никитаЯ стояла, как громом пораженная, в нашей гостиной, и слова свекрови, словно ледяные иглы, кололи самое сердце. «Твоей дочери не место на семейном празднике! Она нам чужая!» В груди все похолодело, дыхание перехватило. За двадцать пять лет брака я, конечно, слышала от Нины Петровны всякое. Ее вечное «не так», ее придирки к моим пирогам, к манере одеваться, к тому, как я воспитываю детей – то есть, уже внуков Артема. Но вот так, чтобы в лицо, чтобы так откровенно и жестоко… И главное – не мне, а Анюте, моей кровиночке, моей девочке.
Анюта… Ей уже тридцать, взрослая совсем, а для меня все равно – ребенок. Несколько месяцев назад судьба послала ей Сергея. Хороший парень, не надышаться на нее. Любовь у них – как в книжках пишут, с первого взгляда. Свадьбу вот-вот сыграют. Мы с Артемом нарадоваться не можем. А Нина Петровна… Нина Петровна, похоже, в своем репертуаре.
День рождения Артема – вот в чем соль. Шестьдесят лет мужу, круглая дата. Решили отметить с размахом, всех родных позвать, друзей, коллег. Я, конечно, сразу подумала – Анюта с нами, само собой разумеется. Дочка же. Семья. Как иначе?
А вот иначе, оказывается. По мнению Нины Петровны – иначе.
Она стояла напротив, высокая, как свеча, спина прямая, ни дать ни взять – королева. Волосы – седые, но всегда в идеальном порядке, ни волоска не выбьется. Глаза серые, холодные, как зимнее небо. Смотрит сверху вниз, ждет, что я скажу. А у меня в горле комок, слова застревают.
– Нина Петровна… – еле выдавила я, стараясь не сорваться на крик. – Вы… вы это серьезно сейчас?
– Абсолютно, – отрезала она, как ножом. – А что тебя удивляет? Аня – человек посторонний. Не наша она. Какое ей дело до нашего семейного торжества?
Тут и Артем, как на грех, подвернулся. Услышал, видимо, краем уха. Он у меня вообще миротворец, вечно между нами лавирует, лишь бы не поссорились. Но тут, смотрю, и его проняло.
– Мам, ну какая же она посторонний? – робко так, но все же вступился. – Аня – Катина дочь, ну да, не родная мне, но мы же ее… как свою приняли. Она с нами выросла, ты же знаешь.
– «Приняли»… – Нина Петровна аж губы скривила. – Кошку бездомную можно «принять». А семья – это другое. Это кровь, Артем. Кровь! Это корни общие. У нее корни – другие. Отец ее… не наш.
Ох, как она это больно бьет, по больному месту. Рана старая, вроде затянулась, а нет-нет да и заноет. Первый муж мой, Анютин папа, рано ушел. Горе какое было – не передать. Но жизнь, как говорится, берет свое. Встретила Артема, полюбила, замуж вышла. Он Анюту как родную принял, никогда не делил. А для Нины Петровны, видать, все не то. Всё не так.
– Мам, да причем тут корни-то? – Артем уже голос повысил, смотрю – завелся не на шутку. – Аня – часть нашей жизни. Семья наша. И Катя – жена моя, твоя невестка. Мы что, не семья по-твоему?
– «Семья»… – снова она это слово растягивает, будто пробует на вкус, будто сомневается. – Семья – это традиции. Это память предков. Это чтоб все по-правильному, по-заведенному. А не вот это вот… как вы сейчас живете. Эта девица… она в нашу семью как с улицы пришла. Наши порядки не знает, наших ценностей не понимает. На праздник родня соберется, свои все. Зачем нам там… чужие?
Я молчала, ком в горле душил. Слезы обиды – жгучие, злые – подкатывали к глазам. «Чужая»… Она мою дочь – чужой назвала. После всего! После стольких лет, что мы вместе, для нее Анюта – чужая.
– Нина Петровна, – наконец, голос прорезался, хоть и дрожит немного. – Аня – не чужая. Она моя дочь. И если вы меня на день рождения Артема зовете, то и Анюту зовете заодно. Мы – одно целое. Нельзя меня без дочери, как кусок отрезать, и чтоб все по-прежнему было. Не выйдет.
– Не учи меня жить, Катерина, – как отрезала. – Я век свой прожила, побольше твоего будет. И знаю, что такое семья. Кто в ней свой, а кто приблудный. И не надо мне тут… новые порядки разводить. На моем празднике – как я скажу. Точка!
Развернулась и вышла, как царица со свитой. Оставила нас с Артемом стоять, как оплеванных. Тишина в гостиной – тяжелая, давящая. В ней обида висит, непонимание, боль.
Артем ко мне подошел, обнял за плечи, прижал к себе. Тепло от него идет, а меня все равно знобит. Холодно внутри, будто льдом все сковало.
– Ну ты чего, Кать? – шепчет на ухо. – Не бери в голову. Мама… ну ты же знаешь, какая она. Старая уже, консервативная. Привыкла по-своему, по-старинке. Не хотела она тебя обидеть. Честное слово.
– «Не хотела обидеть»? – говорю, а голос – как чужой, хриплый какой-то. – А что это тогда, по-твоему? Комплимент? Она мою дочь – чужой назвала, Артем! Чужой! Мою Анюту, которую я ночами не спала, растила, вкладывала в нее всю душу, всю себя! И ты говоришь – не хотела обидеть?
– Да понимаю я, Кать, понимаю, – гладит по спине, успокаивает. – Ну вот такая она, мама. Тяжелая на подъем. Старается по-своему. Давай… просто не будем обращать внимания. Придем на праздник, Анюту с собой возьмем, и все. Ну не выгонит же она нас взашей, в конце концов. Люди же будут.
– Нет, Артем, – отстраняюсь, смотрю ему прямо в глаза. – Так не пойдет. Хватит уже закрывать глаза, будто ничего не происходит. Я устала от этого вечного напряжения, от этого давления. Я хочу, чтоб меня уважали. И мою дочь тоже. И если для этого нужно с мамой твоей… поговорить по-серьезному, значит, так и будет.
– Кать, ну что ты такое говоришь? – испугался не на шутку. – Какой «по-серьезному»? Какой разговор? Зачем? Давай просто… перетерпим. Один вечер. Ради меня. Ради моего дня рождения. Ну прошу тебя.
– Нет, Артем, – твердо говорю. – Не перетерпим. И не ради твоего дня рождения, а ради нас самих. Ради Анюты. Ради нашего достоинства. Я с твоей мамой поговорю. Разговор будет серьезный. И если она не изменит своего мнения… на ее праздник я не пойду. И Анюта тоже. Вот так.
Артем смотрит на меня – глаза круглые, будто я ересь какую сказала. Для него – мать не уважить, на ее праздник не прийти – это как небо на землю уронить. А для меня – дальше терпеть оскорбления в адрес дочери – уже выше сил.
Решено. Больше молчать не буду. Хватит прятаться за спиной мужа, ждать, что само собой рассосется. Должна защитить Анюту. И себя заодно. Даже если это война с Ниной Петровной.
Весь вечер – как тень хожу. Слова свекрови в голове крутятся, как заезженная пластинка. Обида – как ком в груди, дышать тяжело. Артем вокруг меня вьется, успокаивает, говорит, что мама погорячилась, что передумает еще. Не верю. Знаю я Нину Петровну – упрямая, как осел. Если что в голову вбила – хоть кол на голове теши, не переубедишь.
Но пробовать надо. Ради Анюты. Ради нас. Утром – к Нине Петровне. Разговор начистоту. Все точки над «i». А там – будь что будет.
Утром, сердце – колотится, как птица в клетке. Собираюсь с духом, как на подвиг иду. К свекрови. Живет она в соседнем доме, в квартире, что ей от мужа осталась. Звоню в дверь. Руки дрожат. Нина Петровна открывает – лицо каменное, ни тени улыбки.
– Здравствуй, Катерина, – голос – холодный, как лед. Пропускает в квартиру, молча. – Что привело тебя в такую рань?
– Нина Петровна, поговорить пришла, – говорю, а самой – как на экзамене. Стараюсь голос ровным сделать, уверенным. – Насчет вчерашнего. Насчет Анюты.
– А, это, – рукой махнула, будто о пустяке каком речь. – Ну, говори. Если есть что сказать. Время мое не трать только.
– Нина Петровна, не понимаю я, почему вы к Ане так… – слова подбираю, боюсь лишнего сказать. – Она же ничего плохого не сделала. Девочка хорошая, добрая. Всегда к вам с уважением, вежливая, внимательная. За что вы ее – чужой клеймите?
– А потому что чужая и есть, – отрезала, села в кресло, мне рукой – садись, мол. – Ты что, в самом деле не понимаешь? Не наша она кровь. Не нашего рода-племени. У нас – свои порядки, свои устои. Она – из другой семьи, из другого теста. Зачем нам мешать все в одну кучу? Зачем чужих в свой круг пускать? Как ворону в павлиньих перьях… Нелепость одна.
– Нина Петровна, да разве ж Аня – незнакомая? – возражаю. – Тридцать лет рядом с нами. Выросла, можно сказать, в этой семье. Артема как отца родного любит. Меня – как мать. Разве этого мало, чтоб своей стать? Разве кровь – единственное, что в жизни важно?
– Кровь – главное, Катерина, – как гвоздь забивает. – Кровь – это связь навеки. То, что от дедов-прадедов передается. А все остальное… шелуха. Сегодня есть, завтра нет. Мужья – приходят-уходят, жены – меняются как перчатки. А кровь – она вечна. Не разбавить, не вытравить.
– Но ведь семья – это не только кровь, – не сдаюсь. – Семья – это еще и любовь, и уважение, и понимание, и поддержка друг друга. Разве Аня всего этого не заслужила? Разве не доказала своим поведением, своей душой, что достойна быть нашей семьей?
– «Доказала»… – сомнение в голосе проскальзывает, может, хоть капля сомнения? – Не знаю, Катерина, не знаю. Жизнь учит, что чужой – он всегда чужим и останется. Хоть ты тресни, хоть ты наизнанку вывернись, а чужое – оно все равно проявится. Рано или поздно. И тогда – боль одна, разочарование, обида. Зачем нам это? Зачем рисковать? Лучше – свои да наши, проверенные временем.
– Нина Петровна, вы говорите так, будто Аня – враг какой, – горечь в голосе прорывается. – Будто она в семью нашу влезла, чтоб развалить ее, чтоб зло нам причинить. Да ведь не так же! Она нас любит, ценит, дорожит нами. Хочет быть частью семьи. Почему вы ей шанс не даете? Почему сердце свое не откроете? Хоть чуть-чуть?
– Сердце… – усмехнулась горько. – Сердце мое – старое, Катерина. Изношенное. Столько боли, столько горя повидало. Не хочу больше боли, не хочу разочарований. Хочу покоя. Тишины. Чтоб все – как раньше, как привыкла. По-старому, по-нашему, по-родному. А ваша Аня… она этот покой нарушает. Вносит сумятицу, что-то новое, чуждое. И мне это не надо. Не хочу. Не приму.
– Значит, так и будете стоять на своем, что Ане на дне рождения Артема – не место? – спрашиваю, а надежда – как свеча догорает. Холод внутри – все сильнее.
– Да, – твердо, как кремень. – Буду. Праздник мой. Я хозяйка. Кого хочу – зову, кого не хочу – не зову. А твою дочь – не хочу. Потому что чужая она. И нечего тут больше разговоры разводить. Я сказала. И слово мое – закон.
Встаю с кресла. Все понятно. Бесполезно спорить, бесполезно уговаривать. Стена. Каменная стена. Сердце закрыто на замок, ключ – потерян.
– Хорошо, Нина Петровна, – говорю, стараясь не выдать отчаяния. – Как скажете. Только тогда и меня на вашем празднике не ждите. И Артема тоже. Если для вас Аня – чужая, значит, и мы с Артемом – тоже чужие. Нечего нам там делать, на вашем «семейном» торжестве. Прощайте.
Разворачиваюсь и ухожу. Оставляю ее сидеть в кресле, неподвижную, неприступную. Ледяная королева. На улице ветер осенний – холодный, пронизывает до костей. Под стать холоду, что в душе поселился.
Дома Артему все рассказываю. Слушает молча, голову опустил. Вижу – тяжело ему, разрывается между нами. Но на этот раз – не уговаривает. Не просит перетерпеть. Понял, видать, что я не шучу. Что назад не отступлю.
– Что ж теперь, Кать? – тихо спрашивает, глаза – полные тоски.
– А ничего, Артем, – говорю, стараюсь бодриться, хотя внутри все дрожит. – Жить будем дальше. Своей семьей. Без обид, без унижений, без «чужих». Мы – ты, я и Анюта. Вот наша семья. И хватит с нас. А Нина Петровна… пусть празднует свой день рождения, как хочет. Без нас.
В тот день мы с Артемом и решили – на день рождения к свекрови – ни ногой. Тяжело было, больно. Но честно. По-другому – уже никак. Достоинство свое сохранили. Семью свою. Любовь свою. А Нина Петровна… может, когда-нибудь и поймет. Что семья – это не только кровь. Это – тепло сердец. Близость душ. Готовность принять в свой круг тех, кого любишь. Кого ценишь. Может, когда-нибудь… А пока – так. Пусть будет так. Наш путь – путь уважения. Путь любви. И это, наверное, самое главное.