– Нет уж, дорогой, или ты перестаёшь таскать сюда свою пьяную компанию, или я забираю дочь и ухожу к маме, – слова сорвались с губ, словно ком горячего воздуха, обжигая и меня, и, кажется, даже стены нашей кухни.
Я смотрела на Алексея, моего мужа, мужчину, которого когда-то любила до потери пульса, а сейчас… сейчас во мне клокотала смесь обиды, отчаяния и какой-то холодной решимости. Он стоял, покачиваясь, в дверях, облокотившись на косяк, и глупо улыбался. В глазах – муть, в воздухе вокруг него – густой запах перегара и чужого дешёвого табака. И вот это – мой муж? Отец моей дочери?
– Мариш, ну чего ты опять начинаешь? – промычал он, словно я говорила какую-то ерунду, не заслуживающую внимания. – Ну посидели с мужиками, ну выпили немного…
“Немного?!” В груди поднялась волна ярости. “Немного” – это когда каждый вечер одно и то же? Когда Катя, наша семилетняя дочка, вздрагивает от громкого хохота и матерных слов, доносящихся из гостиной? Когда я вынуждена запираться с ней в детской, чтобы хоть как-то оградить её от этого балагана?
– “Немного”? Лёш, да это уже не “немного”, это каждый божий день! – мой голос дрожал, но я старалась говорить твердо. – Ты дом превратил в проходной двор! Здесь ребёнок живёт, понимаешь? Ребёнок!
Он отмахнулся, как от назойливой мухи.
– Да ладно тебе, Марин, не преувеличивай. Мужикам же надо отдохнуть после работы. Расслабиться.
Расслабиться? За наш счёт? За счёт моего спокойствия, за счёт детских нервов? Я сжала кулаки. Внутри всё кипело. Сколько раз я уже говорила с ним, просила, умоляла? Сколько раз он клялся, что это в последний раз, что он всё понимает, что он изменится? И каждый раз – всё повторялось. Снова и снова.
– Нет, Лёша, – я выдохнула, стараясь унять дрожь в голосе. – Больше не будет “ладно”. Я устала. Я просто больше не могу это терпеть. Или ты выбираешь – семья, или вот это… – я махнула рукой в сторону гостиной, откуда доносились приглушённые голоса его друзей. – Выбирай. Сейчас.
Он посмотрел на меня, кажется, впервые за весь вечер по-настоящему увидев. В его пьяных глазах мелькнуло что-то похожее на недоумение.
– Ты чего это? – спросил он, уже не так нагло, как раньше. – Куда ты собралась уходить?
– К маме, – ответила я, стараясь не заплакать. Слёзы стояли комом в горле, но я не могла себе позволить расплакаться сейчас. Не перед ним. Не сейчас. – Заберу Катю и уйду. Если ты не перестанешь… Если ты не поймёшь, что так больше нельзя.
Он молчал, глядя на меня каким-то потерянным взглядом. Кажется, до него начало доходить. Но я уже не верила в его “понимания”. Слишком много раз я слышала эти слова. Слишком много раз надеялась и разочаровывалась.
– Марин… ну ты чего, правда? – снова промычал он, на этот раз уже с какой-то жалобной интонацией. – Ну не дури. Всё же нормально…
– Нет, Лёша, не нормально, – перебила я его, стараясь говорить спокойно, но каждое слово давалось с трудом. – И никогда не было нормально. Я просто слишком долго закрывала глаза. Думала, пройдёт, перебесится. Но не проходит. И не перебесится. Ты просто… тонешь, Лёша. И нас за собой тянешь.
Он снова замолчал. На этот раз молчание было другим – не наглым и пьяным, а каким-то… растерянным. Может быть, даже виноватым. Но я уже не могла разобрать. Слишком много боли накопилось внутри, чтобы я могла сейчас разглядеть что-то хорошее в его глазах.
Я развернулась и пошла в детскую. Катя сидела на кровати, обняв плюшевого зайца, и смотрела на меня большими испуганными глазами. Она всё слышала. Конечно, слышала. Она всегда всё слышит. И всё понимает. Даже больше, чем я думаю.
– Мамочка, мы уедем к бабушке? – тихо спросила она, и от этого тихого голоса у меня сердце сжалось от боли.
– Если папа не поймёт, что так нельзя, то да, доченька, – ответила я, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри всё дрожало. – Поедем к бабушке. Поживём там немного.
Катя кивнула и прижалась ко мне. Я обняла её крепко-крепко, чувствуя, как маленькое тельце дрожит в моих руках. Моя девочка… Моя маленькая птичка, которую я должна защитить от всего плохого. Даже от её собственного отца.
Вечер тянулся медленно и мучительно. Из гостиной по-прежнему доносились пьяные голоса, но уже тише, приглушённее. Алексей больше не появлялся. Я собрала Катю, сложила в сумку самое необходимое. Сердце ныло от боли и неизвестности. Куда мы поедем? Что нас ждёт впереди? Но я знала одно – так больше продолжаться не могло. Я должна была что-то сделать. Ради себя. Ради Кати.
Утром, собрав последние вещи и написав короткую записку Алексею, я взяла Катю за руку и вышла из дома. На пороге оглянулась. Наш дом… Когда-то здесь было так хорошо, так уютно. Здесь звучал смех, царила любовь. А сейчас… Сейчас здесь остались только пьяные посиделки и разбитые надежды.
Мама встретила нас на пороге своей маленькой, но такой родной квартиры. Обняла крепко, ничего не спрашивая. Всё поняла по моим глазам. По глазам Кати. Она всегда всё понимала, моя мама. Моя опора и поддержка.
Первые дни у мамы были как в тумане. Я ходила как тень, механически выполняла какие-то действия, старалась улыбаться Кате, но внутри была пустота. Алексей не звонил. Не писал. Словно нас и не было в его жизни. Словно мы просто исчезли.
Мама молчала, не лезла с расспросами, но я чувствовала её тревожный взгляд, её беспокойство. Однажды вечером, когда Катя уже спала, мама села рядом со мной на диван и взяла мою руку в свою.
– Мариш, доченька, – тихо сказала она, – я же видела, что всё к этому идёт. Я тебе говорила… Но ты не слушала. Любила, верила…
Я опустила голову. Мама права. Она всегда была права. Но я не хотела её слушать. Не хотела верить, что мой Алексей, мой любимый Лёша, может превратиться в этого… этого пьяницу, которого я больше не узнаю.
– Мам, я не знаю, что делать, – прошептала я, и слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули потоком. – Я его любила… Я так хотела, чтобы у нас была семья… Чтобы Катя росла в любви и согласии… А что получилось? Разруха какая-то…
Мама обняла меня, гладила по голове, как маленькую. И в её объятиях я почувствовала себя снова маленькой девочкой, ищущей защиты у своей мамы.
– Доченька, всё будет хорошо, – сказала она, как всегда уверенно и спокойно. – Всё наладится. Главное, что ты сделала правильный шаг. Нельзя жить в таком аду. Нельзя губить себя и ребёнка. А Лёша… Если он захочет, он изменится. Если нет… Ну что ж, значит, не судьба.
Слова мамы немного успокоили меня. Но боль внутри не утихала. Я всё ещё любила Алексея. В глубине души, где-то очень глубоко, теплилась надежда, что он одумается, что поймёт, что теряет самое дорогое – семью.
Прошло несколько дней. Алексей по-прежнему молчал. Я начала привыкать к жизни у мамы. Катя, казалось, даже повеселела. У бабушки всегда было интересно и вкусно. Но вечерами, укладывая дочку спать, я всё равно думала о нём. Где он? Что делает? Понимает ли, что произошло?
И вот однажды вечером, когда я уже почти засыпала, раздался звонок в дверь. Мама открыла. Я услышала мужской голос. Голос Алексея.
Сердце забилось в груди, словно птица в клетке. Я вскочила с кровати и вышла в коридор. Алексей стоял на пороге. Вид у него был… жалкий. Помятый, небритый, с красными глазами. Но… трезвый. Это было первое, что бросилось мне в глаза. Он был трезвый.
– Марин… – тихо сказал он, глядя на меня виноватыми глазами. – Можно… войти?
Мама посторонилась, пропуская его в квартиру. Он вошёл, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Катя выбежала из комнаты, увидев отца, и бросилась к нему на шею.
– Папа! – закричала она радостно. – Папочка, ты пришёл!
Алексей обнял её крепко, прижал к себе. И в этот момент я увидела в его глазах… слёзы. Настоящие мужские слёзы.
– Марин… я… я всё понял, – сказал он, опустив Катю на пол и посмотрев на меня. – Я понял, что натворил. Что чуть не потерял вас. Я… я был идиотом. Прости меня.
Я молчала, глядя на него. Внутри меня боролись противоречивые чувства. Обида, боль, недоверие… И вместе с тем – слабая, едва заметная искорка надежды.
– Ты… ты перестал пить? – спросила я, стараясь говорить как можно спокойнее.
– Да, – ответил он, кивнув головой. – Я… я понял, что так больше нельзя. Я пошёл к врачу. Начал лечиться. Я хочу… я хочу вернуть вас. Вернуть нашу семью. Если ты… если ты дашь мне шанс.
Он смотрел на меня с такой мольбой, с такой искренностью, что… что я почти поверила. Почти…
– Шанс? – переспросила я, нахмурившись. – Лёша, сколько шансов я тебе уже давала? Сколько раз я слышала эти слова? “Я всё понял”, “Я изменюсь”… И что? Всё возвращалось на круги своя.
– Я знаю, – сказал он, опустив голову. – Я знаю, что ты мне не веришь. И я не виню тебя за это. Я сам себе не верю. Но… я правда хочу измениться. Ради тебя. Ради Кати. Ради нас. Я готов на всё. Только… дай мне шанс. Последний шанс.
Я молчала, думая. Смотрела на него, на Катю, которая доверчиво прижималась к отцу. Вспоминала всё хорошее, что было между нами. Вспоминала ту любовь, которая когда-то связывала нас. Неужели всё это ушло в прошлое безвозвратно? Неужели нет никакой надежды на спасение?
– Последний шанс, – повторила я, глядя ему прямо в глаза. – Хорошо. Я дам тебе последний шанс. Но если ты снова… Если ты снова вернёшься к старому… Тогда всё. Тогда я уйду навсегда. И ты нас больше не увидишь. Ни меня, ни Катю. Ты понял меня?
– Да, – ответил он, кивнув головой. – Я понял. Спасибо, Марин. Спасибо за этот шанс. Я… я не подведу тебя. Я обещаю.
Я смотрела на него и видела в его глазах не пьяную муть, а искреннюю надежду. И в моём сердце, вопреки всему, снова затеплилась робкая искра. Может быть… Может быть, всё ещё не потеряно? Может быть, мы ещё сможем вернуть нашу семью?
Время покажет. Впереди долгий и трудный путь. Путь к выздоровлению, к доверию, к восстановлению разрушенных отношений. Но главное – шанс есть. И мы оба готовы за него бороться. Ради себя. Ради Кати. Ради нашей семьи. Последний шанс… и я очень хочу верить, что он не будет упущен. И что когда-нибудь в нашем доме снова зазвучит смех, не омрачённый запахом перегара и пьяным бредом, а искренний, светлый, счастливый смех нашей семьи. Семьи, которую мы чуть было не потеряли.
