— Ты знал всё это время, что Никита не мой сын, не наш… Так? И ничего не сказал мне? — Ирина смотрела округлившимися глазами на мужа.
На него тоже было жалко смотреть. Опущенные плечи, дрожащие руки, слёзы в глазах и такая вина, что впору было его обнять и утешить:
— Я думал, так будет лучше. — Голос Кости звучал глухо, сдавленно.
***
Обычное утро среды не предвещало никаких катаклизмов. Ирина отсыпалась после ночной смены. Старшие дети были в школе, Никитка — в садике.
Младшему сынишке было всего пять, он рос светловолосым и светлоглазым, тогда как все в семье были брюнетами с тёмными глазами.
Но закон Мендаля редко вспоминают в семьях, где царит любовь, и уж тем более там, где последний мальчик достался такими усилиями и тревогами.
— Вы поймали хворь, которую ни в коем случае нельзя ловить беременным, если простыми словами, — говорила приятная женщина в белом халате Ирине, которая была на втором триместре, и теперь испуганно обнимала уже заметно округлившийся живот.
— И что теперь?
— Теперь… Теперь, как карта ляжет, Ирина Семёновна. Но могут быть изменения, несовместимые с жизнью, отклонения…
Она говорила и говорила какие-то непонятные слова и старательно отводила глаза. А Ирина чувствовала, как ей всё труднее становится дышать, как её сын, чуя тревогу матери, пинается внутри, добавляя женщине панического страха.
Никитка решил прибыть в мир раньше срока.
На тот момент людьми в белых халатах было сказано беременной матери столько, что она не соображала уже ничего, тогда профессионалы переключились на отца.
Костя слушал их без жены, в отдельном кабинете, и о том, что там говорилось и какие принимались решения, Ирина на тот момент не знала. Да и не хотела знать.
А потом и вовсе туман — непростое испытание — привести в мир нового маленького человечка.
И не приносили его молодой маме долго, отвечая что-то про «взвешивание, подготовку, что-то там важное ещё».
***
— Подожди, какая карта, какие архивы? Ты о чём вообще? — Ирина с трудом оторвала голову от подушки и пока очень плохо соображала.
Звонила Алевтина — знакомая Ирининой матери, которая работала как раз в роддоме, где прибыл в этот мир Никитка пять лет назад.
— Приезжай, пожалуйста, я на месте всё тебе покажу и расскажу.
— Хорошо, сейчас.
Через час Ирина уже спустилась в архив, где её ждала Алевтина с двумя картами.
— Смотри внимательно. Дата рождения. Шестое февраля. Так?
Ирина нахмурилась:
— Нет, Никита родился седьмого.
— Точно?
— Аль, у меня свидетельство о рождении с собой.
— Ты хорошо помнишь сам процесс?
— Что ты! Меня так накачали всем подряд, что я словно во сне была. Мне и ребёнка не давали, потому как я сперва спала, потом долго приходила в себя, только к вечеру принесли, — припомнила что смогла Ирина.
— Вес четыре килограмма двести двадцать граммов.
— Нет, Никита был три сто. — Женщина всё ещё не понимала, к чему клонит подруга матери.
— Теперь смотри ещё раз. Графа «ребёнок жив», «ребёнок не выжил», «мать жива», «мать не выжила». — Пальцем с ярким маникюром Алевтина указала в Иринину карту.
Там было подчёркнуто «ребёнок не выжил», «мать жива», а после — в другую, где было подчёркнуто «ребёнок жив», «мать не выжила».
Ирина всё равно ничего не понимала:
— Ну и что, какая-то женщина…
— Ира! Алё! Твой ребёнок не выжил, тебе приписали того, у которого не выжила его мать. Поняла? — Алевтина ещё раз ткнула в нужные графы, а Ирине захотелось головой помотать.
Как же так? Такого просто не может быть!
Она помнила, как ей на руки подали крошечный свёрток с красным личиком и мягкими-мягкими, белыми, словно лён, волосиками. Её драгоценный мальчик, её солнышко, её Никитка.
А теперь он вовсе и не Иринин, и Костя ему не отец, и Маше и Павлу он не брат, и… И что теперь? Как жить с этой ужасной правдой, обрушившейся на Ирину спустя пять лет?
Как мог на такой решиться родильный дом? Она засудит всех за такой подлог!
Ирина думала, что у неё трое детей, но вскоре раскрылась правда о её младшем сыне.
Её трясло, и она наспех попрощалась с Алевтиной, спеша оказаться на воздухе. Набрала мужа:
— Костя, ты мне нужен срочно! Приезжай домой!
— Пожар? — как-то весело отозвался с того конца трубки муж.
— Он самый!
Видимо, супруг почувствовал настроение взвинченной жены, потому что ответил уже совершенно серьёзно:
— Ир, держись, я уже еду. Скоро буду.
Она вызвала такси и уже через полчаса сидела дома, запустив пальцы в коротко подстриженные волосы. В голове билась одна мысль: «Этого не может быть! Не может, не может, не может!»
— Что стряслось? — Костя влетел в квартиру ураганом, подскочил к жене, обняв её лицо ладонями так, чтобы она запрокинула его и посмотрела мужчине прямо в глаза.
Родной, любимый, близкий человек, друг, супруг, отец её детей. Троих. Двоих?
— Я только что узнала, что… что…
— Что?
— Что Никиту подменили, и он не наш ребёнок. Я уже позвонила в центр, где нам сделают тест ДНК, но…
— Ирина, не нужно. Никита наш сын. То есть… — Косте явно тяжело давалось каждое слово, он тоже стремительно побледнел и как-то сразу ссутулился, растеряв всю уверенность.
— Тогда, когда ты родила его, всё случилось так быстро. За нашего малыша боролись, но было нельзя ничего сделать.
Перед глазами Ирины встали строчки в её карте: «ребёнок не выжил».
— Он не…?
— Да. Он не дышал, и с этим ничего нельзя было поделать. И тогда те, кто принимал его в этот мир, пришли ко мне, сказали всё, как есть. Что наш с тобой сын не выжил, что его нет.
Ирина чувствовала, как по щекам у неё бегут слёзы.
— И ты согласился, чтобы от меня это скрыли, так?
Муж кивнул. И было видно, что от ответа, который даст сейчас Ирина, зависит будущее всей семьи и самого Кости, который безумно любил жену и своих детей.
— В соседней палате не выжила женщина, родив совершенно здоровенького крепкого мальчика. Это был знак судьбы.
Этот малыш нуждался в нас также сильно, как мы в нём. И вместо того, чтобы оплакивать ребёнка, которого не стало, я решил, что мы будем любить и растить этого.
Ирина плакала и плакала. Словно распрямилась в ней какая-то пружина, что скрутилась там, в том полутёмном пыльном архиве родильного дома.
— Да…
— Ты была такой счастливой, когда взяла его. Ты растила его, качала его, кормила, разве он не твой, Ира? Что изменила информация, которую тебе сказали в архиве, ответь мне?
Ирина заглянула в глубину себя, в самую свою душу. В памяти встало личико Никиты. Вот он впервые перевернулся с животика на спинку.
Вот бежит к ней на прогулке, раскинув руки в ярко-синих варежках, крича: «Мама, я слепил снеговика тебе!»
Вот он расшиб коленку и старается не плакать, потому что не хочет расстраивать маму, которая сама перепугалась за малыша.
Пальцы помнили мягкие волосики на тёплой голове, от которой пахло сладко детским мылом. Он был её весь — от кончика носика до розовой пяточки, в которую целовала его, когда Никитка был совсем малышом.
Информация о том, что он не родной, не изменила ничего. Он её и только её, и пусть весь мир встанет против, своего сына Ирина не отдаст.
— Что ты решишь? — прервал поток её мыслей Костя.
— Пойдём, заберём нашего ребёнка из детского сада, уже половина пятого, — сказала жена, вытерев слёзы.
Костя облегчённо выдохнул.
Дети гуляли на площадке, и Никита сразу увидел родителей.
— Мама! Папа!
Мальчишка влетел в руки отцу, тот подхватил сынишку и звонко расцеловал.
— Мам, мам, мам, я открытку для тебя сделал?
— Да ты что, сам? Ну-ка покажи! — Ирина перехватила малыша из папиных рук, и он достал из кармана маленькую открыточку с птицами и цветами.
— Это на восьмое марта, и я на утренник учу стихи. Ты придёшь?
— К тебе даже на край света, любимый мой!
Ирина смотрела на сына. Да, он её, и ничей кроме.
Он стал ей родным в тот миг, когда она вдохнула его сладкий запах, когда он взял её своими крошечными пальчиками за палец, когда приложила его к груди. Её Никита, её сын, её драгоценность.
Дома ждали старшие брат и сестра.
Они обожали мелкого и сразу бросились его щекотать. Никитка смеялся, показывая ровные белые зубки.
— Я считаю, ни Никите, ни его сестре и брату не следует рассказывать то, что знаем мы. И родителям нашим тоже, — говорила Ирина мужу вечером.
— Совершенно с тобой согласен. Хотя я уверен, что мы все любим Никиту настолько сильно, что ничего эти сведения в нашей семье не поменяют.
— И я тоже. Но ради самого же нашего сына. Он наш и точка. Без «но» и чего бы то ни было. Этот вопрос закрыт и решение принято.
Теперь Ирина знала, как никто, что любовь важнее всего. Именно она делает нас родными и близкими.
Именно она поднимает в нас что-то настолько первобытное, что заставляет защищать своего детёныша от всего белого света. Именно она становится маяком и смыслом в отношении даже собственных детей.
Никогда Никита не узнает удивительную историю своего рождения. А шестого февраля каждый год Ирина будет ставить свечку за своего, родного ребёнка, которого так ни разу и не видела. Царствие небесное её малышу. И спасибо богу за Никиту — её утешению, её свету, её смыслу.
