничной власти и подчинения. А ты ей в этом потакаешь, потому что так удобнее. Потому что боишься её огорчить, боишься взять на себя ответственность. Тебе проще пожертвовать мной, нашими отношениями, чем пойти против её воли.
Она сделала паузу, обвела взглядом кухню, ставшую для неё символом несвободы, затем снова посмотрела на мужа и свекровь, которые стояли, ошеломлённые её словами.
— Так вот, копите на свою квартиру сами. Живите, как вам нравится. Но без меня. Я не позволю себя унижать и превращать в тень. С этими словами Алина развернулась и вышла из кухни, оставив за спиной растерянного Кирилла и побагровевшую от ярости Зою Львовну, которая, кажется, на мгновение потеряла дар речи от такой неслыханной дерзости. Алина направилась в комнату, открыла шкаф и начала методично складывать свои вещи в сумку. Внутри не было сожаления, только ощущение освобождения, пусть и горького. Она знала, что впереди будет непросто, но это будет её жизнь. Жизнь, где она сама будет решать, кто она такая и какие у неё права…
