— Как же у тебя здесь чисто, Надежда Петровна. Вижу, одна живёшь — и полы намыты, и занавески свежие, и обои новые. А когда мы вместе жили, вечно была грязь и бардак.
Бывший муж стоял посреди её кухни, расставив ноги и оглядываясь вокруг с таким видом, словно оценивал недвижимость перед покупкой. Потёртый чемодан стоял у порога, загораживая выход, будто намекая — он надолго.
— Виктор, ты зачем пришёл? — Надежда отставила чашку и поднялась из-за стола. — Двадцать лет не объявлялся, а теперь заявился на ночь глядя.
— А разве бывший муж не может навестить бывшую жену? — он ухмыльнулся и по-хозяйски открыл холодильник. — Да у тебя тут как в санатории! Колбаса, сыр. Кто тебя так балует, милая?
— Это мой дом, и я решаю, что покупать на свою пенсию. А ты, кажется, не ответил на вопрос.
Виктор захлопнул холодильник и повернулся к ней. В его глазах мелькнуло что-то недоброе.
— Мне негде жить, Надя. Помнишь Тамарку с третьего этажа? Так вот, я у неё квартировал последние годы. А теперь её дочка вернулась из города, и меня попросили съехать. Куда мне деваться? На вокзал?
Надежда почувствовала, как земля уходит из-под ног. Тамара — та самая, с которой он ушёл двадцать лет назад. Та, из-за которой она рыдала ночами, глотая корвалол.
— Ты серьёзно думаешь, что я пущу тебя на порог после всего, что ты мне сделал? — она вдруг поймала себя на том, что говорит слишком тихо, как будто боится его спугнуть. Как в старые времена, когда каждое громкое слово могло вызвать бурю.
— Да брось ты, Надежда! — он отмахнулся, словно от надоедливой мухи. — Двадцать лет прошло. Пора бы уже забыть старые обиды. Я переночую несколько дней, а потом найду себе жильё. Ты же не оставишь старика на улице? Ещё совесть замучает!
— Совесть? — Надежда нервно рассмеялась. — Ты знаешь это слово? Ты, который ушёл к соседке, прихватив мою зарплату? Ты, который потом заявился пьяный и разбил всю посуду? И теперь говоришь мне о совести?
Виктор на мгновение смутился, но быстро взял себя в руки.
— А ты святая, да? Ты тоже хороша была. Вспомни, как ты закатывала истерики из-за каждой копейки. Как пилила меня день и ночь. От такой жизни любой сбежит!
— И сбежал, — она взялась за край стола, чтобы устоять на ногах. — К Тамарке сбежал. И где она теперь, твоя красавица?
— Тамарка, Танька, Верка — какая разница? — он опустился на табурет, даже не спросив разрешения. — Я старый человек, Надя. Куда мне идти? Сыну я не нужен, дочка в Саратове. Эх, годы-то как летят…
Надежда смотрела на его седую голову, на морщины, избороздившие когда-то красивое лицо, и не могла поверить, что перед ней тот самый человек, от которого она с замиранием сердца ждала звонка в юности.
— На диване постелю, — наконец сказала она. — Только на пару дней, Витя. А потом решим, что дальше.
Он поднял голову и улыбнулся своей прежней, обезоруживающей улыбкой. И что-то внутри неё дрогнуло, словно старая рана, которая, казалось, давно зажила, но вдруг снова закровоточила.
— Я знал, что ты не откажешь, Наденька. Всегда была доброй душой. За это я тебя и…
— Не надо, — она резко оборвала его. — Не говори того, чего не чувствуешь. Чай будешь?
Старая пружина на диване скрипнула, и Надежда вздрогнула, прислушиваясь к звукам за стеной. Часы показывали два ночи. Бывший муж тяжело ворочался в гостиной, что-то бормотал во сне. Она не могла заснуть.
Осторожно, стараясь не шуметь, она встала с кровати и подошла к окну. Апрельский дождь барабанил по стеклу. Надежда коснулась холодного стекла кончиками пальцев, будто пытаясь вспомнить что-то важное. Но вместо этого перед глазами промелькнули двадцать лет её одиночества — сначала болезненного, потом привычного, а затем удобного и даже приятного.
— Не спится? — негромкий голос заставил её вздрогнуть. Виктор стоял в дверях спальни, в старой майке и трениках, которые она достала из шкафа. — Я тоже ворочаюсь. Диван твой — не сахар.
— Я не приглашала тебя в спальню, — она обернулась, стиснув руки. — Иди к себе, Витя.
— К себе? — он хмыкнул. — У меня нет своего места, Надя. Просто хотел поговорить, как раньше. Помнишь, как мы сидели на кухне до утра?
— Это было очень давно.
Он подошёл ближе, и она уловила запах — тот же одеколон, что и двадцать лет назад. Неужели он специально купил его, зная, что приедет к ней?
— Надь, ты совсем не изменилась, — он протянул руку, словно хотел коснуться её волос, но она отстранилась.
— А ты постарел, — она сказала это без злорадства, просто констатируя факт. — И на Володьку стал похож, на отца своего.
— На пьяницу-то? — он криво усмехнулся. — Типун тебе на язык. Я-то не такой.
— Тамара бы с тобой поспорила.
В его глазах мелькнула злость, но он быстро взял себя в руки.
— Что ты знаешь про Тамару? Она сама такая, что любого до белочки доведёт. А я… — он развёл руками. — Я жизнь свою по кускам растерял. Но теперь всё будет иначе. Я берусь за ум, Надя.
Надежда подумала, что двадцать лет назад этой фразы было бы достаточно. Она бы кинулась ему навстречу, обняла, поверила. Но сейчас… Сейчас его слова отскакивали от неё, как горох от стены.
— Иди спать, Витя. Утром поговорим.
Он постоял ещё мгновение, потом кивнул и вышел. А она ещё долго смотрела в темноту апрельской ночи, думая о том, как странно устроена жизнь. И о том, что завтра нужно позвонить сыну.
Утром Надежда проснулась от запаха яичницы и звона посуды. Виктор хозяйничал на кухне, насвистывая что-то из репертуара Высоцкого. Отчего-то это рассердило её больше всего.
— Доброе утро, хозяюшка! — он обернулся к ней с довольной улыбкой. — Смотри, завтрак тебе приготовил. Как в старые добрые времена.
— Я не просила, — она остановилась на пороге, скрестив руки. — И вообще, кто разрешил тебе рыться в моём холодильнике?
— Да ладно тебе, — он поставил перед ней тарелку. — Садись, ешь, пока горячее. Яичница у меня всегда получалась лучше, чем у тебя, сама признавала.
Надежда подумала о том, как ловко он создаёт иллюзию семейного счастья. Будто не было этих двадцати лет. Будто всё по-прежнему.
— Я звонила Андрею, — сказала она, присаживаясь к столу. — Сыну нашему.
Виктор замер с вилкой в руке.
— И чего ты ему наплела обо мне?
— Правду. Что ты приехал переночевать, — она отодвинула тарелку. — Он приедет сегодня, поговорит с тобой.
— Опять настраиваешь сына против отца? — в голосе Виктора появились знакомые нотки обвинения. — Всегда так было. Я для него всегда плохим был, а ты — хорошей.
— Ты сам сделал себя плохим в его глазах, когда ушёл. Не переворачивай всё с ног на голову.
Они завтракали в тягостном молчании. Вдруг Виктор отложил вилку и посмотрел ей прямо в глаза.
— Надя, я ведь не просто так приехал.
— Я догадалась, — она горько усмехнулась. — Тебе деньги нужны?
— Что ты! — он покачал головой. — Деньги я сам заработаю. Мне… мне твоё прощение нужно.
Надежда чуть не поперхнулась чаем.
— Прощение? После двадцати лет?
— Да, — он опустил глаза. — Знаешь, когда стареешь, начинаешь думать… Что после себя оставишь? Кому нужен был? Я вот думаю — никому. Сын не вспоминает, дочь в Саратове… А тебя я обидел больше всех.
Что-то в его голосе показалось ей фальшивым, наигранным. Она знала этот тон — так Виктор говорил, когда хотел добиться своего. Но что ему нужно сейчас?
— Я хочу начать с чистого листа, Надя. Помоги мне.
— Ты, Витя, как тот кот из анекдота — нагадил в тапки и ждёшь, что тебя простят, — она поднялась из-за стола. — Я жду сына. А ты… ты можешь пожить несколько дней. Но только потому, что на улице дождь, а не потому, что я тебя простила.
Он хотел что-то сказать, но звонок в дверь прервал их разговор. Надежда открыла и увидела на пороге соседку, Зинаиду Васильевну, с вазочкой варенья в руках.
— Доброе утро, Надюш! Смотри, вишнёвое закрыла, тебе принесла попробовать, — затараторила соседка, но осеклась, увидев за плечом Надежды мужскую фигуру. — Ой! А я не знала, что у тебя гости!
— Это бывший муж мой, — устало пояснила Надежда. — Витя, помнишь Зину с четвёртого этажа?
— Конечно помню! — расплылся в улыбке Виктор. — Как же, как же! Соседушка! Вы совсем не изменились, Зиночка!
— А она врачом-то стала, — вставила Надежда, — в поликлинике нашей работает.
— Да, в кардиологии, — улыбнулась Зинаида. — А ты, Виктор, всё такой же… обходительный. Надолго к нам?
— Как Надя скажет, — Виктор положил руку на плечо бывшей жены, и та почувствовала, как напряглась каждая мышца в её теле. — Она у нас теперь решает.
Андрей приехал вечером, когда за окном снова заморосил дождь. Высокий, широкоплечий, так похожий на молодого Виктора, он стоял в прихожей, не зная, куда деть руки. Надежда с нежностью смотрела на сына — при каждой встрече она искала новые морщинки на его лице, но сегодня её внимание было приковано к тому, как он смотрит на отца.
— Здравствуй, пап, — сухо сказал Андрей, протягивая руку.
— Сынок! — Виктор раскрыл объятия. — Да ты совсем мужик! В кого только такой вымахал?
— В деда, — отрезал Андрей, уклоняясь от объятий и пожимая отцу руку.
Они сидели за столом, и Надежда чувствовала, как воздух в комнате становится всё гуще. Виктор, явно нервничая, пытался шутить, но его шутки повисали в воздухе, не находя отклика. Андрей пил чай, хмурился и изредка бросал на мать обеспокоенные взгляды.
— Я смотрю, вы тут обжились уже, — наконец сказал сын, глядя на расставленные по комнате вещи Виктора. — Надолго к маме?
— Да вот, сынок, хотел с тобой как раз поговорить, — Виктор внезапно оживился. — Мне, видишь ли, негде жить. Думал, может, ты мне поможешь? Не деньгами — боже упаси! — а советом. Или, может, комнатку какую сдашь? Я бы платил, из пенсии.
Андрей мрачно посмотрел на отца.
— У меня двушка, дети. Сам понимаешь.
— А у мамы вон какие хоромы! Она и одна тут прекрасно жила, и вдвоём места хватит, — Виктор подмигнул Надежде. — Правда, Надюш?
Надежда почувствовала, как внутри всё сжалось. За эту фразу, за это фамильярное «Надюш» она могла бы убить его двадцать лет назад. Сейчас в ней было только холодное отвращение.
— Виктор, ты не понял, — мягко сказала она. — Это временное пристанище. На несколько дней.
— Мне кажется, нам обоим будет неплохо пожить вместе, — он снова подмигнул, но уже без прежней уверенности. — Вспомнить молодость, понимаешь?
— Ты издеваешься? — Андрей повысил голос. — После всего, что ты сделал с мамой? После того, как ушёл к соседке, оставив нас без копейки? После всех тех пьяных выходок? Ты думаешь, мама забыла, как ты вытирал о неё ноги?
— Сынок, ты не понимаешь…
— Я прекрасно всё понимаю, — Андрей стукнул ладонью по столу. — Ты неудачник, который растерял все свои шансы. И теперь пришёл к маме, потому что тебе некуда деться!
— Андрюша, — Надежда положила руку на плечо сыну, — не надо. Я сама решу.
Виктор медленно поднялся из-за стола. Его лицо исказилось гримасой обиды и гнева.
— Вот, значит, как? — прошипел он. — Настроила сына против отца? Вечно ты так, Надька! Всех вокруг себя оплетаешь, как паучиха! А потом строишь из себя святую!
— Тише, соседи услышат, — Надежда почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
— Плевать я хотел на соседей! — закричал Виктор. — Знаешь, почему я от тебя ушёл? Потому что ты всегда была такой — правильной, занудной! Тамарка хоть живая была! А ты… ты!..
Он схватил чашку со стола и с размаху швырнул её в стену. Фарфор разлетелся на мелкие осколки, и на обоях расплылось тёмное пятно.
— Вот, опять начинается, — тихо сказала Надежда, не двигаясь с места. — Ты ничуть не изменился, Витя.
— А ты? — он навис над ней, тяжело дыша. — Ты изменилась? Всё такая же сухая, как старая щепка! Никогда не умела любить по-настоящему!
— Выметайся, — Андрей встал между матерью и отцом, возвышаясь над Виктором на полголовы. — Сейчас же.
— Это не твоя квартира, сопляк! — Виктор попытался оттолкнуть сына, но тот не сдвинулся с места. — Пусть мать сама скажет!
Надежда медленно встала из-за стола. Её руки больше не дрожали. Она посмотрела на бывшего мужа — и увидела не грозного хозяина дома, каким он когда-то был в её глазах, а просто старого, сломленного жизнью человека, пытающегося выдавить последнюю каплю жалости.
— Убирайся, Виктор, — твёрдо сказала она. — Не возвращайся. Никогда.
В прихожей Виктор неуклюже запихивал вещи в потёртый чемодан. Руки его дрожали от злости, а может, от страха — теперь ему действительно некуда было идти. Он то и дело бросал на Надежду умоляющие взгляды, но она стояла неподвижно, глядя куда-то мимо него, будто он уже исчез из её жизни.
— Мог бы и переночевать, — пробормотал он, застёгивая чемодан. — На улице дождь.
— Возьми зонт, — Надежда протянула ему старый зонтик с деревянной ручкой. — Твой, помнишь? Ты его забыл, когда уходил.
Он хотел отказаться, но потом всё же взял зонт, неловко сжимая его в руке.
— Тебе обязательно было при сыне меня унижать? — спросил он тихо. — Я ведь правда хотел всё исправить.
— Нет, Витя, — она покачала головой. — Ты хотел получить крышу над головой. Прощение — это просто бонус. Я знаю тебя слишком хорошо.
Андрей появился из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Я убрал осколки, мам. И пятно на обоях почти не видно.
— Спасибо, сынок.
— Мне вызвать тебе такси, отец? — в голосе Андрея не было злости, только усталость.
— Не надо, — Виктор выпрямился, пытаясь сохранить остатки достоинства. — Как-нибудь сам справлюсь. Всегда справлялся.
Когда за ним закрылась дверь, Надежда почувствовала, как внутри что-то обрывается — не с болью, а с облегчением, будто сбросила тяжёлый рюкзак с плеч.
— Ты в порядке? — Андрей обнял её за плечи.
— Да, — она улыбнулась. — Знаешь, я думала, что когда он придёт, я почувствую что-то… Боль, тоску или злость. А я не чувствую ничего, кроме жалости. И даже не к нему — к себе. К той Наде, которая так боялась его.
Они прошли на кухню, и Надежда начала разливать чай по новым чашкам.
— Он позвонит тебе через пару дней, — сказал Андрей. — Когда поймёт, что ему действительно некуда идти.
— Знаю, — она поставила перед сыном чашку. — Но я не открою. Больше никогда.
Они сидели на кухне до позднего вечера, говорили о внуках, о работе Андрея, о том, что надо бы летом съездить на дачу. Ни разу не вспомнили Виктора. Когда сын уехал, пообещав заглянуть на выходных, Надежда долго стояла у окна.
Дождь прекратился. Из открытой форточки тянуло свежестью и мокрой землёй. Весна вступала в свои права. Она вдруг подумала, что завтра же пойдёт в магазин и купит новые обои — яркие, с крупным рисунком. И может быть, переставит мебель. Сдвинет старый сервант, освободив место у окна для кресла.
Надежда выключила свет и последний раз глянула в окно, прежде чем задёрнуть шторы. Где-то там, в ночи, бывший муж тащил свой потрёпанный чемодан. Одинокий. Ненужный. Забытый.
И ей было всё равно.
