Десять гортензий для Маруси

Он и не знал, что бывает так больно. Словно этот кран упал не на блестящие дорогие машины (а других и не было в том новомодном районе), а на него самого, превращая каждую из двести шести костей в груду осколков, разрывая артерии и нервы, круша так ладно скроенное, пусть немного уже и изношенное, тело.

— Маруся, — прошептал он, опускаясь на влажный после дождя асфальт.

Цветы – её любимые гортензии – рассыпались сиреневыми и розовыми шарами, теперь уже никому не нужные. И зачем он купил десять цветков, так ведь только к покойникам идут, но Егор хотел подчеркнуть, что для него важен каждый год из тех десяти лет, что они были вместе, даже когда он уезжал, а она ждала…

Познакомились они в обычной столовке. Он хлебал борщ, третью тарелку, хотя давно уже был сыт, просто не хотел уходить, пока она сидит напротив – рыженькая, с рябым от веснушек веселым лицом, в дурацкой люрексовой кофточке, на пухлых пальцах россыпь колец. Что его в ней привлекло? Кажется, теперь это называют бодипозитивом – она ничуть не стеснялась своего лишнего веса, вульгарной кофточки и первых морщин. Ела с аппетитом, наслаждаясь каждым кусочком столовской еды, словно это было блюдо из мишленовского ресторана. Не отводила взгляд, когда он на нее смотрел. И ему сразу, через две минуты после того, как он ее увидел, захотелось подойти и поцеловать эти малиновые, для объема густо обведенные карандашом, губы.

— Ну чего смотришь? Садись уже давай, место свободное.

Место оказалось свободное не только за столом, но и в ее сердце. Конечно, у такой женщины не могло не быть прошлого.

— Первый муж дрался каждый день, что под синькой, что без. Ревнивый был, я его выгнала, сразу, как дочь родила. Потом был второй, Юрка, кажется. Он прятался от бывшей жены, не хотел платить алименты, оттого и не работал. Я не знаю, куда он делся, может, к жене вернулся, а, может, еще куда отчалил. Он добрый, был, бывало, возьмет гармошку и давай мне песни петь – про лютики там и про три сосны я особо любила. Надеюсь, жив еще. Третий муж пьяницей был – уж что я только не делала, чтобы он пить бросил! Так-то руки золотые у него – всю мебель в квартире сам сделал. От водки и помер, и больше я уже ни с кем не жила, решила – все, хватит.

Потом было много всего. Ее крошечная темная квартира («Переезжай, неужели не поместимся?»), его постоянные вахты, а потом к маме в Вологодскую область, к сыну в Ярославль, а ведь еще была Лена…

С Леной было все сложно. Егор чуть было не женился на ней, но вовремя понял, что с ней он погибнет. Лена была актрисой, много пила и много страдала. Из запоев и депрессий ее выводили только приглашения на съемки, но тогда она становилась недоступной для Егора и его вахтовой работы, такие графики невозможно совместить. К Лене его тянуло – стоило увидеть ее имя на экране мобильного телефона, и сердце болезненно взвинчивалось, переходило на галоп. Несколько раз он пытался порвать с ней навсегда, но она угрожала, что покончит с собой, и однажды он уже вытаскивал ее из холодной кровавой ванны, ему хватило.

Именно поэтому он и не мог переехать к Марусе. Маруся не знала ничего про Лену. Лена ничего не знала про Марусю. Мама знала про обеих и ругала его, бывшая жена не знала ничего, но все равно называла бабником.

Маруся…

Вчера они говорили по телефону, она и не догадывалась, что он приехал.

— Ну вот и все, дослужилась до пенсии, представляешь? Завтра последний день. Отработаю – и все! Нет, ты подумай, всю жизнь на этом кране провела, да он мне роднее всех мужей!

Когда она упоминала бывших, Егор привычно морщился, слушать это было неприятно.

Маруся с детства любила высоту – забиралась сначала на гаражи и деревья, потом на крыши домов. Хотела стать пилотом, но ее даже в стюардессы не взяли.

— А что – хорошая работа, между прочим. Это мне батя посоветовал, царствие ему небесное! И вот сюда меня взяли, это же не самолет!

Вот что еще восхищало его в ней – умение добиваться своего. Все десять лет она уговаривала Егора переехать к ней, намекала на то, что и сама может перебраться, куда он хочет («Стройки у нас в любом уголке страны идут, ведь так?»), но он все отшучивался да отнекивался. Он догадывался, что пенсию она так ждет не потому, что устала работать или с внуками мечтает побольше времени проводить, а потому, что надеется к нему переехать. Эх, Маруся…

Скорая помощь оглушительно возвестила о своем прибытии.

«И зачем здесь скорая? Разве она могла остаться в живых?»

Кто-то попытался поднять его, девочка в розовом платье собрала цветы, заботливо вложила в его трясущиеся руки. Сигнальные сирены машин не умолкали, толпа все увеличивалась, гомон людей сливался в какой-то птичий щебет, из которого он выхватил одно только слово – «жива».

В больнице тоже шумно, но здесь шум другой – приглушенный, все говорят вполголоса, шаркают синими бахилами, все время кого-то ищут. Сердобольная медсестричка принесла ему чай в пластиковом стаканчике и сказала: «Осторожно, горячий», но он совершенно ничего не чувствует. Цветы лежат рядом – помятые, всё те же десять, он не решился выбросить ни одного – это бы значило, что он готов забыть один год из их общей истории, а это не так. Но их траурное количество кажется дурным знаком, хотя какие уж тут дурные знаки после такого крушения.

«Нужно что-то сделать», — решил Егор, поставив так и не тронутый чай на пол у скамейки.

Почему-то ее имя в списке вызовов больше никак не влияет на его сердце, наверное, потому, что в тот момент, когда он увидел упавший кран, оно вообще потеряло способность биться быстрее или медленнее, остановилось на одном ритме, лишь бы не забыть и его.

— И где ты есть? Почему я должна ждать, когда ты приедешь?

Ее бархатный капризный голос тоже больше не имеет над ним силы.

— Я не приеду. Прости, но я женюсь. На другой, — на всякий случай уточнил он.

Слушать ее крики и угрозы не стал – нажал на отбой и отправил номер в черный список. Но тут же в его голове колокольчиком прозвучал чей-то голос, подозрительно похожий на голос бывшей жены: «Поздно…».

— Никогда не бывает поздно! – вслух со злостью выкрикнул он, так что все вокруг стихли и посмотрели на него. Впрочем, здесь таким не удивить – уже через минуту голоса снова зашелестели, а Егор поднял стаканчик с чаем и залпом выпил его.

Врач – уставший, с темными кругами под глазами, шел так, что Егор сразу все понял, он столько раз видел это в дурацких фильмах и сериалах, фырчал, что все это глупости, так не бывает, а Маруся шмыгала своим курносым носом и утыкалась ему в плечо.

Так не бывает…

Бывает.

— Муж? – кратко спросил он.

Егор кивнул, с горечью осознавая, что никогда он уже не станет мужем Маруси.

— Считайте, в рубашке ваша супруга родилась. При таком падении просто чудо какое-то, что не только жива осталась, но и повреждения такие получила… Идите домой, отдыхайте. Нормально все будет, поставим ее ноги, дай только время.

От позвоночника по всему телу пробежали болезненные судороги. Жива? Поставим?

— Ну, чего же вы, — растерянно проговорил врач, видевший, наверное, и не такое. – В вашем возрасте не стоит так волноваться…

Лицо Егора ходило ходуном, сердце вновь осваивало все бои, из глаз и носа текло, но никогда в жизни он не чувствовал себя таким счастливым. Схватив помятые гортензии, он вытащил один цветок, самый грязный и помятый, сжал его в липкой ладони, а остальные обрушил на добрую медсестричку. Потом он долго жал врачу руку, плакал, хохотал, что-то говорил… Жива, его Маруся жива! И какие их годы – он еще успеет назвать ее своей женой.

Источник

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: