— Сегодня мама заедет. Сказала, хочет поговорить, — бросил Денис, застёгивая рубашку на бегу.
Я стояла у зеркала в спальне, подводила глаза и уже знала — лёгким вечер не будет.
— Ну что ж… королева-матерь едет. Всегда рады, — усмехнулась я, нанеся помаду.
Вечером Надежда Павловна, свекровь, появилась — как и обещала. Она была женщина волевая, властная и из тех, кто считает своё мнение последней инстанцией. Отношения у нас были… нейтральные. Теплом не пахло, но и войны не было.
— Я лечу к Насте. В Америку! — объявила она, делая большой глоток чая. — Настенька звала давно, теперь решила — пора. Квартиру свою отдаю вам. Живите, обустраивайтесь. Дарственную пришлю позже — с юристом.
Я опешила.
Квартира — это было как манна небесная. Мы с Денисом измотались по съёмным. То тараканы, то соседи-шумуны, то хозяйка с замашками диктатора.
— Спасибо вам огромное, — выдохнула я, и в глазах защипало. — А ремонт можно?
— Конечно! — махнула рукой свекровь. — Делайте, что хотите. Я туда больше не вернусь.
Она улетела. Мы въехали. Квартира — старенькая, но с душой. Простой брежневский дом с зеленью за окнами, просторной кухней и тёплым светом.
Мы всё сделали своими руками: провели новую проводку, поменяли ванну, выровняли стены, поклеили обои. Денис — золотые руки. А я выбирала, подбирала, скрупулёзно считала копейки на стройматериалы.
Свекровь звонила каждую неделю. Восхищалась сакурой, парковыми белками и тем, как удобно ходить в супермаркет на электрокаталке.
Дарственная? Обещала. «Скоро, дочка, не сейчас, дел невпроворот». Мы не настаивали. Устали — и физически, и морально. Дом наконец стал домом.
А потом две полоски. Беременность.
Счастье было неимоверным. Мы копили, искали кроватку, готовили комнату. Планы были, как у строителей небоскрёба — высокие, точные, сияющие. Осталось только оформить документы. Но дарственной всё не было.
— Мам, — осторожно спросила я через телефон, — как там дела с бумагами?
— Успеешь, Лидочка. Главное, чтоб вы там обжились. Уютно было.
Я, уставшая, но счастливая, кивала, хотя мама не могла этого видеть.
В тот день листья в парке были цвета меда. Я ждала мужа, думала — пойти ли в магазин или дождаться. Телефон зазвонил.
— Лида, — голос Дениса был каким-то пустым. — Мама летит домой. Просит нас съехать. К концу недели.
— Что? — я села прямо на пол, обхватив живот. — Но… она же…
— Не прижилась. И Настя не хочет, чтоб она там оставалась. Говорит, мама только жалуется и всем недовольна.
Наш уютный мир рухнул. Слетел с полок, как фарфоровая чашка.
Мы съехали. С забранной мебелью. С разбитыми сердцами. Я позвонила маме — рассказала всё. Она помолчала.
— Лидочка… тётя Люба умерла. Но она оставила тебе дом. В пригороде. С садом. С печкой. Тебе с малышом там будет хорошо.
Слёзы текли по щекам. Смешались горе и облегчение. Спасибо, тётушка. Прости, что не успели попрощаться.
Теперь мы жили в том доме. Обустраивались. Своими руками. Без «дарственных». Без чужих обещаний.
Машенька родилась, здоровая, румяная. Ладила с кошками Любы — Муркой и Глашей. Дом наполнился смехом и запахами выпечки.
Свекровь осталась в своей квартире. Той самой, от которой мы уже давно не ждали ничего, кроме холода.
Я больше не верила в устные обещания. Только в действия. Только в любовь, доказанную поступками. А не в сладкие речи под чай с печеньем.
И когда я смотрю, как Машенька обнимает Мурку, я знаю: здесь — наш дом. Настоящий. И ничья подпись мне это уже не докажет лучше.
