— Опять ты со своей работой! — голос Олега, глухой и недовольный, ворвался в приглушённый гул вечерней Москвы, просачивающийся сквозь чуть приоткрытое окно спальни. Он сдёрнул с плеча тяжелый портфель, и тот с неприятным шлепком приземлился на дорогое кожаное кресло у туалетного столика, оставив на мягкой обивке вмятину. — Может, вспомнишь, что у тебя муж есть, который с работы пришёл? И что я тут, вообще-то, главный в доме.
Марина, сидевшая на краю огромной кровати, застеленной атласным покрывалом цвета топлёного молока, медленно опустила телефон. Её пальцы, украшенные безупречным маникюром, ещё секунду назад уверенно скользили по экрану, завершая последние штрихи в письме по новому контракту, теперь замерли. Она повернула голову, и её взгляд, обычно живой и внимательный, сейчас был холоден, как январский лёд. Тонкие, идеально очерченные брови слегка приподнялись.
— Главный? — переспросила она, и в её голосе не было ни удивления, ни испуга, лишь едва уловимая, почти насмешливая интонация. Она не повысила голоса, но каждое слово прозвучало отчётливо, врезаясь в тишину спальни, нарушаемую лишь усталым вздохом Олега. — Это на каком основании, позволь спросить? У нас тут что, первобытно-общинный строй неожиданно наступил, а я не заметила?
Олег прошёл вглубь комнаты, небрежно расстегивая пуговицы на манжетах дорогой рубашки. Его лицо, обычно довольно привлекательное, сейчас было измятым и хмурым. Тени под глазами говорили о хронической усталости или, возможно, о чём-то другом, что он предпочитал скрывать. Он демонстративно выпятил грудь, словно это движение само по себе должно было придать вес его словам.
— Потому что я мужчина! — заявил он с апломбом, который показался бы комичным, если бы не был произнесён с такой откровенной убеждённостью. Он остановился напротив неё, возвышаясь над сидящей Мариной, и попытался придать своему взгляду максимальную строгость. — Именно! А ты должна меня слушать и уважать. И встречать с работы, а не в телефоне своём ковыряться. Что это за порядки такие? Я прихожу, а она делами занята.
Марина медленно поднялась. Она была ниже Олега, но её прямая осанка и спокойная уверенность каким-то непостижимым образом нивелировали эту разницу в росте. Она сделала несколько шагов по мягкому ковру, её шёлковый халат приглушённо шуршал, словно предупреждая о надвигающейся буре. Горькая усмешка тронула её губы, но глаза оставались холодными и внимательными.
— Уважать? Тебя? — она чуть склонила голову набок, словно рассматривая его с нового, неожиданного ракурса. В её голосе появилась сталь, пока ещё приглушённая, но уже ощутимая. — За какие такие заслуги, Олег? За то, что ты осчастливил меня своим присутствием после девяти вечера, с видом человека, которому весь мир должен? Или за то, что ты сейчас пытаешься мне рассказать, как я должна себя вести в собственном доме, который, к слову, содержится исключительно на мои деньги?
Он явно не ожидал такого отпора. Обычно Марина либо отшучивалась, либо устало отмахивалась от его претензий, не желая раздувать скандал после напряжённого рабочего дня. Но сегодня что-то изменилось. Его напор, его откровенная попытка доминировать на пустом месте, наткнулись на стену, о существовании которой он, похоже, и не подозревал.
— Ты… ты не смей так со мной разговаривать! — Олег нахмурился ещё сильнее, его лицо начало покрываться некрасивыми красными пятнами. Он почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и это вызывало в нём не страх, а глухую, бессильную злость. — Я твой муж! И я требую к себе соответствующего отношения! А твои деньги… — он запнулся, не находя нужных слов, но быстро нашёлся, — …твои деньги не дают тебе права меня унижать!
— Унижать? — Марина усмехнулась уже откровенно, без тени горечи, скорее с каким-то злым весельем. — Олег, дорогой, ты сам себя сейчас унижаешь, пытаясь качать права там, где у тебя их нет и никогда не было. Ты говоришь о главенстве, но не представляешь, что это такое на самом деле. Ты просто хочешь, чтобы тебя обслуживали и беспрекословно подчинялись. Но это не главенство, это инфантилизм. И, поверь, терпеть его дальше я не намерена. Этот разговор у нас с тобой назревал давно, и, похоже, сегодня у нас есть все шансы расставить наконец все точки над «i». И они тебе очень не понравятся.
— Точки над «i»? — Олег нервно усмехнулся, пытаясь вернуть себе утраченную уверенность. Он сделал шаг вперёд, его тень почти накрыла Марину, и в его голосе зазвучали откровенно угрожающие нотки. — Ты, кажется, забыла, с кем разговариваешь! Я не позволю какой-то бабе, пусть даже и моей жене, указывать мне, как жить и что делать! Моё слово в этом доме — закон! И если ты этого не понимаешь, я найду способ тебе это объяснить, доходчиво!
Он ожидал, что она хотя бы дрогнет, отступит, но Марина даже бровью не повела. Её спокойствие было пугающим, неестественным. Она смотрела на него так, будто изучала какой-то редкий, но не слишком интересный экземпляр насекомого. И когда она заговорила, её голос, негромкий, но полный презрения, обрушился на него, как ледяной душ.
— Да ты вместе со своей мамочкой, милостыню просить будете, если я вам финансирование перекрою! Так что рот свой закрой и делай так, как я сказала!
Эти слова, брошенные с холодной, обжигающей яростью, ударили Олега под дых. Он отшатнулся, словно от физического удара, на его лице отразилось сначала недоверие, потом — страх, быстро сменившийся багровой волной унижения.
Марина выдержала паузу, давая ему осознать сказанное. Её глаза сверкали, как два осколка синего льда. Она больше не пыталась сдерживать своё презрение, оно выплёскивалось наружу, едкое и беспощадное.
— Ты говоришь о «законе»? О «своём слове»? — она сделала ещё один шаг к нему, и теперь уже Олег инстинктивно подался назад, упираясь в край массивного комода. — Давай я тебе напомню, кто здесь устанавливает законы, или, вернее, кто оплачивает их исполнение. Эта квартира, в которой ты так вальяжно себя чувствуешь, куплена на мои деньги. Твоя шикарная машина, на которой ты так любишь производить впечатление на своих никчёмных дружков, куплена мной и обслуживается за мой счёт. Твои брендовые шмотки, в которых ты щеголяешь, пытаясь казаться успешным, — это тоже я. Даже твоя драгоценная мамочка, Зинаида Петровна, которая регулярно получает от меня «материальную помощь», прекрасно знает, чьей добротой она пользуется. И если я захочу, всё это исчезнет в один миг. Понимаешь? В один-единственный миг!
Олег открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Слова застревали у него в горле. Он хотел что-то возразить, крикнуть, возмутиться, но не мог выдавить из себя ни звука. Его самодовольство, его напускная важность, вся его «мужская» спесь — всё это рассыпалось в прах под её безжалостным напором. Он всегда знал, что живёт за её счёт, но предпочитал об этом не думать, воспринимая это как должное, как некую компенсацию за то, что он, такой замечательный, вообще согласился на ней жениться. И вот теперь она безжалостно ткнула его носом в эту унизительную правду.
— Ты… ты… не смеешь… — прохрипел он наконец, его голос был слаб и неузнаваем. Лицо его горело, а в глазах плескалась смесь ярости и отчаяния. — Это… это наши общие деньги! Мы же семья!
Марина рассмеялась. Это был короткий, злой смех, от которого у Олега по спине пробежал холодок.
— Общие деньги? Серьёзно, Олег? Какие «общие» деньги, если ты уже третий год сидишь на моей шее, изображая «творческий поиск» и «становление личности»? Твои редкие и смехотворные заработки не покрывают даже расходов на бензин для твоей машины. Семья? Да, мы семья. Но в этой семье, как оказалось, есть один работающий локомотив и один очень тяжёлый, бесполезный вагон, который к тому же пытается указывать локомотиву, куда ехать. Так вот, дорогой мой, этот вагон либо сейчас же затыкается и принимает правила игры, либо его отцепляют и оставляют ржаветь на запасном пути. Вместе с его драгоценной мамочкой, которая, я уверена, будет очень «рада» узнать о новых финансовых реалиях.
Она подошла к нему вплотную. Её взгляд был твёрд и не предвещал ничего хорошего.
— Так кто тут главный, Олег? Кто тут устанавливает правила? — повторила она свой вопрос, и теперь он звучал не как вопрос, а как утверждение. — Попробуешь ещё раз тут своё мнимое главенство показать — и не только мамочка твоя без содержания останется, но и ты без кредитки и крыши над головой. Уяснил? Я не буду повторять дважды. И я не шучу. Моё терпение лопнуло окончательно.
Олег молчал, раздавленный и униженный. Он смотрел куда-то мимо неё, на узор обоев, на отблеск света на полированной поверхности комода. В спальне повисла тяжёлая, гнетущая тишина, в которой отчётливо слышалось только его сбившееся, прерывистое дыхание и её ровный, стальной голос, не оставляющий ни малейших сомнений в серьёзности её угроз. Он понял, что игра окончена. И он в ней проиграл. Окончательно и бесповоротно.
Олег стоял, прислонившись к комоду, словно тот был единственной опорой в рушащемся мире. Унижение, густое и липкое, как смола, обволакивало его, мешая дышать. Маринины слова, каждое из них, как раскалённый гвоздь, вбивались в его сознание, разрушая привычную картину мира, где он, Олег, был если не царём, то уж точно значимой фигурой. Теперь же он ощущал себя ничтожеством, прихлебателем, чьё самолюбие только что растоптали дорогим итальянским туфлем. Первым, почти рефлекторным желанием было убежать, спрятаться, но куда? Этот дом, который он считал своим, вдруг оказался чужим, враждебным.
И тогда, как утопающий за соломинку, он схватился за единственную мысль, которая могла принести ему хоть какое-то подобие спасения или, по крайней мере, союзника в этой неравной битве. Мама. Мама всегда была на его стороне, мама всегда знала, как «поставить на место» зажравшихся. Он вытащил из кармана брюк телефон, пальцы его слегка дрожали, когда он набрал знакомый номер.
— Мам, — его голос был сдавленным, полным затаённой обиды и едва сдерживаемого отчаяния. — Мам, тут такое… Марина… она…
Зинаида Петровна, его мать, женщина энергичная и привыкшая считать себя центром своей маленькой вселенной, особенно вселенной своего обожаемого сына, отреагировала мгновенно. Её появление на пороге квартиры, спустя каких-то полтора часа, было подобно внезапному налету штормового ветра. Она не позвонила предварительно, не уточнила, удобно ли. Она просто явилась, готовая к бою, с выражением праведного гнева на лице, которое, впрочем, не слишком портило её тщательно уложенную причёску и свежий макияж.
— Марина, что здесь происходит? — голос Зинаиды Петровны, высокий и требовательный, заполнил просторную гостиную, куда она проследовала, не дожидаясь приглашения. Олег, как побитый щенок, плёлся за ней, и в его глазах мелькнула слабая надежда. — Олег мне позвонил, совершенно расстроенный! Говорит, ты его из дома выгоняешь, угрожаешь! Что это за новости такие? Мы что, не семья?
Марина, которая за это время успела переодеться в строгие брюки и кашемировый джемпер, сидела в кресле с книгой, хотя ни строчки из неё не прочитала. Она ожидала этого визита. Она знала своего мужа и свою свекровь слишком хорошо. Она медленно отложила книгу на журнальный столик, её движения были спокойны и выверены.
— Здравствуйте, Зинаида Петровна, — её тон был безупречно вежлив, но в этой вежливости сквозила ледяная отстранённость. — Олег вам, как я погляжу, уже успел изложить свою версию событий. Весьма специфическую, надо полагать.
— Не специфическую, а правдивую! — Зинаида Петровна подбоченилась, её взгляд буравил невестку. — Он мой сын! И я не позволю его обижать! Что ты себе возомнила? Думаешь, если у тебя деньги появились, то можно человека ни во что не ставить?
— Речь идёт не о том, что у меня «появились деньги», Зинаида Петровна, — Марина посмотрела прямо в глаза свекрови, и та на мгновение дрогнула под этим прямым, холодным взглядом. — Речь идёт о том, что ваш сын, мой муж, решил, что может жить за мой счёт, не прилагая никаких усилий, и при этом ещё и указывать мне, как себя вести в моём собственном доме. Он заявил, что он тут «главный», потому что он «мужчина». И что я должна его беспрекословно слушать.
Зинаида Петровна фыркнула, явно не находя в словах сына ничего предосудительного.
— Ну а что такого? Мужчина и должен быть главным в доме! Это же испокон веков так! Олежек просто хочет уважения к себе, как к мужчине, как к главе семьи! А ты, вместо того чтобы поддержать мужа, начинаешь тут свои порядки устанавливать!
— «Испокон веков», Зинаида Петровна, мужчины не только «главенствовали», но и обеспечивали свои семьи, — парировала Марина, её голос оставался ровным, но в нём нарастала жёсткость. — А ваш сын предпочитает, чтобы обеспечивала его я. И не только его, но и вас, не так ли? Ваша ежемесячная «материальная помощь», которую вы так любезно принимаете, тоже ведь не с неба падает.
Лицо Зинаиды Петровны вспыхнуло. Это был удар ниже пояса. Она всегда считала эти деньги чем-то само собой разумеющимся, некой данью уважения от состоятельной невестки.
— Да как ты смеешь попрекать меня этим! — её голос сорвался на визг. — Я мать твоего мужа! Я жизнь ему дала! Ты должна быть благодарна, что он вообще на тебе женился! А ты… ты неблагодарная!
Олег, видя, что ситуация выходит из-под контроля и мать явно проигрывает эту словесную дуэль, попытался вмешаться:
— Марина, ну зачем ты так с мамой… Она же…
— А ты вообще молчи! — оборвала его Марина, даже не повернув головы в его сторону. Её взгляд был прикован к свекрови. — Я вас не попрекаю, Зинаида Петровна. Я просто констатирую факты. И эти факты таковы: ваше комфортное существование, так же как и комфортное существование вашего сына, полностью зависит от меня. И если вы оба не уясните себе простое правило — уважать человека, который вам всё это предоставляет, — то это «финансирование», как выразился ваш сын, будет немедленно прекращено. И для вас, и для него.
— Ты… ты нам угрожаешь? — Зинаида Петровна с трудом перевела дух, её грудь высоко вздымалась. Она не могла поверить, что эта тихая, всегда такая уступчивая Марина способна на такое.
— Я вас информирую о последствиях, — отчеканила Марина. — Если Олег не изменит своего поведения и не начнёт, наконец, вести себя как взрослый, ответственный человек, а не как капризный ребёнок, а вы, Зинаида Петровна, не прекратите свои попытки вмешиваться в нашу семью и учить меня жизни, то я сдержу своё слово. Ваш сын останется без машины, без кредитной карты и, возможно, без крыши над головой, если не найдёт способа её оплачивать. А вы, дорогая свекровь, лишитесь своей ежемесячной поддержки. И поверьте, мне совершенно всё равно, что вы после этого будете обо мне думать или говорить. Моё решение окончательное. И времени на раздумья у вас не так много.
— Ты… ты просто чудовище! — вырвалось наконец у Зинаиды Петровны, когда она немного пришла в себя от ледяного душа Марининых слов. Её лицо, ещё недавно выражавшее праведный гнев, теперь исказилось откровенной злобой и бессилием. Она сделала шаг вперёд, инстинктивно выставляя руку, словно пытаясь отгородиться от невестки, или, наоборот, вцепиться в неё. — Бездушная, расчётливая дрянь! Думаешь, купила нас всех своими деньгами? Мы тебе не игрушки! Олег, сынок, скажи ей! Скажи этой… этой мегере, что она не имеет права так с нами поступать!
Олег, до этого момента стоявший несколько в стороне, как бы наблюдая за схваткой двух тигриц, дёрнулся. Призыв матери, полный отчаяния, заставил его сделать попытку вмешаться, вернуть себе хотя бы толику утраченного достоинства. Он шагнул к Марине, пытаясь придать своему лицу строгое выражение, но вышло жалко и неубедительно. — Марина, ты действительно заходишь слишком далеко, — начал он, стараясь говорить твёрдо, но голос предательски дрогнул на первой же фразе, выдавая его внутреннее состояние. — Мама права, так нельзя с родными людьми. Мы должны… мы должны найти какой-то компромисс. Я… я найду работу, я…
— Компромисс? — Марина медленно повернула к нему голову, и её взгляд, холодный и оценивающий, заставил его осечься. Уголки её губ чуть приподнялись в подобии усмешки, но глаза оставались безжалостными. — Олег, дорогой, время для компромиссов безвозвратно ушло. Оно закончилось ровно в тот момент, когда ты решил, что можешь безнаказанно самоутверждаться за мой счёт, а твоя мама — что может учить меня жизни в моём же доме. Вы оба имели шанс, и не один. Вы его не использовали. Теперь вы будете пожинать плоды.
Она выпрямилась, её фигура излучала такую непоколебимую уверенность, что и Олег, и Зинаида Петровна невольно отступили на полшага. В гостиной стало ощутимо прохладнее, словно Марина своим присутствием вытеснила весь тёплый воздух.
— Итак, чтобы не было никаких недомолвок, — её голос звучал ровно и чётко, каждое слово падало, как удар молота по наковальне. — Зинаида Петровна, ваш следующий ежемесячный перевод на карту не поступит. И последующие тоже. Рекомендую вам уже сегодня начать думать о других источниках дохода или о существенном сокращении расходов. Возможно, Олегу придётся вам в этом помочь, если он, конечно, найдёт в себе силы и желание.
Зинаида Петровна ахнула, прижав руку к сердцу. Её лицо приобрело землистый оттенок.
— Ты… ты не можешь… Это же… это же бесчеловечно!
— Олег, — Марина проигнорировала вопль свекрови, её взгляд снова был прикован к мужу. — Твоя дополнительная кредитная карта, привязанная к моему счёту, будет заблокирована завтра утром. Все расходы, связанные с твоей машиной, отныне полностью на тебе. Бензин, обслуживание, страховка. Что касается твоего проживания здесь… — она сделала небольшую паузу, словно обдумывая формулировку, — …у тебя есть месяц, чтобы либо начать вносить свою равную долю за аренду этой квартиры — да-да, именно аренду, поскольку ты не являешься её собственником, — либо найти себе другое место жительства. Если через месяц ты не сможешь подтвердить свою финансовую состоятельность и готовность участвовать в расходах, я буду вынуждена попросить тебя освободить помещение.
— Да ты… ты просто вышвыриваешь нас на улицу! — теперь уже Олег не выдержал, его голос сорвался на крик, в котором смешались ярость, страх и полное непонимание того, как всё могло так стремительно рухнуть. — Ты не имеешь права! Это и мой дом тоже!
— Юридически, Олег, этот дом принадлежит мне, — спокойно возразила Марина. — И я имею полное право решать, кто в нём будет жить и на каких условиях. Ты сам довёл ситуацию до этого. Твои претензии на главенство, твоя инфантильность, твоё нежелание брать на себя ответственность — вот что привело нас к этому финалу. И, поверь, мне это решение далось нелегко, но я больше не намерена тащить на себе этот груз.
Она обвела их обоих долгим, тяжёлым взглядом. На их лицах застыло выражение шока, неверия и подступающего отчаяния. Зинаида Петровна что-то бессвязно бормотала, хватаясь за сына, словно ища у него защиты, которой он уже не мог ей дать. Олег стоял бледный, с открытым ртом, его взгляд был прикован к Марине, но он, казалось, уже не видел её, а видел лишь руины своей прежней, такой удобной и беззаботной жизни.
— На этом, я полагаю, наш разговор исчерпан, — заключила Марина, её голос не дрогнул ни на йоту. — Я сказала всё, что хотела. Дальнейшие дискуссии бессмысленны. Мои решения окончательны и обсуждению не подлежат.
Она развернулась и медленно пошла к выходу из гостиной, оставив их одних посреди комнаты, наполненной густой, почти осязаемой атмосферой враждебности и разрушенных иллюзий. Никто не пытался её остановить. Горький привкус на губах был единственным напоминанием о том, что когда-то эти люди были её семьёй. Теперь между ними пролегла пропасть, которую уже ничем нельзя было заполнить. В квартире повисло напряжённое молчание, прерываемое лишь судорожными всхлипами Зинаиды Петровны и тяжёлым, прерывистым дыханием Олега, осознавшего всю глубину своего падения. Окончательный скандал завершился. Пути назад не было…
