О бабушке Вере в деревне говорили всякое. Больше — плохое. Но не смотря на молву, к ней, нет-нет, да заглядывали разные люди, чтобы посоветоваться, или спросить совета. И не только – совета.
Вот и в этот раз к ней неожиданно нагрянул очередной гость.
— Баба Вера, вы одна? — спросил молодой парень, заглядывая в её избу.
— А ты почему интересуешься? — раздался бабушкин голос из большой комнаты. И звучал он как будто из-под земли.
— Так одна, или в доме есть ещё кто-то?
— Ты жулик, что ли? — опять спросил замогилный голос бабы Веры.
— Какой жулик, вы что? Я Толик.
— Что за Толик?
— Сазонов.
— Ах, Толик. Тогда подь-ка сюда!
— А вы где? — уже с опаской спросил гость.
— Здесь, в подполе.
— Одна?
— Да что ты заладил одно и то же? Ты кого боишься?
— Чужих ушей.
— Ишь, ты! – обрадовалась бабушка. — Секретничать, значит, ко мне пришёл. Иди уже сюда. Одна я, одна.
— А куда идти-то?
— В комнату за шкаф, который рядом с печкой стоит. У меня подпол тут. Я тебе сейчас картошки подам. Полное ведро наложила, а оно тяжеленое…
— Ага, — согласился Толик. — Сейчас. Только ботинки сниму.
— Да иди прямо в ботинках. Чего уж там.
— Нет. Вам же потом убираться надо будет.
Парень снял ботинки, прошёл мимо печки, где в топке бушевал огонь, заглянул за шкаф, который стоял боком к стене, и увидел там голову бабушки Веры, торчащую из отверстия в полу. Толик тут же принял от неё ведро картошки, и потом ещё несколько банок с соленьями.
— Вот и спасибо, Толя. – Женщина, не смотря на свой возраст, шустро вылезла из подпола, закрыла отверстие в полу люком, и с благодарной улыбкой посмотрела на парня. — Про Ольгу пришёл узнавать? – поинтересовалась она как бы между прочим.
— А вы откуда знаете? — сразу же нахмурился гость.
— Так, у тебя же на лице написано, что умираешь ты от любви к Оленьке, которая тебя променяла на другого. И теперь тобой овладела нехорошая дикая ревность.
— Как это — на лице написано? – опешил парень.
— Так. Большими печатными буквами.
— Не может такого быть! — Он скорее подошёл к квадратному зеркалу в старинной раме, которое висело на стене, и внимательно стал рассматривать своё лицо. — Чего-то я не вижу на лице никаких букв, — наконец сказал он.
— Так я же увидела, — опять улыбнулась баба Вера.
— Наверное, поэтому, про вас люди всякое и говорят… — недовольно пробормотал парень.
— Что говорят?
— Что вы — того… Самая настоящая колдунья…
— Так и говорят?
— Ага. Правда, некоторые говорят, что вы ещё и злая колдунья. Такое людей делать заставляете, аж представить страшно.
Она снова заулыбалась, будто услышала комплимент.
— Значит, люди плохо говорят, говоришь? А ты, всё-таки, пришёл?
— Мне больше деваться некуда, — опять нахмурился Толик.
— Почему это – некуда? Человеку всегда есть куда деться. И от любви, и от нелюбви тоже. А ты, значит, не знаешь, как тебе разрушенное счастье обратно вернуть? Так?
— Ага, — мотнул он головой. — Не знаю. Может, вы поможете, а, баба Вера? Я хорошо заплачу. Или отработаю.
— Интересно… — Старушка окинула его фигуру пытливым взглядом.- А ну-ка, скажи мне, Толя, вот ежели дом ваш, в котором вы сейчас живете, сгорит, вы с отцом его сможете заново отстроить?
— Что? — Парень насторожился. — Как это он — сгорит? С чего это?
— Ну, мало ли? Это я к примеру спрашиваю. Сможете вы отстроить его таким же, какой он раньше был? Чтобы — один в один.
— А зачем точно такой же отстраивать? – усмехнулся Толик. — Можно ещё лучше построить. Чай, руки у нас с отцом рабочие.
— Правильно. И получится у вас уже совсем другой дом. Из другого материала. Наверно, в этот раз каменный строить будете, чтобы уже — на века?
— Конечно, — согласился Толик. — И с железной крышей.
— Так и твоя любовь, Анатолий, — продолжила баба Вера. — Если сгорела она, и разрушилось твоё счастье, значит, надо строить любовь другую. И уже из другого материала. Из надёжного. То есть — с другой девушкой.
— Нет! — замотал отчаянно головой Толик. – В том-то и дело, что я не хочу с другой! Я хочу, чтобы Оля ко мне вернулась! Понимаешь меня, баба Вера? Научи, что мне сделать, чтобы она вернулась? Ты же умеешь! Мне про тебя такое рассказывали – аж дух захватывает.
— Толя, а ты детей-то любишь? — вдруг спросила баба Вера.
— Чего? – не понял он.
— Маленьких детей ты любишь?
— Ну, люблю.
— А ты откуда это знаешь? У тебя же их пока нет.
— Ну и что? У меня племянников куча!
— Так вот. Чтобы Ольга вернулась, тебе придётся маленького ребенка убить.
— Какого ещё ребёнка? — испугался он.
— Который уже в ней живёт… Ты сможешь? Если хочешь, чтобы она вернулась, нужно его — того… Убрать с дороги… Которая ведёт к твоему счастью…
— Ты, чего, старая, с ума сошла? — Глаза Толи расширились, как будто он увидел перед собой какое-то страшное чудовище.
— Почему — сошла с ума? Ты же сам велел сказать, что тебе делать. По-другому она к тебе не вернётся. Дождешься, когда Ольга его родит, и потом подкараулишь где-нибудь, и… Что ты так на меня смотришь нехорошо? У любого счастья есть цена, Толя. У доброго счастья — добрая цена, а у злого счастья – злая…
— Какое еще злое счастье?! — почти простонал он. — Ты чего тут придумываешь? Не бывает злого счастья!
— Как это — не бывает? ты же хочешь женщине, которая тебя видеть не желает, счастье своё навязать. А навязанное счастье — оно разве может быть добрым?
Толик продолжал смотреть на бабу Веру нехорошими глазами, а она вдруг снова улыбнулась.
— Не надо так думать про меня, сынок. Вместо того, чтобы мою избу палить, ты лучше свою ревность спали. Хочешь, помогу тебе избавиться от любви к своей зазнобе?
— Зачем? — испугался парень.
— Затем, что дикая ревность, сынок, никого ещё до добра не доводила. Кстати, у тебя ее бумажная фотография с собой? Дай-ка, я посмотрю на твою Олю.
Он — как под гипнозом – полез во внутренний карман куртки, достал заветную фотографию и медленно протянул бабушке. Она, даже не глядя на изображение, положила снимок на стол, накрыла своей сухой ладонью, и подержала так с минуту. Затем убрала руку, и сказала:
— Всё. Забирай свою любовь.
— Ой… — прошептал Толик. — А где она?
— Кто?
— Ольга…
— Какая Ольга?
— Здесь только что было лицо Ольги! — воскликнул жалобно парень, ткнув пальцем в фото. — Куда оно делась?
— А разве его нет?
— Нет… Там же пустота… – зашептал он в ужасе. — Фотография без лица… Разве ты сама этого не видишь?..
— Да? — Баба Вера опять взяла фотографию, посмотрела на неё, и вдруг небрежно бросила её в горящую печь. – Ну, если ты лица не видишь, значит, всё случилось.
— Что?! — парень метнулся к топке, встал перед ней на колени, и с тоской в глазах стал наблюдать, как фотография корчится в объятиях огня. – Ты что сделала? Зачем? Ведь это же моя любовь…
— Угу, была любовь, — кивнула бабушка. – Да сгорела.
Когда от листка бумаги в печи не осталось и следа, Толик с ненавистью уставился на бабушку.
— У, ведьма… — в бессильной злобе бормотал он, поднимаясь с колен. — Не зря про тебя люди говорят такое… Настоящая ведьма…
— Ага… Не зря… — кивнула она спокойно. — А теперь, иди Толя. И знай, когда у Ольги мальчик родится, она его назовёт Толиком. Но только не в твою честь, а в честь деда её мужа.
— Зачем ты мне это говоришь!? – зарычал он в её сторону.
— А чтобы ты дочку свою, которая у тебя от другой женщины родится, Ольгой не вздумал назвать.
— Почему это?
— Так… На всякий случай… — уклончиво сказала баба Вера.
Когда Толик, возвращаясь к себе домой, проходил мимо крыльца избы Ольги, его сердце в этот раз было совершенно спокойным. Почему-то оно не зашлось, как всегда, от дикой безудержной ревности.
