— А что, если просто сказать, что у меня нет такой возможности? — Дарья нервно теребила ручку, глядя на экран телефона.
Валентина Михайловна отложила чашку и посмотрела на дочь. В её глазах мелькнула знакомая тревога — та самая, что появлялась всякий раз, когда речь заходила о родственниках.
— Дашенька, они не поймут. Для них ты теперь не человек, а функция. Врач — значит, обязана лечить всех подряд и желательно даром.
Звонок прервал разговор. На экране высветилось: «Тётя Клава». Дарья поморщилась — вчера эта же тётя требовала записать её на МРТ «по блату», а сегодня, видимо, решила усилить давление.
— Дарьюшка, родная! — защебетал голос в трубке. — Ты как там, работаешь? Мы тут с Витькой твоим думаем, может, к тебе на недельку приехать? Обследоваться хочется, а в нашей поликлинике что-то совсем плохо стало…
Дарья почувствовала, как сжимается желудок. Неделя с тётей Клавой и дядей Виктором в их однушке? После того, как эти же люди отказали им с мамой в крыше над головой двадцать три года назад?
— Тёть Клав, у нас места совсем нет, — начала она осторожно.
— Да мы не привередливые! На диване можно, на полу… Главное — рядом с тобой быть. Ты же наша кровинушка!
Кровинушка. Валентина услышала это слово и горько усмехнулась. Какой же кровинушкой была двадцатидвухлетняя беременная Валя, когда стояла с сумкой в руках у порога этой самой тёти Клавы? «Места нет», — сказали тогда. А теперь на полу готовы спать.
Дарья зажмурилась. Может, просто согласиться? Ведь они правда родственники. И у неё теперь есть возможности — работа в хорошей клинике, связи, влияние. Разве не должна она помочь семье?
— Тёть Клав, а помнишь, как мама к вам приезжала? Когда меня ждала?
Повисла пауза. Потом тётя деланно засмеялась:
— Да что ты! Какие могут быть обиды между родными людьми? Мы же всё простили давно!
Всё простили. Значит, это мама с Дашей должны быть благодарны за прощение. За то, что их, оказывается, простили за… за что именно? За то, что осмелились просить о помощи?
— А знаешь что, тёть Клав, — голос Дарьи стал тверже, — давай ты сначала маме позвонишь. Извинишься за тот приём. А потом уже будем разговаривать о визитах.
— Да с чего это я буду извиняться? Мы же ничего плохого не сделали!
— Ничего плохого? — Дарья взглянула на мать, которая покачала головой, мол, не стоит. Но дочь продолжила: — Беременную родственницу на улице оставить — это ничего плохого?
— Слушай, что ты разворошила! — голос тёти стал резче. — Было дело, было! Но мы же не враги! И потом, ты же врач теперь, должна родне помогать!
Должна. Опять это слово. Дарья должна учиться, должна работать, должна быть благодарной за то, что её наконец-то признали родственницей. А они никому ничего не должны.
— А ты, тёть Клав, кем работаешь? — неожиданно спросила Дарья.
— Как кем? Продавцом в магазине.
— И часто тебе родственники товары бесплатно просят? Мол, ты же семье обязана помочь?
— Да ты что! Какой дурак будет магазин разорять!
— А мою карьеру разорять — можно?
Валентина смотрела на дочь с изумлением и гордостью одновременно. Когда успела вырасти эта хрупкая девочка? Когда научилась так чётко ставить границы?
Тётя Клава явно растерялась:
— Да при чём тут карьера! Ты же врач, должна людям помогать!
— Помогаю. Каждый день. Тем, кто платит за мои услуги и уважает мой труд. А родственники, которые двадцать лет делали вид, что нас не существует, пусть сначала научатся уважать.
— И что, ты нам теперь как чужим? — в голосе тёти послышалась обида.
Дарья посмотрела на мать. Валентина Михайловна сидела прямо, с достоинством. Эта женщина в одиночку вырастила дочь, работая на двух работах. Мыла посуду по ночам, чтобы оплатить Дашино образование. Экономила на себе, чтобы дочь могла учиться в Москве. И ни разу — ни разу! — не попросила помощи у этой родни после того первого отказа.
— Тёть Клав, — медленно произнесла Дарья, — а скажи честно: если бы я не стала врачом, если бы работала, скажем, продавщицей, как ты, — ты бы мне позвонила?
Пауза затянулась. И в этой паузе был ответ.
— Ну… это же другое дело…
— То-то и оно. Значит, дело не в родственных чувствах, а в выгоде. А я не товар на рынке, тёть Клав. И моя профессия — не семейное достояние.
— Ах ты неблагодарная! — взорвалась тётя. — Мы тебя в семью принимаем, а ты!..
— В семью принимаете? — Дарья рассмеялась, но смех этот был горьким. — Двадцать три года нас в этой семье не было. И ничего, жили как-то. Проживём и дальше.
— Да что вы о себе возомнили! — теперь тётя уже кричала. — Подумаешь, врач! Таких врачей — пруд пруди! А родня — она одна!
— Родня, которая помнит о тебе только когда что-то нужно, — это не родня, — тихо сказала Дарья. — Это потребители.
Она отключила телефон и посмотрела на мать.
— Мам, а ты не жалеешь? Что у нас нет нормальной большой семьи?
Валентина Михайловна встала, подошла к дочери и обняла:
— Дашенька, у нас есть семья. Мы с тобой. Этого достаточно. А те люди… они не семья. Они стая, которая собирается только для того, чтобы кого-то сожрать.
Телефон опять зазвонил. Теперь звонил дядя Виктор Михайлович.
— Не буду брать, — решительно сказала Дарья.
— А зря, — неожиданно произнесла мать. — Возьми. И скажи ему то, что я не смогла сказать двадцать три года назад.
Дарья нажала на зелёную кнопку.
— Дарья? Это дядя Витя. Слушай, что ты тёте Клаве нагрубила? Мы же добром к вам идём!
— Дядь Вить, — спокойно сказала Дарья, — а помнишь, как ты маме сказал, что у неё голова не для думанья? Когда она беременная к тебе за помощью обратилась?
— Да при чём тут это! Сколько можно ворошить прошлое!
— А при том, что прошлое имеет свойство догонять настоящее. Ты тогда сказал: «Нагуляла — сама и расхлёбывай». Вот мы и расхлебали. Сами. Без вас. И дальше будем сами.
— Да мы же не со зла! Ситуация была сложная…
— Ситуация была простая, дядь Вить. Нужно было проявить человечность. Но вы выбрали удобство. Это ваш выбор, и мы его уважаем. Но теперь наш выбор — жить без вас.
— И что, совсем? — в голосе дяди прозвучала неуверенность.
— А зачем вам мы? — искренне удивилась Дарья. — Кроме медицинских услуг, что вас в нас интересует? Как мы живём, о чём мечтаем, что нас беспокоит? Вы этого не знаете и знать не хотите. Вам нужна функция, а не люди.
Дядя помолчал, а потом сказал:
— Знаешь что, Дарья, а ты выросла стервой. В мать пошла.
— Спасибо, — искренне ответила Дарья. — Лучшего комплимента я не слышала. Если быть похожей на мою маму — это быть стервой, то я горжусь этим.
Она отключила телефон и выключила его.
— Всё, мам. Теперь точно всё.
Валентина Михайловна смотрела на дочь и понимала: вот она, настоящая победа. Не в том, что Дашенька стала врачом. И не в том, что у них теперь есть квартира и стабильность. А в том, что дочь научилась ценить себя. Научилась не путать родство крови с родством души. Научилась отличать любовь от эксплуатации.
— А знаешь, Даш, — сказала она, — мне кажется, сегодня мы по-настоящему стали свободными.
— От чего?
— От иллюзий. От чужих ожиданий. От ложного чувства вины. Мы двадцать три года доказывали миру, что мы чего-то стоим. А оказалось, что доказывать надо было только себе.
Дарья обняла маму:
— А ты не боишься, что мы останемся одни?
— Дашенька, мы никогда не были одни. У нас есть друг друга. А это больше, чем у многих людей с большими семьями.
Вечером они пили чай и планировали отпуск. Впервые за много лет — без оглядки на чужие потребности и ожидания. Просто мать и дочь, которые прошли через многое и выстояли.
А где-то в другом конце города бывшие родственники обсуждали между собой, какая же неблагодарная выросла Дарька. И как же они теперь будут лечиться за свои деньги.
Но это уже была не их проблема.
