Солнце пробивалось сквозь неплотные шторы, лениво скользя по накрытому цветастой клеенкой столу. На столе остывал чай в тонких фарфоровых чашках, и лежала стопка бумаг, от которых у Веры до сих пор ныло в груди. Вчера был тот самый день. День, когда стало официально известно – мамино наследство поделили, словно пирог, не по справедливости, а по какой-то странной, ей непонятной логике.
Вера помнила каждую деталь вчерашнего дня, как будто это было не вчера, а вот только что. Нотариус, сдержанный и вежливый, в строгом костюме, читал сухие юридические фразы, а у Веры в ушах звенело от возмущения. Квартира – Светке, младшей сестре, всегда маминой любимице. Деньги – Игорю, брату, вечно нуждающемуся, вечно просящему в долг, который, конечно же, никто не возвращал. А ей… ей, получалось, ничего. Вернее, как бы подразумевалось, что ей достанется вот этот дом, который она последние годы и так тянула на себе, и, конечно же, забота о старенькой маме, пока та еще была жива.
Тогда, у нотариуса, Вера сдержалась. Слишком много народу, слишком формальная обстановка. Но внутри все клокотало, как вулкан перед извержением. Светка, как всегда, сидела тихо, с видом невинной овечки, будто и не понимала, что происходит. Игорь, тот вообще умудрился даже всплакнуть – то ли от горя по матери, то ли от радости за полученные деньги. Вера на них смотрела и не узнавала. Неужели это ее родные?
Вечером, уже дома, когда Светка и Игорь, довольные и, казалось, даже облегченные, разъехались, Веру прорвало. Она ходила по дому из угла в угол, словно загнанный зверь. Вот кухня, где она последние годы каждый день готовила маме обед, вот мамина комната, где она ночами не спала, когда маме было плохо, вот сад, где она, не покладая рук, копалась, чтобы маме было приятно смотреть на цветы. И все это – Светке квартира, Игорю деньги, а Вере – вот это все, но как будто так и должно быть, как будто это само собой разумеется. Как будто она тут прислуга, а не дочь.
«Квартиру – сестре, деньги – брату, а меня в служанки? Не дождетесь!» — вырвалось у Веры в пустоту комнат, и это прозвучало как клятва. Она вдруг остро почувствовала, что больше не может так. Не может жить чужими жизнями, не может вечно уступать и молчать, когда ее сажают в угол. Хватит!
Всю ночь Вера не сомкнула глаз. В голове роились мысли, обрывки воспоминаний, обиды. Вспоминалось детство – как Светку всегда наряжали в лучшие платья, как Игорю покупали модные игрушки, а ей… а ей как-то всегда доставалось попроще, поскромнее. Да, родители любили всех, говорила мама всегда, но вот как-то любовь эта распределялась, как будто Вера была не так ценна, как ее брат и сестра. Может, потому что самая старшая? Самая ответственная? Сама справится?
И потом, взрослая жизнь. Вера работала, помогала родителям, потом, когда мама заболела, взяла на себя весь уход. Светка приезжала редко, Игорь – еще реже. «Верочка, ты же рядом, ты поможешь», – говорила мама усталым голосом, и Вера помогала, не жалея сил, времени, себя. А что Светка и Игорь? У них свои жизни, свои заботы. Понятно. Но неужели мама не видела, не понимала, как Вере тяжело? Неужели не оценила ее жертву?
Утром Вера встала с твердым решением. Хватит копаться в прошлом, хватит жалеть себя. Нужно действовать. Первым делом – разобраться с домом. Он большой, старый, требует постоянного ухода, а она больше не хочет здесь оставаться. Слишком много воспоминаний, слишком много боли. Продавать. Обязательно продавать. И деньги – ее доля. И пусть Светка с Игорем что хотят говорят. Они свою долю уже получили.
Решение продать дом далось Вере нелегко. Все-таки столько лет здесь прошло, столько всего связано с этим местом. Но в то же время, в груди зародилось какое-то новое, непривычное чувство – облегчение. Словно скинула с плеч тяжелый груз. И чем больше Вера думала о продаже дома, тем сильнее становилось это чувство свободы. Свободы от прошлого, от обид, от несправедливости.
Первым делом Вера позвонила риелтору. Объяснила ситуацию, попросила приехать оценить дом. Риелтор, молодой парень, приехал быстро, осмотрел дом, похвалил ухоженный сад, поцокал языком, увидев старую мебель и требующий ремонта фасад, но в целом, сказал, дом хороший, место хорошее, продать можно, и даже неплохо. Вера слушала его, кивала головой, а внутри росла уверенность – она все делает правильно.
Когда риелтор уехал, Вера позвонила Светке. Та взяла трубку не сразу, видимо, занималась чем-то.
Свет, привет. Это Вера. Слушай, я тут подумала… Решила дом продавать.
На том конце повисла тишина. Вера даже засомневалась, не прервалась ли связь.
Продавать? Дом? – наконец, неуверенно переспросила Светка. – А… а как же? А… что же будет?
А что будет? Продам дом, деньги разделим. Как положено, – твердо сказала Вера.
Но… но дом же… маминой памяти… – Светка явно не ожидала такого поворота. Она, видимо, думала, что дом сам собой достанется Вере, как само собой разумеющееся, и что Вера будет там жить и дальше, храня семейный очаг.
Маминой памяти? А квартира – это не мамина память? А деньги – это не мамина память? – Вера не сдержалась. – Почему-то про квартиру и про деньги ты не говорила про мамину память. А про дом вспомнила?
Светка молчала. Было слышно, как она шумно вздыхает в трубку.
Вера, ну ты чего? Зачем сразу так? Мы же семья. Может, как-то… по-другому можно?
По-другому? Как? Чтобы я тут, как дура, одна осталась, в этом развалюхе, а вы бы жили припеваючи, в квартирах и с деньгами? Нет, Света, так не будет. Хватит. Я больше не хочу быть удобной для всех. Я хочу пожить для себя.
Разговор со Светкой получился тяжелый, нервный. Светка пыталась уговорить Веру, убеждала ее, давила на жалость, говорила про семейные ценности и про мамину волю. Но Вера стояла на своем, как скала. Ее решение было окончательным и бесповоротным. Она устала быть хорошей девочкой, устала молчать и терпеть, устала жить ради других. Пришло время подумать о себе.
Игорю Вера позвонила позже. Разговор с ним был короче и, как ни странно, спокойнее. Игорь, видимо, понял, что Веру не переубедить. Он пытался немного поспорить, но, услышав твердый тон сестры, быстро сдался.
Ну, как знаешь, – буркнул он в трубку. – Делай, что хочешь. Только потом не жалей.
Не пожалею, – ответила Вера, и положила трубку. И действительно, ни капли сожаления она не почувствовала. Только облегчение и предвкушение новой жизни.
Продажа дома заняла несколько месяцев. Хлопот было много, но Вера справлялась. Риелтор оказался расторопным, покупатели нашлись быстро, и вот, деньги были получены и поделены по закону. Вера сняла небольшую, уютную квартиру в новом районе города. Светлая комната с большими окнами, новая мебель, современная кухня – все такое новое, свежее, не похожее на старый, пыльный дом, наполненный воспоминаниями.
В первое время было непривычно. Тишина в квартире, никого рядом. Вера даже немного скучала по старым стенам, по саду, по привычному укладу жизни. Но эта скука была светлой, спокойной. Она понимала, что сделала правильный выбор. Теперь она жила для себя. Утром пила кофе, не торопясь, читала книги, смотрела фильмы, гуляла по парку, встречалась с подругами, которых давно не видела. Наконец-то у нее появилось время на себя, на свои интересы, на свою жизнь.
Светка и Игорь, конечно, время от времени звонили. Светка иногда просила совета по хозяйству, Игорь – как всегда, денег в долг. Вера вежливо отказывала. Совет дать могла, если спрашивали по делу, а денег – нет. Хватит кормить чужие аппетиты. Хватит быть для всех хорошей.
Однажды, прогуливаясь по парку, Вера встретила знакомую, бывшую коллегу по работе. Разговорились. Коллега рассказала, что вышла на пенсию, начала заниматься йогой, путешествует по миру. Вера слушала и завидовала белой завистью. «А что же ты? Чем занимаешься?» – спросила коллега. И Вера, с новой для себя гордостью, ответила:
Знаете, я вот тоже начала новую жизнь. Продала дом, переехала в город, теперь живу для себя. И знаете, это так здорово! Оказывается, жизнь после шестидесяти только начинается!
Коллега улыбнулась, похлопала Веру по плечу. И Вера вдруг почувствовала себя по-настоящему счастливой. Да, она потеряла дом, возможно, потеряла расположение брата и сестры, но она обрела гораздо большее – саму себя. Независимую, сильную, женщину, которая сама распоряжается своей жизнью. И никакие служанки из нее больше не выйдет. Никто и никогда не дождется.
