— Галя, а ты документы-то все нашла? — Людмила стояла в дверях кухни, держа в руках старый конверт. — Мама ведь где-то завещание прятала.
— Людочка, я же говорила — искала везде, — Галина вытирала руки о передник. — Может, его и не было вовсе? Мама всё откладывала, всё собиралась к нотариусу сходить…
— Как это не было? — старшая сестра прошла к столу и села, не снимая пальто. — Мать полгода твердила про какие-то бумажки. А теперь что, воздух резать будем?
Галина поставила чайник и оглядела родную кухню. Облупившиеся стены, старый буфет, за которым они в детстве прятались от материнской ругани. После похорон прошла неделя, а дом всё ещё пах лавандой и чуть прогорклым маслом.
— Людочка, может, не будем спешить? Давай сначала всё приведём в порядок, а потом разберёмся, — она налила чай в стаканы с подстаканниками. — Дом-то большой, хватит места обеим.
— Обеим? — Людмила фыркнула. — Галька, ты что, в детство впала? Я тут жить не собираюсь. Мне квартира в городе нужна. А этот колхозный развал продавать надо.
— Как продавать? — Галина чуть не выпустила стакан. — Это же родительский дом! Здесь наше детство, воспоминания…
— Воспоминания в холодильник не засунешь, — Людмила достала сигареты, потом убрала обратно. — Слушай, давай как человек поговорим. Мне деньги позарез нужны. Игорь кредит взял, а тут кризис начался. Если дом продам, хотя бы часть долгов покрою.
Галина медленно опустилась на стул напротив сестры. Она всегда знала, что Людмила практичная, но чтобы настолько…
— А я где жить буду? — спросила она тихо. — У меня съёмная квартирка, а тут хоть своё жильё. И огород, и сад…
— Да бросьте вы этот огород! — Людмила махнула рукой. — Тебе сорок пять лет, а ты как наша бабка в грядках копаешься. Надо в люди выбираться, замуж за кого-нибудь выходить.
— Людочка, — Галина сжала руки на коленях, — а если я тебе денег дам? Сколько там у Игоря долгов? Я накопила немножко, может, поможет это…
Людмила оживилась, наклонилась вперёд:
— Серьёзно? А сколько у тебя есть?
— Ну… тысяч двести есть. На старость откладывала.
— Галька, ты что, совсем? — старшая сестра покачала головой. — Мне полтора миллиона нужно минимум. Твои двести тысяч — это на месяц хватит.
Галина почувствовала, как что-то холодное подступило к горлу. Людмила говорила о деньгах так спокойно, будто речь шла о килограммах картошки.
— Значит, решено? — тихо спросила младшая сестра. — Продаём дом?
— Ну конечно! — Людмила встала и принялась ходить по кухне. — Как найдём завещание, сразу к риелтору. Дом хороший, участок большой. За полтора легко продадим.
— А если завещания нет?
— Как это нет? — остановилась Людмила. — Тогда по закону делим. Пополам. И всё равно продаём. Ты же не против получить деньжат?
Галина молчала, глядя в стакан с остывающим чаем. Она представила, как чужие люди будут ходить по комнатам, где она выросла, как снесут материнские цветы, как превратят дом в какую-нибудь дачу для богатых.
— Людочка, а может, ты всё-таки на части согласишься? — попробовала она ещё раз. — Мне не деньги нужны, мне дом нужен. Ты забираешь свою долю деньгами, а я…
— Нет, — резко оборвала Людмила. — Либо продаём, либо ищи где деньги брать и выкупай мою долю. По рыночной цене.
Галина кивнула и пошла мыть стаканы. Руки дрожали, но она старалась не показывать этого. Людмила всегда была старше, сильнее, увереннее. И всегда получала то, что хотела.
— Ладно, я поехала, — Людмила натянула перчатки. — Завтра приеду с Игорем, он на машине. Повезём всё ценное к нам. А ты тут завещание поищи как следует. В материных вещах рыться не стесняйся.
Когда за сестрой захлопнулась дверь, Галина села на табуретку у окна и заплакала. Просто, по-детски, закрыв лицо руками.
На следующее утро Галина проснулась в материнской спальне на узкой софе. Всю ночь скрипели половицы, а из кладовой доносились какие-то шорохи — наверное, мыши. Раньше этих звуков она не замечала, а теперь дом казался чужим и пустым.
Она спустилась на кухню и принялась готовить завтрак. Старые привычки: сначала растопить печь, потом поставить чайник. Мама всегда говорила — утро начинается с горячего чая и тёплой кухни.
За окном хрустел мартовский снежок. Галина выглянула и увидела соседку тётю Веру, которая развешивала бельё.
— Вера Петровна! — окликнула она. — Заходите на чай!
Пожилая женщина покачала головой:
— Некогда мне, Галочка. Внуки приедут, дом прибирать надо. А ты как? Одна тут торчишь? Людмилка-то где?
— В городе она. Дела у неё, — Галина не стала вдаваться в подробности.
— Дела-дела, — покивала тётя Вера. — А мне вчера Нина Семёновна сказала — видела, как твоя Людочка из дому сумки таскала. Не рано ли добро разбирать? Мать ведь ещё и под землёй не улежалась.
Галина почувствовала, как лицо горит. Все в деревне знали — Людмила сразу после похорон забрала материнские украшения, посуду из буфета, хрустальные рюмки.
— Она… помочь хотела, — пробормотала Галина.
— Ага, помочь, — тётя Вера скривилась. — Знаю я эту помощь. У меня сестра такая же была. После смерти матушки всё самое ценное себе загребла, а мне старые тряпки оставила.
Галина быстро попрощалась и закрыла окно. Не хватало ещё, чтобы соседи языками болтали. Но в душе неприятный осадок остался — неужели и правда Людмила уже начала дом растаскивать?
Она поднялась в материнскую комнату и открыла старинный комод. В нижнем ящике лежали нательные крестики, чётки, старые фотографии в картонных рамочках. Галина осторожно переложила их, ища что-то похожее на документы.
И тут её пальцы нащупали плотный конверт, засунутый за заднюю стенку ящика.
Сердце забилось чаще. Галина вытащила конверт и увидела материнский почерк: «Завещание. Галине».
Руки затряслись. Она села на кровать и вскрыла конверт. Внутри лежали два листа — один был копией завещания, заверенной у нотариуса, а второй — письмо.
«Галинка моя, — читала она материнские строчки, — если ты нашла этот конверт, значит, меня уже нет. Не плачь. Я знаю, Людмилка будет на дом зариться. Она всю жизнь такая была — что увидит, то и хочет забрать. А ты добрая, всё ей уступать готова. Так вот — дом завещаю тебе одной. Людмилку не обижаю, она и так всё пожила — и квартиру в городе купила, и машины меняет каждый год. А ты всю жизнь мне помогала, в деревне со мной оставалась. Будь счастлива, дочка. И Людмилку не слушай — это твой дом теперь.»
Галина перечитала письмо три раза. В завещании было написано чётко: «Дом и земельный участок по адресу… завещаю дочери Галине Васильевне Сорокиной.»
Значит, дом её. Только её.
Но радость почему-то не приходила. Вместо неё накатывала тревога — что скажет Людмила? Как она отреагирует? И главное — поверит ли?
Галина спрятала конверт в свою сумочку и спустилась вниз. В прихожей стояли резиновые сапоги — её и материнские. Маленькие, сорок первый размер. Мама была крохотная, а характер имела железный.
«Не дам тебя в обиду», — подумала Галина, глядя на сапожки. И впервые за последние дни улыбнулась.
В обед приехали Людмила с мужем. Игорь — грузный мужчина лет пятидесяти — сразу принялся деловито осматривать дом, постукивая по стенам и заглядывая в углы.
— Фундамент крепкий, — бормотал он. — Крыша, правда, течёт. Но это не беда. Главное — участок хороший. Тут коттедж поставить можно.
— Слышишь, Галька? — Людмила сняла шубу и повесила на гвоздик. — Игорь говорит, место золотое. Может, даже дороже продадим, чем думали.
Галина молчала, помешивая суп. Конверт с завещанием лежал у неё в сумочке, но показывать его пока не хотелось. Что-то её останавливало.
— А документы нашла? — Людмила села за стол и принялась резать хлеб. — Завещание это чёртово?
— Нет ещё. Ищу, — соврала Галина. — Мало ли где мама могла спрятать.
— Да ладно, без завещания проще, — махнул рукой Игорь. — По закону наследуем — поровну. И всё честно.
— Вот-вот, — поддержала Людмила. — А то мама могла что-то намудрить. Старые люди бывают странные.
Галина подавила желание возразить. Мама была мудрой, а не странной. И прекрасно понимала, кто из дочек дом любит, а кто только на деньги зарится.
— Людочка, а давайте пока никуда не спешить? — осторожно предложила она. — Может, месяц-другой подождём?
— Зачем? — удивилась старшая сестра. — Чем дольше тянем, тем больше дом разваливается. Весной дожди начнутся, крыша совсем прохудится.
— Да и цены могут упасть, — добавил Игорь. — Кризис же. Пока покупатели есть, надо продавать.
После обеда они принялись сортировать вещи. Людмила командовала, как генерал на поле боя:
— Это на помойку, это тоже. А вон тот сервиз заберём — он антикварный может быть.
Галина смотрела, как сестра безжалостно швыряет в коробку материны платки, старые фотографии, детские игрушки. Каждая вещь была связана с воспоминаниями, а Людмила видела в них только хлам.
— Стоп! — не выдержала она, когда сестра потянулась к материной швейной машинке. — Эту не трогай.
— Зачем тебе эта рухлядь? — удивилась Людмила. — Она даже не работает толком.
— Мама на ней мне платья шила. И тебе тоже, если помнишь.
— Ну и что? Сейчас в магазинах всё есть. Зачем старьё хранить?
Галина молча накрыла машинку тканью и отодвинула в угол. Людмила пожала плечами и переключилась на книжную полку.
К вечеру машина была набита всякой всячиной. Игорь привязал диван к багажнику верёвкой.
— Так, завтра ещё раз приедем, — объявила Людмила. — И начинаем искать покупателей. Галя, ты тут посмотри ещё документы. А я пока к риелтору схожу, узнаю цены.
Когда они уехали, Галина осталась одна в опустевшем доме. В комнатах стало холодно и неуютно. Она затопила печь и села у окна с чашкой чая.
Конверт по-прежнему лежал в сумочке. «Покажу завтра», — решила она. Но что-то подсказывало — реакция Людмилы будет ужасной.
Утром раздался телефонный звонок.
— Галька, там риелтор сказал — за дом можно получить два миллиона! — голос Людмилы звенел от возбуждения. — Представляешь? По миллиону на сестру!
— Людочка, я должна тебе кое-что сказать…
— Что ещё? — в голосе сестры появилась настороженность.
— Завещание нашла.
— Нашла? И что там?
— Приезжай, покажу.
— Говори сейчас! Что в завещании?
Галина вздохнула. Деваться было некуда.
— Дом… дом мне одной завещан.
В трубке повисла тишина. Потом раздался крик:
— Что?! Что ты сказала?!
— Людочка, не кричи. Я не виновата. Мама так решила.
— Это невозможно! — голос сестры дрожал от ярости. — Покажи мне этот документ! Сейчас же!
— Хорошо. Приезжай.
— Еду!
Гудки в трубке замолкли. Галина медленно положила трубку на место. Началось.
Людмила примчалась через два часа. Ворвалась в дом, не снимая обуви, лицо пунцовое от злости.
— Где завещание? Показывай немедленно!
Галина молча достала конверт из сумочки и протянула сестре. Та выхватила документы, принялась лихорадочно читать.
— Это подделка! — закричала она, размахивая бумагами. — Ты сама это написала!
— Людочка, там печать нотариуса. И подпись мамина. Ты же её знаешь.
— Знаю! И именно поэтому говорю — это подделка! — Людмила швырнула завещание на стол. — Мама не могла такого сделать! Она нас одинаково любила!
— Может, не одинаково? — тихо сказала Галина. — Ты когда последний раз её навещала? Полгода назад? А я каждые выходные ездила. Огород помогала копать, уборки делать…
— Не говори мне про огород! — взвилась Людмила. — Я работала! У меня дети, муж, семья! А ты всю жизнь юбку маминой держалась!
— Это моя жизнь! — впервые за много лет Галина повысила голос. — Моё решение! И мама это ценила!
— Ценила? — Людмила подошла вплотную, глаза сверкали. — А меня что, не ценила? Я ей внуков подарила! Я замуж вышла, как положено! А ты? Старая дева на всю голову!
Галина отшатнулась, будто получила пощёчину. Людмила всегда умела больно ударить словом, но сейчас перешла все границы.
— Людочка, зачем ты так? — голос дрожал. — Мы же сёстры…
— Какие сёстры? — Людмила схватила завещание и принялась его рвать. — Вот тебе завещание! Думаешь, я позволю себя обокрасть?
— Не смей! — Галина бросилась к сестре, пытаясь отнять обрывки. — Это единственный экземпляр!
— И прекрасно! — Людмила отпихнула младшую и дорвала документ до конца. — Теперь никакого завещания нет! И дом продаём по закону — поровну!
Галина упала на колени, собирая клочки бумаги. Слёзы капали на пол, смешиваясь с пылью.
— Ты понимаешь, что делаешь? — прошептала она. — Ты уничтожила последнюю волю мамы…
— Да какая воля? — Людмила вытащила сигареты, закурила прямо в доме. — Это ты её настраивала против меня! Годами поливала грязью!
— Я никого ни против кого не настраивала! — Галина встала, всё ещё сжимая обрывки завещания. — Просто была рядом, когда было трудно!
— Вот именно! Крутилась возле больной старухи, как стервятник! Ждала наследства!
— Как ты смеешь? — в голосе Галины зазвучали нотки, которых там никогда не было. — Как ты смеешь так говорить о маме?
— А что? — Людмила затянулась сигаретой. — Правда глаза колет? Лет пять назад она уже нормально не соображала. Любой мог её на что угодно уболтать!
Что-то щёлкнуло в голове у Галины. Она подошла к сестре вплотную, заглянула ей в глаза:
— А ты знаешь что? У нотариуса остались копии.
Людмила замерла, сигарета дрогнула в руках.
— Что… что ты сказала?
— Копии, Людочка. В нотариальной конторе хранятся копии всех завещаний. И завтра я туда поеду.
Лицо Людмилы стало серым. Она медленно сбросила пепел на пол.
— Это… это ничего не значит. Я завещание опротестаю. Мама была невменяемая, больная…
— Была вменяемая. И справка от врача есть — она специально для завещания её делала. — Галина говорила всё увереннее. — А ещё у неё дневник остался. Знаешь, что она там писала о тебе последние годы?
— Врёшь!
— Не вру. Писала, как ты приезжала только за деньгами. Как жаловалась, что дочка стыдится своей деревенской матери. Как просила помочь с ремонтом, а ты отказывалась…
— Хватит! — заорала Людмила и швырнула сигарету на пол. — Хватит врать!
Галина спокойно подняла окурок и затушила в ладони. Даже не поморщилась, хотя было больно.
— Знаешь, Людочка, — сказала она, отряхивая руки, — а мама была права. Ты никогда меня сестрой не считала. Для тебя я всегда была так… удобной дурочкой. Которая будет всё терпеть и уступать.
— Да что с тобой стало? — Людмила смотрела на сестру с недоумением. — Ты всегда была тихей…
— Была. — Галина подошла к окну, выглянула на заснеженный двор. — И мама тоже так думала. А потом поняла, что я не тихая. Я просто добрая была. Слишком добрая.
Людмила молчала, не зная, что сказать. Такой Галины она не знала — спокойной, уверенной, говорящей правду в лицо.
— Людочка, — Галина повернулась к сестре, — дом остаётся мой. По закону. По завещанию. И по совести тоже. Если хочешь денег — найдём другой способ. Но дом продавать не буду.
— А если я в суд подам?
— Подавай. Только суд тоже справки от врачей посмотрит. И дневник почитает. И соседей опросит — кто из нас маму навещал, а кто только по праздникам помнил.
Людмила поняла — проиграла. Галина больше не была тихой овечкой, которую можно задавить криком и угрозами.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Оставайся в своём доме. Живи с призраками и воспоминаниями. А я…
— А ты будешь жить своей жизнью. Как и жила. — Галина открыла дверь. — И больше не приезжай сюда, пока не научишься уважать чужие границы.
Людмила вышла не прощаясь. Галина смотрела из окна, как сестра садится в такси и уезжает. Наверное, навсегда.
А она осталась одна в родном доме. И впервые за много лет почувствовала себя дома по-настоящему.
Прошло три месяца. Галина привела дом в порядок — подлатала крышу, покрасила забор, разбила новые грядки. Деньги на ремонт дали материнские накопления, найденные в старой жестяной банке под половицей.
Соседи сначала сторонились — все знали про ссору сестёр. Но постепенно оттаяли. Тётя Вера даже помогла рассаду посадить.
— Молодец, что не дала себя в обиду, — сказала она, поливая помидоры. — Людмилка твоя всегда была бесстыжая. Ещё в школе чужую контрольную списывала, а потом хвалилась оценками.
Галина улыбнулась и ничего не ответила. Людмилу больше не обсуждала — даже с соседями.
В июне позвонил незнакомый голос:
— Галина Васильевна? Это нотариус Ковалёв. Вы помните меня?
— Помню. Вы маме завещание оформляли.
— Да. У меня для вас есть ещё один документ. Ваша мать просила передать его через полгода после смерти.
Галина приехала в город на следующий день. Нотариус — пожилой мужчина в очках — протянул ей запечатанный конверт.
— Василиса Михайловна была необычная женщина, — сказал он с улыбкой. — Очень дальновидная. Она предвидела, что завещание может вызвать конфликт в семье.
Дома Галина вскрыла конверт. Внутри лежала банковская справка и письмо.
«Галинка, — писала мама, — если читаешь это, значит, всё произошло, как я думала. Людмилка наверняка устроила скандал из-за дома. Не расстраивайся, дочка. На этом счёте лежит пятьсот тысяч рублей. Это Людмилкина доля. Пусть думает, что я её лишила наследства, а ты знай правду — я обеих дочек люблю одинаково. Просто по-разному. Людмилке достанутся деньги — она их ценит. А тебе дом — он тебе дороже всех денег на свете. Не звони сестре сама — пусть первая позвонит. И простит тебя за то, что ты оказалась сильнее, чем она думала.»
Галина сидела на материнской кровати и плакала. Но это были не слёзы обиды, а слёзы благодарности. Мама всё предвидела, всё продумала, всё устроила справедливо.
Вечером позвонила Людмила. Голос у неё был усталый, без прежней агрессии.
— Галька? Это я.
— Слушаю.
— Там… у Игоря дела плохо. Банкротство грозит. Если бы ты… если бы у тебя были деньги…
Галина помолчала. Потом сказала:
— Завтра приезжай. Поговорим.
— Правда? Ты не злишься?
— Я не злюсь, Людочка. Никогда не злилась.
На следующий день Людмила приехала вместе с внуками — Галинными племянниками, которых тётя почти не видела. Восьмилетний Артём сразу убежал в сад, а шестилетняя Аня заинтересовалась швейной машинкой.
— Тётя Галя, а это что за штука?
— Машинка швейная. Твоя бабушка на ней платья шила. И мне, и твоей маме.
— А можно научиться?
— Конечно можно. Приезжай летом, научу.
Людмила молча стояла в дверях, наблюдая за дочкой. Лицо у неё было виноватое.
— Галька, — сказала она тихо, — прости меня. Я тогда… я не соображала, что делаю.
— Проехали, — Галина помогла Ане намотать нитку на шпульку. — Садись, поговорим.
Они сидели на кухне, пили чай из материных стаканов. Дети играли во дворе — были слышны их голоса и смех.
— Денег у меня нет, — сказала Галина. — Но есть кое-что другое.
Она показала справку из банка. Людмила прочитала и ахнула:
— Пятьсот тысяч? Откуда?
— Мама для тебя оставила. Она знала, что ты будешь против завещания. И заранее позаботилась.
Людмила заплакала. Тихо, не всхлипывая, слёзы просто текли по щекам.
— Она меня простила? — прошептала она.
— Она тебя никогда не винила. Просто любила нас по-разному. — Галина налила сестре ещё чаю. — Тебе нужны деньги и свобода. А мне нужен дом и покой.
— Я была дурой, — Людмила вытерла слёзы платком. — Такой дурой. Говорила тебе гадости…
— Людочка, хватит. Мы сёстры. Были и будем.
Вечером, когда Людмила уезжала, Аня крепко обняла тётю Галю:
— Я к тебе приеду летом, хорошо? Ты меня шить научишь?
— Конечно, солнышко. Научу.
Галина проводила родных до калитки, помахала машине и вернулась в дом. Зажгла лампу в кухне, поставила чайник.
За окном стемнело, где-то кричали совы, а в печи потрескивали дрова. Дом жил своей особой жизнью — скрипел, дышал, хранил тепло.
«Спасибо, мамочка», — подумала Галина, глядя на материнскую фотографию на стене. И впервые за полгода почувствовала, что всё встало на свои места.
Дом остался с ней. А семья — постепенно возвращалась.
