никита— Опять этот бардак! Да кто ж вас, господа отдыхающие, манерам учил? — голос Веры Алексеевны разнёсся по прачечной, пока она перетрясала груду халатов и полотенец. — Полотенца мокрые, халаты комом! У себя дома вы тоже так всё разбрасываете?
Горничная Маргарита, зашедшая в кладовую, прыснула в кулак.
— Вера Алексеевна, да вы сегодня прям с самого утра в ударе!
— А у меня, Ритка, вечный утренний удар. То халаты не сдали, то бельё утопили, то тапки раскидали! Вчера вообще из сауны полотенца уволокли, будто в гостинице они в нагрузку к путёвке!
— Да ладно, не ругайтесь. Держите лучше конфету, — Маргарита протянула маленький леденец. — У вас от злости скоро давление поднимется.
— От вас поднимется! — Вера вздохнула, но конфету взяла, спрятала в карман передника.
— О, чуть не забыла! — горничная присела на край стола и зацепилась за спинку старого стула. — Слушайте, Вера Алексеевна, а вы гостью из тридцать третьего номера видели?
— Господи, откуда ж мне знать всех этих важных особ? Они ко мне не в гости ходят, а халаты бросают.
— Ну так вот, а она на вас смотрела… долго так. Я сначала подумала, может, что спросить хочет. Прям рот приоткрыла, потом раз — и передумала.
— Да ну!
— Точно говорю! Я ещё удивилась, что она у вас ни халат, ни полотенце не взяла.
Вера махнула рукой, мол, очередная чудачка. В санаторий таких приезжало много — с комплексами, с замашками, с характерами. Одни полотенца складывали по сантиметру, другие забывали даже ключи на стойке оставить.
— Может, просто показалось, — отмахнулась она. — Все они тут смотрят. Скучно же.
— А может, она вас знает?
— С чего бы это?
— Не знаю… Просто она так на вас смотрела, будто вот-вот заговорит.
Вера хотела сказать, что Маргарита вечно выдумывает небылицы, но почему-то вспомнила: действительно, была в коридоре какая-то женщина — седая, в очках, элегантная. Глянула, будто и правда узнала, но молча отвернулась.
Скорее всего, показалось.
— Вера Алексеевна, а у вас бывают такие люди, которых встречаешь — и сразу какое-то дежавю? Будто знаешь их, но не помнишь откуда?
— Доживёшь до моего возраста, девочка, ещё и не таких повидаешь.
— Ну так что?
— А что? — Вера подняла брови. — Может, и бывает.
Но ей почему-то стало не по себе.
Позже, в прачечной, когда она разбирала вещи, наткнулась на белоснежный халат. Почти новый, с аккуратно вышитыми инициалами «Л. К.».
Она замерла.
С детства Людка метила вещи, как котёнок. Тетради, книги, даже на занавесках в детской комнате стояли её буквы.
Людмила Константиновна.
Неужели?
Вера перевела взгляд на стопку вещей и увидела среди них старую фотографию.
На ней две маленькие девочки в одинаковых платьицах. Русые косы, смешные бантики.
Она и Людмила.
Где-то в груди что-то сжалось.
— Маргарита! — голос Веры дрогнул.
— Что такое?
— Гостья из тридцать третьего… Ты говорила, она сегодня уезжает?
— Да. Утром чемодан стоял у выхода.
Вера больше не слушала.
===
Вера сидела в кладовой, перебирая бельё, но руки двигались автоматически. В голове крутилась одна мысль: неужели это Людмила?
Она снова посмотрела на фотографию. Чёрно-белая, немного потрёпанная по краям. Её давно должны были выбросить, но, видно, кто-то бережно хранил.
Тридцать лет…
Людмила, если это действительно была она, не подошла, не заговорила. Увидела и отвернулась.
А сама Вера? Узнала бы, если бы не фотография?
Всё же возраст сильно меняет людей.
Она закрыла глаза. Вспомнился детский голос:
— Это моё! Я же старшая, мне положено!
— А я младшая! Мне нужнее!
— Ты всегда берёшь лучшее!
— А ты всегда вредная!
А потом квартира. Ключи. Суд. Громкие слова.
Тридцать лет молчания.
— Вера Алексеевна, вы чего это тут засели? — Маргарита заглянула в кладовую. — Что-то случилось?
Вера скомкала фотографию, быстро засунула её в карман.
— Ничего, просто работы много.
— Ну-ну, — протянула девушка. — А то я уже испугалась. Вы вчера ворчали на всех, а сегодня какая-то тихая.
— Вот ещё! Я всегда ворчу!
— Ой, ну конечно, — усмехнулась Маргарита. — Ах да, гостья из тридцать третьего номер сдала, уехала утром.
Уехала.
Вера почувствовала, как в груди что-то проваливается.
Ей вдруг показалось, что воздух в кладовой стал слишком душным.
Маргарита что-то ещё говорила, но Вера уже не слышала.
— Она оставила что-нибудь? — выдавила она.
— Да вроде нет… А, стоп! — девушка хлопнула себя по лбу. — Была записка. Я её на стойку отложила.
— Где?!
— Ой, да не горите так! Сейчас принесу.
Маргарита скрылась за дверью, а Вера крепко сжала край стола.
Через минуту девушка вернулась, протянула небольшой сложенный листок.
Вера развернула его.
«Не знаю, узнаешь ли ты меня. Но если вспомнишь — я буду ждать на вокзале до семи вечера.»
Без подписи.
Но Вера уже знала, кто это написал.
===
Вера смотрела на записку, а сердце билось где-то в горле. До семи вечера. Вокзал.
Она резко подняла голову.
— Который час?!
Маргарита, которая уже собиралась уходить, удивлённо обернулась.
— Почти шесть. А что?
Шесть. У неё чуть больше часа.
— Ты говорила… она точно уехала утром?
— Чемодан у выхода стоял, я видела. Но уезжала ли — не знаю.
Вера судорожно скомкала записку в кулаке.
Ещё можно успеть.
— Ты куда это? — Маргарита с любопытством наблюдала, как Вера поспешно снимает передник, выпрямляет спину.
— Мне… в одно место.
— Ой, Вера Алексеевна, да что-то с вами не так сегодня! Никогда ещё не видела, чтоб вы куда-то торопились.
Вера её уже не слушала.
Она выскочила из кладовой, быстро миновала коридор, потом ресепшен. Глаза выискивали что-то знакомое — вдруг Людмила всё-таки передумала, вдруг не уехала?
Но зала ожидания была пустой.
Тридцать лет.
Где-то внутри возник голос: «А если она не захочет тебя видеть?»
Не захочет? Конечно, не захочет!
Но записка…
Вера выбежала на улицу, распахнула дверь такси, запрыгнула внутрь.
— На вокзал! Быстро!
Таксист от неожиданности даже не стал спрашивать, почему пожилая женщина в переднике несётся к машине, словно за ней гонятся.
Вокзал.
Толпа. Люди с чемоданами, объявления по громкой связи, запах кофе и чужих дорог.
Вера встала у входа, нервно огляделась.
Людмила.
Где ты?
Она металась глазами по залу ожидания. Одни лица — чужие. Все мимо, мимо, мимо…
На перроне стоял поезд.
Проводник уже проверял билеты.
Вера вжалась пальцами в деревянный подлокотник ближайшей скамьи. Внутри всё сжалось.
И тут — тонкий силуэт в элегантном пальто.
Седые волосы, длинные серьги.
Людмила.
Она стояла у двери вагона, одной рукой держась за поручень, другой прижимая сумку к груди.
Вера открыла рот, но голос застрял.
Сказать? Позвать? Подойти?
Она вспомнила, как Людмила смотрела на неё в санатории. Как отвернулась, ничего не сказав.
А если теперь она отвернётся снова?
Если поезд уйдёт?
Если они так и останутся чужими навсегда?
В голове вдруг всплыло старое детское:
— Эй, Людка-Кнопка! Опять всё сама решила?!
Она выкрикнула это прежде, чем успела испугаться.
Людмила вздрогнула.
Повернулась.
Их глаза встретились.
===
Людмила застыла на пороге вагона.
Глаза за очками расширились, пальцы сжали поручень.
— Людка-Кнопка… — повторила Вера, как будто пробуя на вкус забытые слова.
Тридцать лет назад она бы сказала это с насмешкой. Сегодня — с надеждой.
Они смотрели друг на друга.
Пассажиры толкались, пробирались внутрь, проводник объявил:
— Отправление через две минуты!
Людмила перевела взгляд на свою сумку. Потом снова на Веру.
Не двигалась.
Почему ты стоишь? Почему не идёшь ко мне?
— Люд, хватит уже упрямиться! — голос Веры сорвался. — Не уезжай!
Она увидела, как напряглись плечи сестры.
— Поздно… — тихо ответила Людмила.
— Не поздно! — Вера шагнула вперёд. — Ты же написала мне! Ждала меня! Значит, не поздно!
Людмила смотрела на неё, как будто пыталась решить что-то в последний момент.
Вера вспыхнула:
— Если сядешь в этот поезд — я тебе этого не прощу!
— Ты мне уже тридцать лет не прощаешь.
Где-то внутри Веры что-то оборвалось.
Она сглотнула.
— Я… я ведь не помню, с чего всё началось.
— С квартиры.
— А дальше?
Людмила прижала пальцы к вискам.
— Я не знаю.
Они обе не знали.
Помнили обиду. Помнили ссоры. Но не саму причину.
Какой-то глупый, старый спор, разросшийся до размеров пропасти.
— Я просто… устала ждать. — Вера сглотнула. — Если ты уедешь сейчас… я больше никогда тебя не увижу.
Людмила закрыла глаза.
— Мне страшно, Вера.
— Мне тоже.
Поезд дёрнулся.
Проводник уже поднимался в вагон.
И тут Людмила… шагнула назад.
Опустила сумку.
Сделала ещё шаг.
А потом вдруг оказалась перед Верой.
— Я думала, ты меня не узнаешь.
— Я бы узнала тебя в любом возрасте.
Людмила вдруг тихо, почти шёпотом рассмеялась.
— Ты даже голосом не изменилась. Всё такая же командирша.
— А ты всё такая же упрямица.
Они стояли, молча.
Вокруг гудел вокзал.
Но на этом маленьком клочке перрона вдруг стало тихо.
Вера потянулась вперёд.
Коснулась руки сестры.
И Людмила, не отводя взгляда, сжала её в ответ.
===
Людмила замерла, держась за поручень.
Поезд уже тронулся, медленно, тяжело, будто сам сомневался — ехать или остаться.
Но Людмила не двигалась.
Вера смотрела ей в глаза.
Она не знала, что там — гнев, боль, равнодушие? Или, может быть, то самое, что сжало ей грудь, когда она увидела эту старую фотографию?
Людка-Кнопка.
Старое детское прозвище, которое звучало когда-то в стенах их общей квартиры, среди запахов маминых пирогов, среди их детских споров.
Людмила открыла рот, будто хотела что-то сказать, но поезд дёрнулся, набирая скорость.
— Людка! — Вера шагнула вперёд, как будто могла удержать поезд. — Стой!
Людмила качнулась, пальцы разжались, чемодан шлёпнулся на платформу.
А в следующую секунду она спрыгнула вниз.
Грохот колёс, крики проводников, чей-то удивлённый голос:
— Женщина, вы что творите?!
Но Людмила уже стояла перед Верой.
Молчала.
Тридцать лет не сказать ни слова — и вот, в одно мгновение, перед ними целая жизнь, в которой не было ничего, кроме пустоты.
— Ты… — выдохнула Вера, чувствуя, как сжимается горло.
Людмила вдруг вздохнула и пробормотала:
— Опять всё сама решила…
И засмеялась.
Смешок был короткий, нервный, но в нём не было злости.
Вера почувствовала, как тепло пробирается к горлу, к глазам.
Людмила опустила голову.
— Привет, Вера.
Голос. Тихий, чуть дрожащий, но всё тот же.
— Привет, Людка, — Вера стиснула пальцы, чтобы не дать себе раскиснуть.
Людмила посмотрела вниз, потом на чемодан, потом снова на Веру.
— Даже не знаю, что теперь делать.
Вера тоже посмотрела на чемодан.
И вдруг поняла.
Это был их последний шанс.
Если она сейчас уйдёт, если опять скажет что-то колкое, отмахнётся, скажет «Ну и ладно» — они больше никогда не увидятся.
Тридцать лет назад Вера уже сделала этот выбор.
Но не сейчас.
Она кашлянула, прочищая горло, посмотрела на вокзальное кафе у выхода.
— Ну, пошли?
Людмила заморгала.
— Куда?
— Чай пить.
Людмила смотрела на неё долго.
Потом взяла чемодан.
— Пошли.
===
В кафе вокзала было тихо.
За большим окном проносились огни, время текло медленно, а внутри пахло чем-то ванильным, тёплым.
Вера и Людмила сидели напротив друг друга.
Перед ними стояли две чашки чая.
Людмила медленно крутила ложечку, глядя в тёмную жидкость.
— Ты так и не научилась правильно заваривать чай… — тихо пробормотала она, не поднимая глаз.
Вера усмехнулась.
— А ты так и не разучилась умничать.
Долгая пауза.
За окнами объявили прибытие нового поезда.
Людмила посмотрела на сестру, а потом вдруг вздохнула и улыбнулась — слабо, немного растерянно.
— Я думала, что не вспомню твой голос, — призналась она.
— А я думала, что ты не простишь, — сказала Вера.
— Я и не прощаю.
Людмила замолчала, но потом добавила:
— Я просто устала не прощать.
Вера кивнула.
Она не сказала «извини».
Не сказала «я была неправа».
Но накрыла ладонью руку Людмилы.
И та не убрала её.