Я никогда не думала, что деньги станут яблоком раздора в нашей семье. Нет, мы с Димкой, моим мужем, жили скромно, но дружно. Хватало на жизнь, на небольшие радости, и ладно. Но вот история со свекровью… до сих пор сердце щемит, когда вспоминаю.
Светлана Петровна, свекровь моя, женщина видная, статная, всегда держалась особняком. Вроде бы и не злая, но и душевного тепла от нее особо не дождешься. С Димкой она была другая – мать есть мать. А вот ко мне… ну, как говорится, сдержанно-вежливая. Но я никогда не лезла в душу, думала, каждый человек имеет право на свой характер.
И вот, как гром среди ясного неба, звонит она мне как-то утром. Голос взволнованный, даже какой-то просящий, что для Светланы Петровны было вообще нехарактерно.
– Леночка, здравствуй, это Света. Неудобно мне тебя просить, но больше не к кому обратиться.
Я напряглась. Обычно она звонила Димке по всем вопросам. А тут ко мне, да еще таким тоном…
– Светлана Петровна, здравствуйте. Что случилось? – спрашиваю осторожно.
– Дело такое… нужна мне крупная сумма. Очень срочно. На лечение. – в голосе аж слезы задрожали. – Понимаешь, анализы плохие пришли, нужно в платную клинику бежать, обследования всякие… Денег, как назло, в обрез. А тут, говорят, время не ждет.
У меня сердце в пятки ушло. «Лечение» в устах свекрови прозвучало как приговор. Хоть и отношения у нас были так себе, но чужой боли я не понимала. Тем более, когда дело касалось здоровья, тем более – мамы моего мужа.
– Сколько нужно? – спрашиваю, уже понимая, что встряла.
Светлана Петровна назвала сумму. Немаленькую. Прямо скажем, ощутимую для нашего семейного бюджета. Это были мои отложенные деньги, на «черный день», как говорится. Копила понемногу, откладывала с каждой зарплаты. Но разве можно думать о «черном дне», когда у человека беда?
– Светлана Петровна, я постараюсь помочь. Сейчас посмотрю, что у меня есть.
Положила трубку и задумалась. Сумма действительно большая. Но как отказать, когда речь идет о здоровье? Да и Димка потом не поймет. Он мать свою любит, хоть и держит с ней дистанцию.
Позвонила Димке, рассказала о разговоре. Он как-то помрачнел сразу.
– Лечение говоришь? Странно. Она мне ничего не говорила.
– Ну, может, стеснялась, не хотела тебя беспокоить, – предположила я. – Всякое бывает. В любом случае, надо помочь.
Димка вздохнул.
– Помочь, конечно, надо. Но откуда деньги-то? У нас сейчас не густо.
– Мои сбережения есть, – говорю. – Как раз на такой случай копила.
Димка посмотрел на меня как-то виновато.
– Ты уверена, Лен? Это же твои деньги. Ты так долго копила.
– Дим, ну что ты такое говоришь? Маме помощь нужна. Разберемся потом. Главное сейчас – помочь.
Он обнял меня крепко.
– Спасибо тебе, Лен. Ты у меня золото.
В тот же день я перевела Светлане Петровне всю сумму. Она позвонила, благодарила, голос дрожал от волнения. Я даже как-то прониклась к ней, подумала, ну вот, может, и наладятся у нас отношения. Беда сближает, говорят же.
Прошло несколько месяцев. Про деньги я не напоминала. Неудобно как-то. Да и Светлана Петровна молчала. Думала, забыла, что ли, или не знает, как отдавать. Мы с Димкой тоже не богачи, но старались не думать об этом долге. Главное, что у свекрови, надеюсь, все в порядке со здоровьем.
Но вот как-то раз, разговорились с Димкой про отпуск. Хотели к морю съездить, давненько не отдыхали. Стали считать деньги, прикинули бюджет. И тут Димка так невзначай говорит:
– Слушай, Лен, а помнишь, ты маме деньги давала? Может, она уже и вернула бы? Нам бы сейчас эти деньги как раз кстати пришлись бы на отпуск.
Я аж похолодела. Как это я сама не догадалась раньше напомнить? Забыла, закрутилась.
Решила позвонить свекрови. Трубку она взяла не сразу, словно не хотела отвечать. Голос какой-то натянутый.
– Светлана Петровна, здравствуйте. Это Лена. Как ваше здоровье? Все в порядке?
– Здравствуй, Лена. Здоровье… ну, ничего, держимся. А что ты хотела?
Тон такой, словно я ей чем-то обязана, а не наоборот. Я аж растерялась немного.
– Да вот, думала, может, как-то пересечемся, в гости заедем… Да и… ну, помните, вы у меня деньги занимали? На лечение…
На том конце трубки воцарилась тишина. Прямо звенящая такая тишина. Я даже засомневалась, не пропала ли связь.
– Какие деньги, Лена? – наконец, произнесла Светлана Петровна, голос ледяной, официальный, как будто с незнакомым человеком разговаривает.
У меня аж дар речи отняло. Как «какие деньги»? Я же ей все до копейки отдала, свои кровные!
– Светлана Петровна, ну как же… Вы же просили на лечение, я вам перевела… Сумма еще такая немаленькая…
– Лена, ты что такое говоришь? – голос уже не ледяной, а какой-то раздраженный стал. – Я тебя ни о каких деньгах не просила! Мне никто не помогал! Ты, наверное, ошибаешься. Или… придумала что-то?
Я просто онемела. Придумала? Ошибаюсь? Да я же помню все до мелочей! Как она звонила, как плакала, как благодарила потом! Неужели у нее память отшибло? Или она просто… врет?
– Светлана Петровна, ну вы что, правда не помните? Это было несколько месяцев назад. Вы говорили про анализы, про платную клинику… Я еще с Димой советовалась…
– Дима тут вообще ни при чем! – перебила она резко. – И вообще, Лена, мне некогда сейчас разговаривать. И… забудь про эти деньги. Слышишь? Забудь! Я тебе ничего не должна. И никогда не просила! Все, до свидания.
И бросила трубку.
Я сидела как громом пораженная. В ушах гудело, в голове кавардак. Неужели такое возможно? Человек просто взял деньги и вот так… отказался от своих слов? Сказал «забудь»? Как будто это я у нее что-то выпрашиваю, а не наоборот.
Пришел с работы Димка, видит, я вся на взводе. Спрашивает, что случилось. Я ему все как есть выложила. Про разговор со свекровью, про ее «забудь про деньги».
Димка слушал молча, лицо темнее тучи становилось. Когда я закончила, он встал, молча прошелся по комнате, потом остановился у окна, спиной ко мне.
– Не может быть… – проговорил он тихо. – Мама… не могла так поступить.
– Дим, я же не вру! Я тебе слово даю, она так и сказала! «Забудь про деньги, я тебе ничего не должна!» Ты что, мне не веришь?
Он повернулся ко мне, лицо растерянное, виноватое.
– Верю, конечно, верю. Просто… не могу поверить, что мама так… Она же всегда… ну, правильная такая, честная. Как она могла?
– Вот и я не понимаю! – говорю чуть не плача. – Дим, что нам делать-то теперь? Это же наши деньги! Я на них… сколько копила! И что теперь? Просто так подарить ей? За ее наглость?
Димка обнял меня, прижал к себе.
– Не знаю, Лен. Не знаю. Надо поговорить с ней. Разобраться. Может, какое-то недоразумение… Может, она… не в себе была, когда говорила такое.
«Не в себе»… как же! Очень даже «в себе». Хитрая, расчетливая, вот какая она «не в себе».
На следующий день Димка поехал к матери. Я ждала дома, как на иголках. Каждый звук заставлял вздрагивать. Вся извелась, пока он не вернулся.
Вернулся Димка хмурый, еще мрачнее, чем вчера. Сразу видно – разговор не задался.
– Ну что? – спрашиваю, голос дрожит. – Что мама сказала?
Димка молчит, голову опустил. Потом вздохнул тяжело.
– Подтвердила, – говорит тихо. – Сказала, что не брала никаких денег. И что я должен ей верить, а не тебе. И вообще, что ты… жадная, меркантильная, только о деньгах и думаешь.
У меня внутри все перевернулось от обиды и гнева. Как она смеет меня так оскорблять? После всего, что я для нее сделала! После того, как отдала ей свои последние сбережения!
– Дим, но как же так? – спрашиваю, уже почти кричу. – Ты ей что, не сказал, что я не вру? Что я все помню? Что это ее слова – «на лечение»? Ты ей сказал?
– Сказал, – отвечает Димка. – Все сказал. Но она… она как стена. Ничего не хочет слушать. Говорит, тебе показалось, ты все придумала. Или, может, деньги не ей отдала, а кому-то другому… Не знаю, что она там еще несла. Бред какой-то.
– Бред? – повторяю я. – Это не бред, Дим! Это подлость! Это… это обман! Она просто нас обманула, понимаешь? Взяла деньги и теперь делает вид, что ничего не было! И ты ей веришь? Ты веришь своей матери, а не своей жене?
Димка вскинул на меня глаза, полные боли и отчаяния.
– Лен, ну что ты такое говоришь? Конечно, я тебе верю! Я же знаю, какая ты честная. Просто… я не знаю, что делать. Мать… она же мать. Я не могу с ней ссориться. И тебя обижать не хочу. Я между двух огней, понимаешь?
Понимаю, конечно, понимаю. Но разве это оправдание? Разве можно вот так просто закрыть глаза на несправедливость? Разве можно предать ради «спокойствия»?
В тот вечер мы долго молчали. Каждый думал о своем. Я – об обмане и несправедливости. Димка – о матери и жене, которых не мог примирить. А свекровь… свекровь, наверное, спокойно спала, зная, что деньги у нее в кармане, а совесть… совесть, видимо, не мучает.
Прошло несколько недель. Напряжение в семье росло с каждым днем. Димка ходил как тень, избегал разговоров о матери и деньгах. Я молча злилась, чувствовала себя обманутой и преданной. И хуже всего было то, что Димка… он вроде бы и понимал меня, сочувствовал, но ничего не делал. Не мог переступить через свою материнскую любовь, что ли? Или просто боялся конфликта?
Однажды вечером, не выдержав, я решилась на отчаянный шаг.
– Дим, – говорю твердо, – хватит это терпеть. Я так больше не могу. Либо мы что-то делаем, либо… я не знаю, что будет. Но так продолжаться не может.
– Что ты предлагаешь? – спрашивает Димка, глядя на меня с тоской.
– Я предлагаю поехать к твоей матери вместе. И поговорить с ней. Втроем. Чтобы она услышала нас обоих. Чтобы поняла, что это не мои выдумки, что это реальность. И что я требую справедливости.
Димка задумался. Видно было, что ему эта идея не по душе. Но и отказать он не мог. Видел, как я страдаю.
– Хорошо, – говорит наконец. – Поедем. Но… не уверен, что это поможет. Мать упрямая, ты же знаешь.
– Надежда умирает последней, – говорю я. – Поедем. И будем разговаривать, пока она не поймет.
На следующий день, собравшись с духом, мы поехали к свекрови. Димка был мрачнее тучи, я тоже вся как струна натянутая. Всю дорогу молчали, каждый думал о предстоящем разговоре.
Светлана Петровна встретила нас на пороге, лицо каменное, непроницаемое. Даже не пригласила пройти в дом. Стоит, смотрит на нас сверху вниз, как будто мы к ней милостыню пришли просить.
– Что вам надо? – спрашивает сухо.
– Мам, нам надо поговорить, – начинает Димка робко. – По поводу… денег. Которые Лена тебе давала.
Светлана Петровна аж скривилась.
– Опять за старое? Сколько можно мусолить одно и то же? Я же сказала – не брала я никаких денег! Забудьте! И вообще, у вас что, дел больше нет? Только копейки считать?
– Светлана Петровна, – вступаю в разговор я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все кипит. – Это не копейки, это большая сумма. Для нас – очень большая. И вы ее взяли. Вы сами просили на лечение. Я вам поверила, помогла. А теперь вы говорите, что ничего не было? Это же нечестно!
– Нечестно? – усмехается она. – Это ты мне говоришь про честность? Ты, которая… – она запнулась, словно подбирая слова покрепче, – ты, которая в семью лезешь, деньги считаешь! Тебе только деньги на уме! А про человеческое отношение ты забыла?
– Светлана Петровна, да я же вам по-человечески помогла! – говорю, уже не сдерживаясь. – Поверила, как родной матери! Отдала последние деньги! А вы… вы меня вот так отблагодарили? Обманули, оскорбили! Да как вам не стыдно?
– Стыдно? – вскидывается она. – Это тебе должно быть стыдно! За то, что ты в семье раздор вносишь! Из-за каких-то денег! Да семья – это важнее любых денег! А ты… ты из-за этих бумажек готова все разрушить!
– Семья? – говорю я, голос дрожит от гнева и обиды. – Так вот она, ваша «семья»! Взять у близкого деньги и сказать «забудь»! Вот это по-семейному, да? Обманывать, предавать, делать вид, что ничего не было? Спасибо, не надо такой «семьи»!
– Лена, успокойся, – тихо говорит Димка, пытаясь меня урезонить. – Не надо так…
– Нет, Дим, не буду я успокаиваться! – говорю, глядя на свекровь прямо в глаза. – Я хочу, чтобы она вернула мне мои деньги! Я имею на это право! И я не собираюсь просто так их ей дарить! Пусть вернет! Иначе… иначе я не знаю, что будет!
Светлана Петровна смотрит на меня с ненавистью. Лицо красное, губы дрожат. Видно, что ее задели мои слова. Но упрямство берет верх.
– Не верну я тебе ничего! – кричит она. – Не получишь ни копейки! Забудь! Я тебе сказала – забудь! И вообще… уходите отсюда! Не хочу вас видеть! Ни тебя, ни его! – кивает она на Димку. – Вы для меня больше не существуете!
И захлопывает дверь перед нашим носом. Прямо вот так – хлоп! И все. Мы стоим ошарашенные на пороге, не зная, что и сказать. Димка молчит, голову опустил. Я стою, сглатывая слезы обиды и гнева.
Постояли так немного, потом Димка берет меня за руку и тихо говорит:
– Пойдем, Лен. Бесполезно тут что-то доказывать. Мать не изменится.
Мы разворачиваемся и молча уходим. Уходим, унося с собой горький осадок разочарования и обиды. Уходим, понимая, что деньги мы, скорее всего, не вернем. И что отношения с матерью Димки… их больше нет. Разбились вдребезги о стену лжи и жадности.
Домой ехали молча. В машине висела такая тишина, что хоть топор вешай. Я смотрела в окно, слезы сами катились по щекам. Димка сидел, руль сжимал так, что пальцы побелели.
Дома я разревелась по-настоящему. Обидно было до слез. Не столько из-за денег, сколько из-за этого обмана, из-за подлости свекрови, из-за слабости Димки, который не смог защитить меня от этого унижения.
Димка подошел, обнял, стал гладить по голове, как маленькую.
– Ну, ну, не плачь, Лен. Все будет хорошо. Мы как-нибудь справимся. Деньги – это наживное. Главное – мы с тобой вместе.
– Вместе? – говорю сквозь слезы. – А что толку от этого «вместе», если ты свою мать слушаешь больше, чем меня? Если ты не можешь ее переубедить? Если ты… ты меня не защитил!
– Лен, ну что ты такое говоришь? – говорит Димка, голос дрожит. – Я же люблю тебя! Ты для меня самый дорогой человек на свете! Просто… мать… она же мать. Я не могу вот так вот… отвернуть от нее. Это тяжело.
– Тяжело? А мне легко? – говорю я, уже немного успокоившись. – Мне легко смотреть на то, как нас обманывают и оскорбляют? Мне легко терять деньги, которые я копила кровью и потом? Мне легко чувствовать себя преданной? Нет, Дим, мне не легко! Мне очень тяжело!
Димка молчит, опустив голову. Потом вздыхает и говорит тихо:
– Я понимаю. Я все понимаю. И… я виноват. Что не смог защитить тебя. Что не смог переубедить мать. Я… я постараюсь все исправить. Хоть как-нибудь.
– Исправить? Как ты это исправишь, Дим? Деньги она нам не вернет. Отношения испорчены. Что ты можешь исправить?
– Ну… может, не сразу. Может, по частям. Может, уговорю ее… Ну, хоть сколько-то. Хоть часть суммы. Чтобы… чтобы справедливость восторжествовала, хоть немного. И… я поговорю с мамой еще раз. Попытаюсь ей объяснить, что она не права. Что так нельзя поступать. Нельзя обманывать и предавать близких.
Я смотрю на Димку, вижу его раскаяние, его боль, его желание исправить ситуацию. И сердце немного оттаивает. Может, не все потеряно? Может, еще есть надежда на справедливость? И на то, что наша семья выдержит это испытание?
Прошло еще несколько недель. Димка несколько раз ездил к матери, пытался с ней разговаривать, уговаривать, убеждать. Но все без толку. Светлана Петровна стояла на своем, как скала. «Не брала, не должна, забудьте». И все тут.
Но Димка не сдавался. Он стал откладывать деньги с каждой зарплаты, старался подрабатывать вечерами. Тихо, без лишних слов, он возвращал мне ту сумму, которую мы потеряли из-за его матери. По частям, понемногу, но возвращал.
Я видела его старания, ценила его упорство. Понимала, что он делает это не только ради денег, но и ради того, чтобы загладить свою вину передо мной, чтобы доказать свою любовь и преданность.
Через несколько месяцев Димка вернул мне всю сумму. До копейки. Он молча отдал мне эти деньги, не говоря ни слова. Я взяла их, посмотрела ему в глаза и увидела в них столько боли и любви, что слезы снова навернулись на глаза. Но это были уже другие слезы – слезы благодарности и прощения.
– Спасибо, Дим, – тихо говорю я. – Спасибо за все.
Он обнимает меня крепко-крепко, прижимает к себе. И мы стоим так, молча, понимая, что пережили трудное время, но стали только ближе и сильнее.
Деньги вернулись. Но осадок от той истории остался навсегда. Отношения со свекровью так и не наладились. Мы здороваемся при случайных встречах, но в глазах друг друга видим только холод и отчуждение.
Но главное – мы с Димкой прошли через это испытание вместе. Наша любовь и доверие выдержали проверку на прочность. И я поняла одну важную вещь: деньги – это всего лишь деньги. А семья, честность, любовь – вот что по-настоящему ценно. И за это стоит бороться. Даже если приходится терять деньги. И даже если свекровь говорит «забудь». Не забудешь. Но простить – можно. И нужно. Ради себя, ради своей семьи, ради своего будущего.
Почему ты злишься? Я просто пустил брата в твою квартиру, а арендаторов выставил – с недоумением спросил муж
– Почему ты злишься? Я просто пустил брата в твою квартиру, а арендаторов выставил, – с недоумением спросил Сергей, уставившись на меня честными, как у теленка, глазами.
Я смотрела на него и молчала. Молчала, потому что внутри все кипело и клокотало, как старый, заброшенный чайник на плите, забытый хозяевами. Слова застревали в горле, не желая вырываться наружу. Хотелось кричать, топать ногами, бить посуду, как в плохом кино, но я стояла, оцепенев, посреди прихожей собственной квартиры и не могла выдавить из себя ни звука.
Собственной! Квартиры. Не нашей – собственной. Это было важно. Важно, как воздух, как последний глоток воды в пустыне. Квартира, доставшаяся мне от мамы, маленькая, уютная, с высокими потолками и окнами во двор, утопающий летом в зелени. Квартира, в которую я вложила столько сил и души, делая ремонт после маминой смерти, чтобы вдохнуть в нее новую жизнь. Квартира, которую я сдавала порядочной молодой паре, чтобы хоть немного облегчить нашу с Сергеем семейную лодку, вечно скрипящую под грузом бытовых проблем.
И вот теперь… Теперь в моей квартире, в моем личном пространстве, хозяйничал его брат Виктор. А мои арендаторы, Леночка и Максим, молодые, тихие и аккуратные, оказались на улице по милости моего благоверного.
– Сережа, – наконец, выдавила я, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы голос не сорвался на визг, – ты вообще понимаешь, что ты натворил?
Он пожал плечами, все еще не понимая масштаба катастрофы.
– Ну а что такого? Витька же совсем негде жить. С женой разводится, квартиру делят, сейчас вообще на улице оказался бы. Не на паперти же ему ночевать? Родной брат все-таки.
“Родной брат,” – эхом отозвалось у меня в голове. Да, родной. А я кто? Так, мебель в доме, приложение к родному брату?
– Сергей, – повторила я, стараясь говорить медленно и четко, словно объясняя маленькому ребенку прописные истины, – это – моя квартира. Моя! Ты меня слышишь? Не наша, не общая, а моя личная собственность. Я решаю, кому там жить, а кому нет.
– Ну что ты начинаешь опять, Ань? – закатил он глаза, словно я капризничала, требуя мороженое посреди зимы. – Прямо как не родные! Брат же пропадает! А квартира твоя все равно пустует, считай. Ну жили там эти… как их… арендаторы. Так ведь копейки платили, что с них возьмешь? Да и вечно какие-то проблемы с ними. То кран течет, то еще что. А Витька – свой человек, присмотрит за квартирой, пока там живет. И потом, ему же временно, пока дела свои не утрясет.
“Временно,” – снова эхом в голове. Временное обычно затягивается надолго. И я знала это не понаслышке. Вся наша совместная жизнь с Сергеем состояла из этих самых “временных” решений, которые как наждачная бумага терзали мои нервы.
– Сереж, они платили рыночную цену. И никаких проблем с ними не было. Ты просто взял и выгнал людей, Сережа! Выставил на улицу! Ты хоть подумал, что они почувствовали? Каково им сейчас?
– Ой, да ладно тебе, Ань! Неженка какая! Не сахарные, не растают. Квартиру найдут, делов-то. Зато брат пристроен. Вот скажи, что важнее – чужие люди или родной брат?
Вот он, краеугольный камень его “логики”. Родной брат – это святое. А жена… а жена куда денется? Поймет, простит, подвинется. Привыкла же.
– А ты хоть меня спросил? – голос мой начал дрожать, несмотря на все усилия. – Ты хоть на секунду подумал, что у меня есть свое мнение, свои планы на эту квартиру? Что для меня это – не просто стены, а что-то личное, важное?
– Ну спросить… – замялся Сергей, отводя глаза. – Ну я как-то… подумал, что ты поймешь. Мы же семья. Я думал, ты обрадуешься, что я брату помог.
“Обрадуюсь,” – опять это эхо, едкое, насмешливое. Я должна была обрадоваться, что мой муж, не спросив меня, распорядился моей собственностью, выставил моих арендаторов и поставил меня перед фактом, как перед свершившимся землетрясением?
– Обрадуюсь, Сергей, обрадуюсь до слез, – проговорила я, чувствуя, как предательски защипало в глазах. – Просто слов нет, как я рада.
И тут меня прорвало. Плотину, которую я так старательно возводила внутри себя, размыло потоком обиды, гнева, разочарования.
– Ты хоть понимаешь, что ты меня просто унизил? – голос мой сорвался, и в нем зазвучали истерические нотки. – Растоптал просто! Взял и вытер ноги о мое мнение, о мои чувства, о мою собственность! Кто ты такой, чтобы так поступать? Ты кто вообще?!
Он вздрогнул от неожиданности, видимо, не привык видеть меня такой – взбешенной, вышедшей из себя. Обычно я была тихой, покладистой, старалась избегать конфликтов. Но сейчас… Сейчас я чувствовала, что если не выплесну весь этот гнев, то просто лопну изнутри, как перезрелый фрукт.
– Ань, ну перестань, чего ты раскричалась? – пробормотал он, отступая на шаг. – Я же хотел как лучше. Витьке помочь. Тебе же не жалко для брата?
– Не жалко для брата? – передразнила я, подходя к нему вплотную. – Сережа, ты меня вообще слышишь? Дело не в брате! Дело в том, что ты поступил как… как последний эгоист! Ты даже не удосужился меня спросить! Просто поставил перед фактом! Как будто я… как будто я пустое место для тебя!
Слезы брызнули из глаз, обильно и горячо. Я отвернулась, чтобы он не видел моей слабости. Нельзя было ему показывать слезы. Он бы решил, что победил, что я сдалась. А я не собиралась сдаваться. Никогда больше.
– Ань, ну что ты как маленькая, – попытался он обнять меня, но я резко оттолкнула его.
– Не трогай меня! – выплюнула я, чувствуя отвращение к его прикосновениям. – Не трогай меня своими грязными руками!
Он отшатнулся, обиженно поджав губы.
– Ну вот, пожалуйста! Обиделась! Как будто я что-то ужасное сделал. Подумаешь, квартиру брату уступил.
– Уступил? – усмехнулась я горько. – Ты ее не уступил, Сергей. Ты ее украл. У меня украл. И мое доверие тоже украл.
Я отвернулась и пошла в комнату, оставив его стоять в прихожей, растерянного и обиженного. Мне нужно было побыть одной. Собраться с мыслями. Решить, что делать дальше.
В голове гудело, как в растревоженном улье. Как такое могло случиться? Как он мог так поступить со мной? После двадцати лет брака, после всего, что мы пережили вместе… Неужели он действительно считает меня таким ничтожеством, таким пустым местом, мнением которого можно просто пренебречь?
Я села на диван, обхватив голову руками. Слезы продолжали течь, не переставая. Обида душила, сдавливая горло. Я чувствовала себя обманутой, преданной, униженной. И самое страшное – я понимала, что это не случайность, не ошибка. Это – система. Система его отношения ко мне, его мужского эгоизма, его уверенности в собственной правоте.
Вспомнились и другие случаи, когда он принимал важные решения за нас обоих, не удосуживаясь спросить моего мнения. Когда продал мою старую отцовскую машину, которую я хотела оставить себе на память. Когда без спроса потратил мои накопления на свою рыбалку “с друзьями” на Волге. Когда пригласил жить к нам свою маму, не спросив, удобно ли мне будет жить втроем в нашей маленькой квартире. Тогда я молчала, терпела, уступала. Думала, что это и есть женская мудрость, умение сохранить мир в семье. Но сейчас я понимала, что это была не мудрость. Это была слабость. И эта слабость привела к тому, что он перестал меня уважать.
Хватит. Больше не будет. Я устала быть удобной, послушной, незаметной тенью в его жизни. Я – женщина. Я – личность. У меня есть свои права, свои желания, свои границы. И я больше не позволю никому их нарушать. Даже ему, моему мужу.
Я встала с дивана, вытерла слезы и подошла к окну. На улице уже темнело. В окнах соседних домов горел свет. Жизнь шла своим чередом, несмотря на мою внутреннюю бурю. А мне нужно было решать, как жить дальше.
Первым делом нужно было вернуть арендаторов. Леночку и Максима. Я нашла их номер в телефоне и набрала. Гудки тянулись медленно, мучительно. Сердце бешено колотилось в груди.
– Алло? – ответил тихий, чуть дрожащий голос Леночки.
– Леночка, это Анна Ивановна, хозяйка квартиры, – проговорила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно. – Простите, что так поздно звоню. У меня к вам… очень неприятный разговор.
– Анна Ивановна? – голос Леночки стал совсем тихим. – Да, мы вас слушаем.
Я глубоко вздохнула и выпалила на одном дыхании:
– Сергей, мой муж… он поступил ужасно. Он не имел никакого права вас выселять. Это была его самодеятельность. Простите меня, пожалуйста, за его выходку. Я… я в ужасе от его поступка.
В трубке повисло молчание. Потом Леночка тихо спросила:
– Анна Ивановна, вы… вы сейчас серьезно? Вы хотите, чтобы мы вернулись?
– Конечно, серьезно! – воскликнула я, чувствуя, как надежда начинает пробиваться сквозь мрак обиды. – Я сама сейчас разберусь со всем этим… безобразием. Если вы, конечно, еще захотите… после всего этого…
– Захотим, Анна Ивановна, еще как захотим! – в голосе Леночки появилась оживление. – Мы уже успели ужасно расстроиться. И вещи толком не распаковали еще на новой квартире. Мы бы с радостью вернулись!
– Вот и отлично! – обрадовалась я, чувствуя, как камень падает с души. – Завтра же утром приезжайте. Я все устрою. И за моральный ущерб… я вам, конечно, компенсирую.
– Да что вы, Анна Ивановна! Какой моральный ущерб? Главное, что все хорошо закончилось. Мы очень рады, что можем вернуться.
Разговор с Леночкой немного успокоил меня. Первый шаг был сделан. Теперь нужно было разобраться с Сергеем и его “родным братом”.
Я вышла из комнаты и увидела, что Сергей все еще стоит в прихожей, мрачный и надутый.
– Ну что, успокоилась? – спросил он, глядя на меня исподлобья.
– Нет, Сергей, не успокоилась, – твердо ответила я, глядя ему прямо в глаза. – И не успокоюсь, пока ты не поймешь, что ты натворил.
– Да что я натворил-то? – возмутился он. – Брату помог! Родному брату! Это что, преступление теперь?
– Преступление – это то, что ты сделал со мной, Сергей, – сказала я, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все еще бушевал ураган. – Ты нарушил мое личное пространство. Ты унизил меня. Ты предал мое доверие. И все это ради… кого? Ради своего братца, который даже не удосужился со мной поздороваться, когда въезжал в мою квартиру?
Сергей молчал, опустив голову. Видимо, мои слова все же начали доходить до него.
– Завтра же утром Леночка и Максим возвращаются в квартиру, – сказала я, стараясь говорить как можно тверже. – А твой брат… пусть ищет себе другое жилье. Ты ему помог – молодец. Теперь пусть сам как-то выкручивается.
– Ань, ну ты чего, в самом деле? – запротестовал Сергей. – Куда же Витька сейчас пойдет? На улицу?
– А куда ты выгнал Леночку и Максима? – парировала я. – На улицу, между прочим. И ничего, не умерли. И твой брат не умрет. Взрослый мужик, сам о себе позаботится. А если нет – пусть к тебе на диван переезжает. Здесь ему больше не место.
Я чувствовала, как внутри меня нарастает решимость. Больше никаких компромиссов. Больше никаких уступок. Я буду бороться за свои границы. За свое достоинство. За свое право быть хозяйкой своей жизни.
Сергей молчал, насупившись. Видимо, понимал, что на этот раз я настроена серьезно.
– Ладно, – пробурчал он наконец. – Скажу Витьке, чтобы искал другое место. Но ты, Ань… ты меня обидела. Очень обидела.
– Это ты меня обидел, Сергей, – ответила я, глядя на него усталым, но твердым взглядом. – И ты должен будешь очень постараться, чтобы вернуть мое доверие. Если это вообще возможно.
И я ушла в комнату, оставив его стоять в прихожей, переваривая мои слова. Я не знала, что будет дальше. Сможем ли мы сохранить наш брак после этого? Сможет ли Сергей понять и принять мои границы? Но одно я знала точно: я больше не позволю никому вытирать о себя ноги. И это было для меня самой – маленькая, но очень важная победа. В начале долгого пути к себе самой.
