— Владислава Андреевна, зачем же вы встали? Вам ещё рано ходить после операции! Думаете о себе хоть немного? — в голосе старшей медсестры звучало не столько раздражение, сколько искреннее беспокойство.
Владислава замерла у больничной койки, одной рукой придерживая край белой ночной рубашки, другой — опираясь о тумбочку. Каждое движение отзывалось тянущей болью в нижней части живота. Но сильнее боли было желание увидеть своего малыша.
— Людмила Сергеевна, мне нужно к сыну. Я не могу лежать и ждать, когда его принесут, — голос Владиславы дрогнул. — Я должна его увидеть.
Медсестра покачала головой, но в её глазах промелькнуло понимание.
— Молодые мамочки… Все одинаковые. О себе ни секунды не думаете, — она подошла к Владиславе и осторожно взяла её под локоть. — Ну хорошо, помогу вам дойти до детского отделения. Но пять минут, не больше! После серьёзного вмешательства нужно лежать, а не разгуливать по коридорам. Швы разойдутся — кому от этого будет лучше? Точно не вашему малышу.
Они медленно вышли в коридор, заполненный приглушённым светом ночных ламп и тихим шёпотом медперсонала. Владислава шла маленькими шажками, каждый давался с трудом.
— Вы же понимаете, что сейчас самое важное — восстановиться самой? — продолжала медсестра. — Ребёнку нужна здоровая мать, а не героиня, которая потом месяцами будет мучиться от последствий своего героизма. В материнстве это первое правило — забота о себе это не эгоизм, а необходимость.
Владислава кивнула, сосредоточенно считая шаги до заветной двери.
— Я просто… просто должна убедиться, что с ним всё хорошо. После таких сложных обстоятельств… — она не договорила, закусив губу.
— Всё с ним в порядке. Четыре килограмма здорового мужика, — усмехнулась медсестра. — Вот, смотрите сами.
Они остановились у широкого окна, за которым в рядах одинаковых кроваток лежали новорождённые. Людмила Сергеевна показала на крайнюю справа.
— Ваш богатырь. Спит без задних ног.
Владислава приникла к стеклу. Маленькое существо, завёрнутое в голубое одеяльце, мирно посапывало, смешно морща крохотный носик. Её сын. Фёдор.
— Он… идеальный, — прошептала Владислава. Слёзы нахлынули внезапно, застилая глаза.
— Конечно, идеальный, — согласилась медсестра. — А теперь марш обратно в палату. О себе нужно думать, Владислава Андреевна. Сначала о себе, а потом уже обо всех остальных. Запомните это.
Переступив порог квартиры впервые после стольких недель отсутствия, Владислава испытала странное чувство. Всё вокруг казалось одновременно знакомым и чужим. Те же обои, те же шкафы, тот же диван — но всё теперь выглядело иначе. Словно это была декорация из прошлой жизни.
— Наконец-то! — Анфиса Валерьевна, не дав снохе даже раздеться, тут же потянулась к свёртку в её руках. — Давай-ка подержу малыша, пока ты разуваешься. Тяжести тебе поднимать нельзя.
Владислава машинально прижала сына крепче, и только потом осознала свой инстинктивный жест. Но свекровь уже решительно забирала внука, не замечая её сопротивления.
— Ну что ты как неродная? Бабушке тоже хочется. Артём, скажи ей!
Муж, до этого неловко переминавшийся у двери с пакетами, пожал плечами:
— Влада, правда, отдай маме Фёдора. Тебе же тяжело.
Владислава нехотя разжала руки. Анфиса Валерьевна триумфально удалилась в комнату, воркуя над внуком. Артём исчез на кухне, гремя пакетами. Владислава осталась одна в прихожей, словно случайный гость в собственном доме.
Первые дни дома слились для неё в бесконечный цикл недосыпа, попыток наладить кормление и болезненного восстановления. Фёдор, такой спокойный в больнице, дома превратился в крикуна — будто чувствовал напряжение, витавшее в воздухе.
— У тебя молоко нервное, потому и ребёнок плачет, — заявила Анфиса Валерьевна на третий день, когда Владислава в очередной раз поднялась среди ночи к плачущему сыну. — Давай я его заберу к себе, а ты выспись, может, наладится что-то.
— Не нужно, — тихо, но твёрдо ответила Владислава. — Мы справимся.
Свекровь поджала губы и окинула невестку оценивающим взглядом.
— В таком виде вряд ли… Ты в зеркало-то на себя смотрела? — её взгляд задержался на животе Владиславы, всё ещё заметном под домашней футболкой. — Ладно, я понимаю, ты девять месяцев носила, но выглядишь так, будто и не родила вовсе.
Владислава промолчала, сосредоточившись на сыне, хотя слова ужалили неожиданно сильно. Она и сама каждый день расстраивалась, глядя на своё изменившееся тело, но от этого не становилось легче.
С каждым днём замечания свекрови становились всё откровеннее. «Халат запахни получше, не на пляже», «На этой неделе хоть полкило сбросила?», «В нашем роду женщины быстро форму возвращали»… Артём делал вид, что не слышит этих комментариев, а если Владислава пыталась пожаловаться, отмахивался: «Ты преувеличиваешь, мама просто переживает за тебя».
Владислава всё больше замыкалась в себе, в своём маленьком мире с Фёдором. Месяц пролетел в тумане недосыпа, постоянных кормлений и молчаливых слёз в подушку.
— Я приготовила праздничный ужин! — объявила Анфиса Валерьевна вечером, когда Фёдору исполнился ровно месяц. — У нас юбилей! Наконец-то можно отпраздновать пополнение семейства!
Стол был накрыт с размахом: салаты, закуски, запечённая курица, бутылка шампанского. Артём, вернувшийся с работы раньше обычного, одобрительно кивал, расставляя бокалы.
— Ну что, за нашего богатыря! — он поднял бокал. — И за тебя, Влада. Ты молодец.
Владислава слабо улыбнулась, покачивая на руках задремавшего после кормления сына. Она ужасно устала и мечтала только о душе и сне, но не хотела обижать свекровь и мужа отказом.
Подскочила свекровь, перехватывая у неё сына. Владислава сначала не хотела отдавать, а потом подумала, что это шанс хоть спокойно поесть. Но только она положила себе немного салата…
— Когда ты уже возьмешься за себя?! — возмутилась свекровь. — Внуку уже месяц, а ты всё жрёшь как корова!
Владислава застыла, не веря своим ушам. Артём поперхнулся.
— Мам…
— А что «мам»? — Анфиса Валерьевна нахмурилась. — Я дело говорю. Посмотри на неё! Все мои подруги после появления детей быстро восстанавливались. Дочка Ларисы через месяц уже в спортзал ходила. А твоя жена даже не пытается! Только ест да спит.
Владислава судорожно прижала к себе сына.
— Мне нельзя сейчас садиться на диету, — тихо сказала она. — Я кормлю грудью, любые ограничения могут плохо сказаться на молоке. И заниматься пока нельзя, я хожу-то с трудом.
— Ой, не рассказывай! — отмахнулась Анфиса Валерьевна. — Раньше вообще о таких глупостях не думали. И дети вырастали здоровее нынешних. А сейчас всё «нельзя» да «вредно». И результат перед глазами.
Владислава посмотрела на мужа, ища поддержки. Но Артём лишь неловко повертел в руках бокал.
— Ну, мама отчасти права, — сказал он наконец. — Другие женщины как-то справляются. Может, тебе действительно стоит немного… заняться собой? Для себя же самой.
Что-то надломилось в душе Владиславы. Она встала, всё ещё прижимая к себе сына.
— Извините, но я очень устала. Пойду спать.
— Вот опять! — всплеснула руками свекровь. — Чуть что не по ней, сразу в слёзы и «я устала». А как муж на тебя смотреть должен? Ему, может, тоже несладко с такой-то…
Владислава не слышала окончания фразы — она уже закрыла за собой дверь спальни. Положив Фёдора в кроватку, она упала на кровать и наконец дала волю слезам, беззвучно всхлипывая в подушку.
Утром на лестничной клетке она столкнулась с соседкой, Раисой Тимуровной. Пожилая женщина с проницательным взглядом поздоровалась и вдруг придержала её за локоть.
— Владислава, милая, всё хорошо у вас?
— Да, — автоматически ответила Владислава, рефлекторно проверяя капюшончик Фёдора в слинге.
— Нет, не хорошо, — мягко возразила Раиса Тимуровна. — Глаза красные, тени до подбородка. И не говори, что это только от недосыпа. Я тридцать лет в роддоме проработала, всяких молодых мам повидала.
Владислава не выдержала — разрыдалась прямо там, на лестничной клетке. Сквозь слёзы она рассказала соседке о постоянных придирках свекрови, о пассивности мужа, о своей усталости и боли.
— Так, — решительно сказала Раиса Тимуровна, — зайдём ко мне. Чаю попьём. И ты мне всё расскажешь.
— Послеродовая депрессия, — спокойно сказала Марина Игоревна, откладывая ручку. — И неудивительно, учитывая обстоятельства. Сейчас самое важное — психологический комфорт. Враждебная обстановка дома только усугубляет состояние.
Владислава сидела на кушетке в кабинете гинеколога, куда пришла на плановый осмотр через полторы недели после злополучного «праздничного ужина». Всё это время она балансировала на грани срыва, стараясь не реагировать на новые шпильки свекрови.
— Я не знаю, что делать, — призналась она, комкая салфетку в руках. — Муж говорит, что я всё преувеличиваю, а в некоторых вещах свекровь даже права. Что мне действительно нужно «взять себя в руки».
Марина Игоревна покачала головой.
— Они понимают, что ваше тело перенесло серьёзную травму? Что такая операция — это не порез пальца? Что организму требуется время, чтобы восстановиться? И если бы они вас поддерживали, то восстановление шло бы быстрее.
— Я пыталась объяснить… — начала Владислава.
— Знаете что, — врач решительно взяла рецептурный бланк, — я выпишу вам успокоительное. Но главный рецепт — поговорите с мужем. Серьёзно. Это не просто семейная ссора, это вопрос вашего здоровья. И здоровья ребёнка.
Вечером, уложив Фёдора спать, Владислава решилась. Дождавшись, когда Анфиса Валерьевна уйдёт на вечерний сериал, она села рядом с Артёмом на кухне.
— Нам нужно поговорить, — тихо сказала она. — О том, что происходит в последнее время.
Артём поморщился, не отрываясь от телефона.
— Если опять о маме…
— Дело не только в твоей маме, — перебила Владислава. — Дело в нас с тобой. В том, что ты ни разу не встал на мою сторону. Не защитил меня от оскорблений.
— Каких оскорблений? — раздражённо спросил он, наконец-то откладывая телефон. — Мама просто говорит прямо, что думает.
— «Жрёшь как корова» — это не «говорить прямо», это унижать.
Артём вздохнул, словно разговаривал с капризным ребёнком.
— Влада, я понимаю, у тебя гормоны, ты чувствительная сейчас. Но ты действительно не стараешься вернуться в форму. Другие женщины как-то справляются…
— Какие «другие женщины»? — выпалила Владислава. — Все разные! И тела разные, и восстанавливаются по-разному. У меня была серьёзная операция, мне нельзя физические нагрузки ещё минимум месяц! Я кормлю ребёнка, мне нельзя голодать! Врач сегодня сказала, что…
— Вот этого я и боялся, — прервал её Артём. — Опять ищешь оправдания. Нашла союзницу в лице какого-то врача. Они всегда найдут диагноз, если нужно.
В этот момент раздался плач Фёдора. Прежде чем Владислава успела встать, в кухню влетела Анфиса Валерьевна.
— Что тут происходит? Почему ребёнок надрывается, а мать сидит на кухне?!
— Мы разговаривали, — начал Артём, но мать не дала ему закончить.
— Разговаривали они! — передразнила она. — А то, что ребёнок плачет, неважно? Вот оно, современное материнство! О себе только думают.
Что-то надломилось внутри Владиславы. Все слёзы, все обиды последних недель, вся усталость — всё превратилось в чистую ярость.
— Хватит! — вскочила она, сжимая кулаки. — Хватит меня попрекать и унижать! Я ни одной минуты не думаю о себе! Я думаю только о Фёдоре, только о нём! А вы… Вы превратили мою жизнь в ад! — Она повернулась к мужу. — Ты ничего не делаешь! Не помогаешь с ребёнком, не защищаешь меня от нападок своей матери! Я для вас обоих просто… инкубатор! Долг выполнила — значит, можно снова превращать в куклу, которая должна соответствовать вашим стандартам!
В этот момент дверной звонок прорезал напряжённую тишину.
На пороге стояла Клавдия Львовна, мать Владиславы, с небольшим чемоданом в руке.
— Так, — окинула она всех взглядом, — я вовремя. Раиса Тимуровна звонила, сказала, что тут не всё гладко.
Следующий час превратился в жёсткую конфронтацию двух матерей. Клавдия Львовна, медсестра с многолетним стажем, не выбирала выражений, объясняя Анфисе Валерьевне физиологические особенности женского организма. Артём сидел молча, сгорбившись над чашкой давно остывшего чая.
Владислава кормила Фёдора в спальне, слушая приглушённые голоса из кухни. Решение созрело само собой — лишь оформилось в чёткий план.
— Я забираю Владу и внука, — объявила Клавдия Львовна, заглянув в спальню. — Поживёте пока у меня. Возражения не принимаются.
— Я не собирался возражать, — пожал плечами Артём, стоя в дверях. — Влада опять обиделась, это уже не в первый раз. Остынет — вернётся.
Собирая вещи, Владислава поймала на себе взгляд мужа — не обеспокоенный, не расстроенный. Раздражённый. Будто она причиняла ему неудобство своими эмоциями, своей непокорностью.
— Будешь теперь мать натравливать, да? — бросил он ей вслед, когда они уже выходили из квартиры.
Владислава не ответила.
Первая неделя в квартире матери прошла как в тумане. Владислава спала, ела приготовленную мамой еду, ухаживала за сыном — и постепенно возвращалась к себе. Артём звонил несколько раз, но разговоры были короткими и неприятными. «Ты всё усложняешь», «Делаешь из мухи слона», «Мама просто хотела помочь»…
— Он не изменится, — сказала Клавдия Львовна, заваривая чай, когда после очередного разговора Владислава сидела с телефоном в руке и опустошённым взглядом. — Такие мужчины не меняются, поверь моему опыту. Пуповину свою от матери отрезать не могут и не хотят.
— Я не ждала, что он бросится за нами, — тихо ответила Владислава. — Но хотя бы спросил, как Фёдор…
Когда через две недели Фёдор подхватил какой-то вирус и они оказались в больнице, Артём соизволил приехать, но вёл себя так, будто делал одолжение. Наблюдая за ним, Владислава с горечью понимала: цепляясь за эти отношения, она обманывала прежде всего саму себя.
После выписки они с матерью нашли юриста, специализирующегося на семейных делах. Артём, узнав о возможных алиментах, впервые занервничал.
— Ты ведь понимаешь, если не вернёшься, этих денег не увидишь? — сказал он при встрече, растеряв весь свой апломб.
— Я не собираюсь возвращаться, — спокойно ответила Владислава.
Настоящим откровением стали консультации с психологом Зоей Андреевной, которую порекомендовала Марина Игоревна.
— То, что вы описываете, — это годы газлайтинга и эмоционального насилия, — объяснила Зоя Андреевна. — Вас убеждали, что ваши чувства и боль — это преувеличение или придумка. Обесценивали ваши страдания. Создавали ощущение, что вы недостаточно хороши. Это не просто «сложный характер свекрови» — это абьюз.
Постепенно, сеанс за сеансом, Владислава начала понимать: всё, что произошло, было не её виной. Она не была слишком чувствительной, не преувеличивала, не искала проблем на пустом месте. Она была жертвой токсичных отношений.
— И что теперь? — спросила она у психолога, когда Фёдору исполнилось четыре месяца. — Как мне жить дальше?
— Счастливо, — просто ответила Зоя Андреевна. — Заслуженно счастливо.
Полгода спустя Владислава сидела на скамейке детской площадки, наблюдая за пухлыми ручками Фёдора, увлечённо заглядывающего в окружающий мир и придумывающего свои, пока ещё очень простые названия для всего. Он уже легко вставал, опираясь на стену, и нет-нет, а порывался отойти от нее в попытках взять понравившуюся игрушку. Её маленькое чудо, её личное солнышко.
Жизнь постепенно налаживалась. Владислава устроилась на удалённую работу — дорабатывала чужие тексты, пока Фёдор спал. Они с мамой решили пока не разъезжаться — так было проще и спокойнее обеим.
Артём периодически появлялся на горизонте. То звонил с предложениями помощи, то привозил подарки для сына. Но стоило Владиславе отказаться от очередной «помощи», как он срывался в раздражение и обвинения. Свекровь продолжала распускать среди соседей слухи о «неблагодарной невестке, отобравшей внука», но Владислава уже не чувствовала боли от этих историй. Как будто они были про кого-то другого.
Над детской площадкой сгущались весенние сумерки. Владислава смотрела на сына, на его улыбку, на мир, раскрывающийся перед ним. Её собственный мир, которого она заслуживала.
Настоящая жизнь только начиналась. Она давно восстановила свою прежнюю форму. Когда прошла боль после операции, а вечный стресс остался позади, тело словно вспомнило, каким оно было, осталось ему только немного помочь. Всё у неё получилось, впрочем, Артём и сейчас в порыве злости находил, к чему придраться.
Когда-нибудь она, возможно, встретит человека, который будет уважать её и любить по-настоящему. Когда придёт время. Но жизнь не ждёт — она продолжается здесь и сейчас, в каждой улыбке Фёдора, в каждом его новом достижении.
