никита— Милый, а тебе не кажется, что твоя сестра оборзела?
Голос мой прозвучал спокойнее, чем бушевал внутри ураган. Олег вздрогнул, едва не уронив пульт от телевизора. Его глаза, обычно такие ясные и немного наивные, мгновенно потускнели, налились привычной усталостью. Он повернулся ко мне, но взгляд его будто скользил по поверхности, не решаясь нырнуть в мои – кипящие – омуты.
Вечер опускался на наш дом. За окном шелестели березы, посаженные еще его отцом, а по телевизору бубнили новости, от которых сводило скулы. Олег, в своей любимой выцветшей рубашке, привычно занял место на старом, но уютном диване. Я же, Светлана, крутилась на кухне, протирая еще невысохшие стаканы. Чистота в доме – моя отдушина, мой якорь в бушующем море житейских неурядиц. А неурядиц в последние месяцы хватало с лихвой. Главная из них имела имя, фамилию и вполне конкретный телефонный номер – Елена, младшая сестра моего мужа.
Ее звонок, пронзивший тишину кухни, застал меня врасплох. Очередной. Я даже не видела, как Олег взял трубку, но интонации… О, интонации ее голоса я могла бы узнать за версту. Этакая смесь кротости и настойчивости, приправленная легким налетом вечного «невезения».
— Да, Леночка? Что случилось? – Олег, как всегда, перешел на этот участливый, «старшебратский» тон. Мои губы скривились. Я могла бы, наверное, произнести ее слова наизусть, еще до того, как они покинули бы ее рот. И не ошиблась бы, наверное, ни в одном.
Потом последовала привычная пауза, которую Олег заполнял кряхтением и сочувственными междометиями: «Надо же… Опять… Конечно, конечно…». Он кивал, не обращая внимания на меня, испепеляющую его спину взглядом. Труба прорвала, или крыша потекла, или внуку на новую обувь не хватает… Сколько еще можно тянуть эту резину? Сколько?
— Ты только не говори Свете, ладно? Она и так… ну, ты же знаешь… — донесся до меня писклявый шепот Елены из трубки.
О, я знала. Я знала, как она виртуозно умеет нажимать на нужные кнопки. А Олег – мой Олег – он ведь человек мягкий, покладистый. Он всегда чувствовал ответственность за эту вечно «несчастную» младшую сестру. С самого детства, наверное. Она болела часто, была такая хрупкая, беззащитная. И Олег, как старший, брал на себя ее проблемы, оберегал от невзгод. А потом это вошло в привычку. Вот только Елена выросла, а привычка осталась. Она словно застряла в роли маленькой девочки, которой всегда нужна помощь большого и сильного брата.
Я опустила мокрую тряпку на столешницу. Мой гнев нарастался, как ком в горле, тяжелый, удушливый. Слишком много было этих «конечно», этих «мы тебе поможем», этих «она же своя».
— Ну, Лена, хватит уже! Ты же обещала в прошлом месяце, что это последний раз, — слова Олега прозвучали жалко, безвольно. Мое сердце сжалось от обиды. Он пытался. Пытался поставить ее на место. Но всегда сдавался. Всегда.
А потом он повесил трубку, тяжело вздохнул и повернулся ко мне, с виноватым выражением лица. Словно школьник, пойманный за руку с конфетами из маминой вазы.
— Света, это Лена… У нее там… опять. Трубу прорвало. Срочно нужны деньги на ремонт, а то затопит соседей. Она такая несчастная, — он начал свою обычную тираду, будто ждал одобрения.
Вот тут-то и сорвалось с моих губ то самое: «Милый, а тебе не кажется, что твоя сестра оборзела?». Я сделала ударение на каждом слове, как будто чеканила их, вбивала в его сознание, которое, казалось, отказывалось видеть очевидное.
Я подошла ближе, мои ладони лежали на бедрах.
— Оборзела? Олег! Ты слышишь себя? Трубу прорвало? А в прошлом месяце, что было? Сгорела стиральная машина? За полгода – три стиральные машины! А позапрошлом месяце – зубы срочно вставлять нужно, а то выпадут! А до этого – дача наша, где она все лето просидела, свет и воду накрутила, ни копейки не заплатила. А сколько она на нашей машине катается? Без спроса берет! И всегда – срочно, всегда – трагедия вселенского масштаба! Это что, нормально?!
Голос мой повышался, я уже не контролировала себя. Обида, копившаяся месяцами, грозила взорваться фейерверком гневных слов. Олег вжался в диван. Его лицо покрылось красными пятнами.
— Света, ну что ты начинаешь! Ну, сложная у нее жизнь, что ты не понимаешь? Один сын, муж давно умер… Ей тяжело, — он пытался меня урезонить, оправдать ее, как всегда. И эта его вечная фраза про «тяжело»! Она действовала на меня, как красная тряпка на быка.
— Тяжело? А нам, Олег, нам легко?! Мы что, печатаем деньги? У нас что, все проблемы сами по себе рассасываются? Мы вот тебе недавно новое обследование делали, не дешево, между прочим, вышло, и ничего – ни одной жалобы. А она? Она всю жизнь свою «тяжелую жизнь» на нас взваливает! И ты ей помогаешь, а потом сам же жалуешься, что денег нет! Олег, ты не замечаешь, что мы стали ее спонсорами?! Ее, блин, банкоматом?!
Мои пальцы сжались в кулаки. Я видела, как Олег морщился, как ему было неприятно. Он не любил ссоры. Он всегда старался их избежать, сгладить острые углы. Но иногда эти углы нужно было не сглаживать, а рубить с плеча.
— Ну, что я могу сделать, Света? Это моя сестра! — Он почти кричал, в его голосе проскользнули нотки отчаяния.
— А я тебе кто, по-твоему? — мой голос упал до зловещего шепота. — Я тебе кто?! Свой человек или так, проходящая мимо, которую можно слить, лишь бы твоя сестричка была довольна?!
Этот вопрос завис в воздухе. Он бил по самому больному. Показывал, что в нашей жизни, оказывается, есть кто-то важнее меня, его жены, с которой мы прожили больше тридцати лет, вырастили детей, прошли столько испытаний. Я знала, что он любит меня. Но его любовь к сестре… это была какая-то другая, болезненная любовь, которая разрушала нас. Она была как бездонная бочка, куда он бесконечно сливал наши силы, нервы и, конечно, деньги.
Он отвернулся.
— Ну, Света, не драматизируй. Это просто… помощь родственникам. Разве мы не должны помогать близким?
— Должны, Олег! Должны! — я сделала шаг к нему, а он невольно отпрянул. — Но помощь – это одно! А вот это – когда на тебе ездят, как на старой кляче, когда пользуются твоей добротой, твоим сочувствием – это другое! Это уже не помощь, это паразитизм! Когда человек из года в год не может сам справиться со своей жизнью и постоянно тянет из других, это уже диагноз. А если ты это поощряешь, то ты тоже в этом участвуешь!
Напряжение повисло в воздухе. Мы оба дышали тяжело. Тишина, которая наступила после моей гневной тирады, была оглушительной. Я чувствовала, как слезы жгут глаза, но давать им волю не собиралась. Не сейчас. Сейчас нужно было быть твердой. Сейчас нужно было дать ему понять – если не он, то я. Я больше не намерена терпеть.
Олег встал, тяжело прошел на кухню, налил себе воды. Пил медленно, обдумывая мои слова. Или делал вид, что обдумывает.
— Свет, давай не сейчас, а? У меня голова раскалывается.
— А когда, Олег? Когда ты останешься без копейки? Когда она вытянет из нас все, что у нас есть? Или когда ты поймешь, что я больше не могу это терпеть и просто уйду?
Последнее слово, «уйду», я произнесла едва слышно. Но оно, кажется, пронзило его насквозь. Он замер. Опустил стакан на стол, так что стекло звякнуло. Повернулся ко мне. В его глазах я увидела проблеск испуга. Наконец-то. Хоть что-то дошло.
Я глубоко вздохнула. Это была лишь прелюдия. Я понимала, что эта битва будет долгой и изнурительной. И, черт возьми, я была готова. До самого конца. И не сверну с этого пути. Не на этот раз.
Прошло два дня. Два дня относительной тишины, что, как мне казалось, было лишь затишьем перед новой бурей. Олег ходил по дому с мрачным видом, избегал смотреть мне в глаза. Он явно переваривал мои слова, но, зная его, я понимала – он скорее найдет тысячи причин оправдать сестру, чем признает мою правоту. За тридцать с лишним лет брака я изучила его, как открытую книгу, каждую складку, каждый виток мысли.
Елена же не заставила себя долго ждать. Звонок прозвучал ровно через сорок восемь часов, будто по расписанию. На этот раз Олег вышел с телефоном на балкон, подальше от моих любопытных ушей. Но даже сквозь закрытую дверь я слышала его напряженный, обеспокоенный голос.
— Что? Операция? Какая операция? – в его голосе проскользнул настоящий испуг. Мое сердце екнуло. Неужели она пошла на такой низкий трюк? «Операция» – это же серьезно. Даже для Елены это казалось слишком.
Я прислушалась. Олег говорил громче обычного, его голос дрожал. Елена, должно быть, надавила на жалость сильнее обычного. Я представляла ее тонкий, плачущий голосок: «Братишка, умираю, помоги…».
Сквозь щели я уловила обрывки фраз: «…онкология…», «…срочно…», «…огромная сумма…».
Когда Олег вошел с балкона, его лицо было бледным, как полотно. Он выглядел так, будто только что вынес приговор. Он сел в кресло, понурив голову.
— Света… это Лена, — начал он глухим голосом. — Ей… нужна операция. Очень срочная. И очень… дорогая.
Я чувствовала, как внутри меня все холодеет. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Снова. Опять. Только теперь – такого масштаба?! Настолько, что Олег, обычно скептически относящийся к ее «трагедиям», поверил? Или делает вид?
— Какая операция? На что? Что случилось? – мой голос был тверд, хотя внутри все сжималось от предчувствия недоброго.
— Она… Она говорит, что это очень личное, что не хочет выносить на всеобщее обозрение. Но врачи сказали, что… срочно. Это… это онкология, — последнее слово он выдавил из себя с трудом.
О, черт возьми! Это переходило все границы. Онкология. Как низко! Как подло! Да, я была зла на Елену, но злость моя никогда не переходила на желание зла. Но эта женщина… эта же бесстыжая врунья!
— Олег, — я встала, подошла к нему. — Это подло. Это грязно. Это настолько омерзительно, что я даже не знаю, как тебе объяснить.
Он поднял на меня свои потухшие глаза.
— Света, это же Лена! Разве она могла так соврать про такое?! Она же знает, как это серьезно!
— А ты, — прошипела я, — ты ей веришь? Ты, который столько раз уже обжигался? Сколько раз она тебя водила за нос? На ремонт протекшей трубы, на новую стиралку, на зубы, которые уже пять раз вставлялись? И ты вдруг поверил, что она могла заболеть онкологией и молчать об этом, а потом вдруг, в один миг, запросить у тебя чуть ли не всю нашу пенсию на эту, якобы, операцию?! Олег! Очнись!
Я трясла его за плечи, словно пытаясь выбить из него дурь, напущенную сестрой.
— Где документы? Где справки из больницы? Где хоть что-то, что подтвердит ее слова?! А? Ты спросил у нее это? Или сразу бросился к кошельку?!
Олег вздрогнул.
— Она… она говорит, что не хочет выставлять это напоказ. Это очень личное, — снова пробормотал он, словно заученную фразу.
— Личное?! А о нашей личной жизни она подумала? О том, что мы живем от пенсии до пенсии, считаем каждую копейку? О том, что мы хотели внучке на учебу отложить, а?! Это как, личное?! – я была вне себя.
— Ну, Света, если это правда… — начал он.
— Если, Олег! Вот именно! Это «если» нам уже поперек горла! Я тебе говорю – она врет. Врет в лицо. Нагло. Она уже потеряла всякое чувство стыда и совести! И если ты сейчас, вот прямо сейчас, не потребуешь от нее доказательств, я… я больше не буду в этом участвовать. Ты хочешь помочь ей? Помогай. Но без меня и без моих денег.
Он посмотрел на меня с ужасом.
— Света! Ты что такое говоришь?! Как это — «без тебя»?! Мы же семья!
— Вот именно! Мы – семья! А не банк для твоей сестры, который она грабит под разными предлогами! – я стояла на своем, чувствуя, как внутри разгорается пожар. — Позвони ей. Скажи, что ты поедешь с ней к врачу. Или что мы возьмем ее документы и сами все узнаем. А если она откажется – значит, она врет. И тогда никаких денег. Ни копейки.
На лице Олега отразилась борьба. Он ненавидел конфликты, ненавидел выбивать из людей правду, особенно из близких. Но я видела, что зерно сомнения, наконец-то, проросло в его душе. Или это был страх потерять меня, его жену, после стольких лет, что мы провели вместе? Скорее всего, второе. Его глаза мечутся, как у загнанного зверя.
Я не отступила ни на шаг. Мое сердце было как камень. Олег, скрепя сердце, позвонил Елене. Я не слышала ее ответа, но видела, как напряглось лицо мужа. Он пытался убедить ее, объяснял, что нужна хоть какая-то справка, хоть какое-то подтверждение. Елена, судя по всему, упорно отказывалась, сыпала обвинениями в недоверии, черствости. Наконец, Олег повесил трубку, его лицо потемнело.
— Она… она обиделась. Сказала, что мы ей не верим. Что она никогда не думала, что мы так с ней поступим, — голос его был полон обиды, словно это не Елена, а он сам был пострадавшим.
— Конечно, обиделась! А как же! Корона сползла! – я не выдержала. — Это же так удобно – прикидываться жертвой, чтобы выманивать деньги! А потом обижаться, когда тебя поймают за руку! Олег, неужели ты не видишь?!
Он покачал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя морока.
— Но… онкология, Света… это не шутки. Что, если она и правда больна? И мы ей не верим… и она умрет без нашей помощи?!
Этот аргумент – самый подлый из всех. Он давил на его чувство вины, на его страх потерять близкого человека. Я глубоко вздохнула.
— Знаешь, Олег, — я решила действовать хитро. — Если она так сильно скрывает, значит, есть что скрывать. Но знаешь что? У меня есть старая подруга, Люда. Она работает старшей медсестрой в нашей районной поликлинике. А ее племянница – врач-онколог в городской больнице. Ну, той самой, куда обычно направляют на такие серьезные операции. Я позвоню Люде, осторожно спрошу. Узнаю, может, там у них хоть кто-то слышал о такой пациентке. Просто для нашего спокойствия, понимаешь? Чтоб ты не мучился.
На самом деле, я не собиралась осторожничать. Я собиралась вытянуть из Люды всю подноготную, если та что-то знала. И Олег это, похоже, понял. Он посмотрел на меня, в его глазах появилось что-то, похожее на облегчение. Видимо, мысль о том, что не ему придется быть «плохим полицейским», ему понравилась.
— Ну… если ты так хочешь… Только осторожно, Света. Не хочу, чтобы Лена узнала, что мы ей не верим. Она очень гордая, — Олег снова попытался оправдать ее.
— Гордая?! Олег, это не гордость! Это хитрость! Иди ты лучше, займись своими делами. А я позвоню.
Мой разговор с Людой был коротким и емким. Я не ходила вокруг да около. Просто сказала: «Люда, дорогая, у меня беда. Свояченица, Лена, объявила, что у нее онкология, просит денег на срочную операцию. Но документы показывать отказывается. Врачи вроде сказали, что очень срочно. Ты, может, что-то слышала? Или у твоей племянницы спросишь, ради Бога? Я волнуюсь. Очень».
Люда, женщина хваткая и с доброй душой, сразу поняла, что дело нечисто.
— Онкология, говоришь? Да тут каждую вторую, кто с подозрением на онкологию, через меня проводят, всех врачей знаю. Фамилия ее? Адрес?
Я дала ей все данные. Через полчаса, казавшиеся вечностью, мой телефон снова зазвонил. Люда. Голос ее был сухим, отстраненным.
— Светик, слушай внимательно. Моя племянница пробила по своим каналам. В нашей больнице такой пациентки нет. Вообще. И по поликлиникам нашим районным, за последние полгода, тоже. Никакой онкологии. Никаких направлений на серьезные операции. Ничего.
В моей голове закружился вихрь. Ничего. Ничего, совсем ничего. То есть… она просто врала. Врала про страшную болезнь, чтобы получить деньги. Мои руки сжались в кулаки. Такого коварства я не ожидала даже от Елены. Это было слишком. Это было отвратительно.
Я поблагодарила Люду, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от гнева и обиды. Я повесила трубку, и меня затрясло. Гнев смешался с ужасом. Как человек может опуститься до такого? И Олег… Он ведь ей поверил. Верил. И сейчас мне придется сообщать ему эту правду. Эту горькую, отвратительную правду.
Я пошла в гостиную. Олег сидел на диване, смотрел телевизор. Я встала прямо перед ним, загородив экран. Он поднял голову, и я увидела в его глазах надежду. Надежду на то, что Елена не лгала, что я ошибаюсь. Но надежда эта быстро угасла, когда он увидел мое лицо.
— Олег, — голос мой дрожал от негодования. — Елена солгала.
Его лицо побледнело.
— Что… что ты говоришь? Как? Откуда ты знаешь?
— Она не больна. Никакой онкологии нет. Я позвонила Люде, моя подруга. Она все узнала. Нет такой пациентки. Ни в одной больнице. Ничего, Олег. Ни-че-го, — я проговаривала каждое слово четко, стараясь, чтобы оно врезалось ему в мозг.
Олег уставился на меня, словно не понимая смысла сказанного. Его рот приоткрылся.
— Не может быть… она не могла… это же так серьезно…
— Могла, Олег! Могла! И сделала! И сделает снова, если ты ей позволишь! Потому что ты – удобный банкомат, потому что ты – дойная корова! И пока ты не перестанешь быть таким дураком, она будет тебя использовать! И нас! И наши последние копейки!
Мой голос звенел от ярости. Я подскочила к нему, схватила за плечи и начала трясти.
— Или она, Олег, или я! Выбирай! Я больше не могу! Я устала! Устала от ее наглости, устала от ее вранья, устала от того, что ты ее вечно покрываешь! Я не хочу жить с человеком, который не защищает свою семью от таких вот… вампиров!
Мои слова больно ранили. Я видела, как он сжимался. В его глазах отразилась нестерпимая боль, шок.
— Света… как ты можешь… — Он оттолкнул мои руки, встал. — Ты хочешь сказать… что ты готова…
— Да, Олег! Готова! – я перебила его, потому что знала, что он собирался произнести. — Я готова на все, чтобы вернуть себе свое спокойствие и свои деньги! Я слишком много для этого работала, слишком много терпела! Если ты не в состоянии понять, что эта женщина тебя использует, то я не могу быть рядом с тобой! Потому что я чувствую себя оплеванной, использованной!
Я сделала несколько шагов назад, указывая на дверь.
— Я уеду к Маше. К нашей дочери. Переночую у нее. А ты – ты подумай. Хорошенько подумай. Что для тебя важнее – твоя бесстыжая сестра, которая тебя обманывает, или твоя жена, с которой ты полжизни прожил? Если завтра ты не решишь эту проблему раз и навсегда, то… Тогда можешь не ждать меня.
Последние слова я произнесла едва слышно, но они прозвучали как приговор. Я взяла свою сумку, накинула куртку. Олег стоял посреди комнаты, бледный, как призрак. Он смотрел на меня, не мигая. Его глаза были полны ужаса и растерянности. Он, похоже, наконец-то осознал всю серьезность ситуации. И мои слова, кажется, пронзили его насквозь. До самых костей. Это был не пустой звук. Это была решимость. Моя.
Машиночная квартира встретила меня уютным теплом и запахом свежей выпечки. Дочка, увидев меня на пороге с дорожной сумкой, сразу все поняла. Она не стала задавать лишних вопросов, лишь крепко обняла меня, прошептала: «Мам, ты как? Проходи, пожалуйста». Моя Маша – вся в меня: сильная, волевая, с обостренным чувством справедливости. Она всегда понимала мои претензии к Елене, хотя и старалась не вмешиваться в наши семейные разборки.
Я рассказала ей все. О прорванных трубах, о стиралках, о «новой» онкологии, о своем ультиматуме Олегу. Маша слушала, молча кивая.
— Мам, пап сам должен это решить, — сказала она потом, подавая мне чашку горячего чая. — Это его сестра. Он должен поставить точку. А ты… ты правильно поступила. Нельзя так над собой издеваться.
Ее слова были бальзамом на рану. Я, конечно, любила Олега. Любила всем сердцем. Но эта ситуация с Еленой… она разъедала нас, как ржавчина старый механизм. Она разрушала то, что мы строили годами. И если Олег не поймет этого сейчас, то, возможно, мы уже ничего не спасем.
Я не звонила Олегу. Не писала ему сообщений. Просто ждала. Ждала его решения. Каждая минута казалась вечностью. Я не спала всю ночь, ворочаясь на гостевом диване у Маши, прокручивая в голове все возможные сценарии. Что, если он выберет ее? Что, если его привязанность к сестре окажется сильнее, чем любовь ко мне? Мысли эти жгли, не давая покоя.
На следующий день, ближе к вечеру, зазвонил Машин телефон. Олег. Дочка взглянула на меня, и в ее глазах я прочитала вопрос. Я кивнула. «Поднимай».
Маша включила громкую связь.
— Света… Ты слышишь меня? – голос Олега был глухим, срывающимся. Он звучал, как никогда прежде. Полным отчаяния.
— Да, Олег. Я тебя слышу, — я произнесла это твердо, чтобы он не сомневался в моей решимости.
— Я… я поговорил с Леной. — Он замолчал. В трубке повисла гнетущая тишина.
Я сжала губы, приготовившись к худшему.
— Я… я заставил ее признаться. – Голос Олега дрогнул. — Света… ты была права. Никакой онкологии. Никакой операции.
Мое сердце сжалось от облегчения, а затем от новой волны злости. Это было и ожидаемо, и все равно ужасно.
— И что она тебе сказала? – спросила я.
— Она… она сначала кричала. Обвиняла меня. Обвиняла тебя. Говорила, что мы ей не верим, что мы ее бросили… А потом… потом она заплакала. И… и рассказала все, — в голосе Олега проскользнули нотки… не гнева. А какого-то глубокого, ошеломляющего горя. И страха.
Мне стало не по себе. Что же она такое натворила, что Олег, привыкший к ее «несчастьям», так переменился? Что он услышал?
— Я хочу, чтобы ты это тоже услышала, Света, — сказал Олег, его голос стал чуть громче, тверже. Он, казалось, взял себя в руки. — Я хочу, чтобы она сама тебе это сказала. Она согласилась. Она хочет… хочет поговорить с нами. Оба с нами. Завтра. У нас дома. Сможешь приехать?
Я переглянулась с Машей. Она кивнула.
— Смогу, — ответила я. — Олег, что там на самом деле происходит?
— Я расскажу вам завтра. Когда Лена будет здесь. Это… это очень страшно, Света. Очень, — в его голосе слышалась такая боль, что я невольно почувствовала легкую тревогу. Что же такое могло быть? Что настолько страшное?
На следующий день я приехала домой. Олег ждал меня на пороге. Он выглядел постаревшим, словно за одну ночь на его лицо легли глубокие борозды. Он молча обнял меня, крепко-крепко. В этом объятии было столько раскаяния, столько усталости, столько просьбы о прощении. Я обняла его в ответ. Понимала, что ему сейчас тяжелее всех.
— Лена придет через полчаса, — тихо сказал Олег. — Я попросил, чтобы она все рассказала нам обоим. Без утайки.
Мы сели в гостиной, в привычном молчании. Каждый погруженный в свои мысли. Я чувствовала напряжение, которое витало в воздухе. Предчувствие чего-то недоброго сжимало сердце. Неужели она настолько глубоко увязла, что ее ложь про онкологию – лишь вершина айсберга?
Звонок в дверь. Олег вздрогнул. Я тоже. Он пошел открывать.
В дверях стояла Елена. Я едва ее узнала. Обычно она была одета с нарочитой небрежностью, волосы растрепаны, но в них всегда проскальзывала претензия на легкомысленность. Сейчас же она выглядела… опустошенной. Бледное лицо, под глазами темные круги, будто она не спала много дней. Волосы тусклые, прилипшие к голове. Она казалась уменьшившейся, ссутулившейся. Никакой прежней наглости в ее глазах не было. Только боль. Глубокая, мучительная боль.
Она молча прошла в гостиную, избегая наших взглядов, и опустилась на кресло, где Олег часто сидел. Сидела, сцепив руки, поджав губы. На несколько минут повисла тяжелая тишина. Олег сел рядом со мной.
— Лена, — начал Олег, его голос был мягким, но твердым, без прежней поблажливости. — Расскажи Свете все. Расскажи правду. Как ты рассказала мне.
Елена вздрогнула, будто ее хлестнули по щеке. Она подняла на нас свои красные от слез глаза. И начала говорить. Сначала тихо, прерывисто, а потом ее слова стали вырываться из нее, словно гной из нарыва.
— Это все Николай… — прошептала она, и я сразу почувствовала, что это начало страшной истории. Николай – ее единственный сын. Внук, которого Олег обожал. Спокойный, умный мальчик, казалось. Или это был всего лишь фасад?
— Он… он играет. — Она зажмурилась, словно эти слова причиняли ей физическую боль. — Он подсел на эти… онлайн-казино. Больше трех лет уже. Он сначала скрывал, говорил, что работает много, а сам… сам сидел ночами, сливал все деньги. Свои, потом мои. А потом… потом он стал брать кредиты. В микрофинансовых организациях. У каких-то… нехороших людей.
Ее голос дрожал, она едва сдерживала слезы. Олег слушал, побледневший, но молча.
— Он набрал такие долги, что я не представляю, как их закрыть, — продолжила Елена. — Его… его били. Забирали вещи из дома. Угрожали. Говорили, что если не вернет деньги, то… сделают инвалидом. Или убьют. И меня убьют.
Она начала плакать. Тихо, но горько.
— Я боялась. Так боялась! За него. За себя. Он у меня один, понимаете?! Я же его одна растила. Без отца. Я не знала, что делать. Он клялся, что завяжет, что больше не будет. А потом снова звонили бандиты, снова просили деньги. Мне приходилось их гасить. Каждый раз. Забирала все свои сбережения, брала кредиты на себя. Отдавала ему, чтобы он им платил. Он говорил, что «повезет», что он «отыграется»…
Мое дыхание перехватило. Онлайн-казино. Игровая зависимость. Долги. Бандиты. Вот в чем была причина всех этих «прорванных труб» и «операций». Все эти деньги, что она вытягивала из нас – шли не на ее нужды, а на покрытие долгов ее собственного сына!
— Последний раз… он должен был им очень много. Всю эту сумму, что я просила у тебя, Олег. Он сказал, что это последний шанс. Что они приедут и… сделают очень больно. Я не знала, что делать! Я была в отчаянии! Я думала, что это единственный способ. Я боялась тебе говорить, Олег. Мне было стыдно. Так стыдно! — Она посмотрела на Олега, а потом на меня. — Стыдно за себя. За него. За то, что не смогла его вырастить нормальным. Я не хотела, чтобы вы знали, что он… такой. Чтобы вы судили его. Чтобы вы перестали помогать… А иначе, как бы я его спасла? Понимаете? Как?!
Елена рухнула на пол, обхватила голову руками и зарыдала в голос. Рыдания сотрясали ее худое тело.
Я сидела, потрясенная. Все мое негодование, вся моя злость на ее «наглость» вмиг испарились, сменившись глубоким, пронзительным сочувствием. Я представила себе ее одиночество, ее страх, ее отчаяние. Представила, как она жила в этом кошмаре годами, скрывая это от всех, боясь, что ее сын окажется в тюрьме или будет убит. Потерять единственного ребенка… Это был ее личный ад, из которого она пыталась вытащить своего Николая любой ценой. Даже ценой собственной совести и добрых отношений с нами.
Олег бросился к ней, опустился на колени, обнял свою сестру. Его лицо было мокрым от слез.
— Лена… Лена, родная… почему ты молчала? Почему не сказала раньше? Мы бы помогли! Мы бы нашли выход!
— Я боялась… я так боялась… — шептала она, прижимаясь к нему. — Я думала, что вы меня осудите. Что вы откажетесь помогать. И я останусь совсем одна… И он… он погибнет…
В этот момент я поняла, что ее «обозрелость» была не наглостью, а криком о помощи. Отчаяние загнало ее в угол, заставило использовать все средства, чтобы выжить и спасти своего сына. Она не думала, что делает больно нам. Она просто боролась за выживание в собственном, созданном сыном, аду.
Я медленно встала и подошла к ним. Присела рядом. Протянула руку и коснулась плеча Елены.
— Лена, — мой голос был мягок, лишен всякого укора. — Тебе не нужно было этого стыдиться. Не нужно было молчать. Это… это беда. И ее нужно решать всем вместе.
Елена подняла голову, ее заплаканные глаза встретились с моими. В них было столько боли и, кажется, немного надежды.
— Но… но что теперь? — спросила она. — У нас огромные долги. И он… он не может остановиться. Он клянется, а потом снова. Я не знаю, что делать… Я в тупике.
Олег вытер слезы. Его взгляд стал твердым. Это был уже не прежний, слабохарактерный Олег. Это был Олег – глава семьи, защитник, решающий проблему.
— Мы не бросим тебя, Лена, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — И мы не бросим Николая. Он наш племянник. Но так продолжаться не может. Деньги… деньгами мы поможем. Но это будет по-другому. И главное – мы вытащим его из этого ада. Раз и навсегда.
Елена посмотрела на нас, словно не веря своим ушам.
— Правда? Вы поможете? После всего?
— После всего – да, — подтвердила я. — Потому что это наша семья, Лена. И мы должны держаться друг за друга. Но! — я подняла палец. — Это будет не просто раздача денег. Мы поможем, но под жестким контролем. И Николай… Николай должен признать свою болезнь. И согласиться на лечение. С психологом. С реабилитацией. И никаких больше секретов. Никогда.
На следующий день состоялся семейный совет. Впервые за долгое время мы сидели вчетвером: Олег, я, Елена и Николай. Николай, бледный, смущенный, опустив глаза. Сначала он упирался, пытался все отрицать, оправдываться. Но под напором нашей семьи, и под тяжестью слез матери, он наконец-то сломался. Признал свою зависимость. Признал, что ему нужна помощь.
Олег, с моей невидимой поддержкой, взял на себя роль переговорщика с кредиторами. Мы составили план погашения долгов, строго контролируя каждую копейку. Олег сам ездил, сам договаривался. Он, наконец-то, проявил ту твердость и решительность, которых мне так не хватало. Николай начал посещать психолога, а потом и группу поддержки. Это был долгий и мучительный процесс, с откатами и срывами, но мы все были рядом. Впервые Елена не была одна в своей борьбе.
Медленно, по крупицам, наша семья начала исцеляться. Олег, наконец-то, научился говорить «нет» и ставить границы, даже самым близким. Он понял, что настоящая помощь – это не потакание, а жесткая любовь, которая требует перемен. Наши отношения с ним стали крепче, чем когда-либо. Он осознал, что я не «злая невестка», а женщина, которая боролась за нашу семью, за наше благополучие. И его любовь ко мне расцвела с новой силой.
Елена… Она постепенно преображалась. Ушел страх, ушла тревога. Она больше не скрывала свою жизнь. Научилась говорить о проблемах, обращаться за помощью. И, что самое главное, перестала использовать ложь. Теперь ее глаза сияли настоящим светом, а не отблеском отчаяния. Наша с ней связь, ранее построенная на обидах и недоверии, превратилась в искреннюю, хоть и непростую, но дружбу.
Николай медленно, но верно выкарабкивался. Его ждал долгий путь к исцелению, но он шел по нему, зная, что за его спиной стоит не только мать, но и дядя с тетей, которые, несмотря ни на что, готовы его поддержать.
Я часто вспоминаю ту фразу, с которой все началось: «Милый, а тебе не кажется, что твоя сестра оборзела?». Тогда это было выражением моего гнева и бессилия. А теперь… теперь я смотрю на свою золовку, которая сидит у нас в гостях, смеется, пьет чай, и думаю: «Как же много боли порой скрывается за маской наглости». Иногда, чтобы увидеть истину, нужно пройти сквозь бурю. И только тогда, когда все маски сорваны, а тайны раскрыты, можно начать жить по-настоящему. И любить по-настоящему. Без утайки. Без обид. Просто – семьей.