– По каким джунглям твоя Дашка такую диковинку нагуляла, Ираида? – зычно крикнула мне противная соседка с того конца улицы, Галька. – Такого только в зоопарке за деньги показывать!
У меня даже руки в кулаки сжались – так бы и дала промеж глаз бесстыжей сплетнице!
– По франциям, Галина Петровна, по Франциям. Это твоя сноха троих от разных мужиков в подоле натаскала, а у меня внук – эксклюзив!
– По франциям? – соседка, подбоченясь подошла к нам, и сказала. – Ну-ка, пошпрехай мне по-французски, малец!
Я рот, было, открыла, отбрить Петровну, но вдруг Вася заговорил. По-французски. Как Бельмондо, ей-богу!
Соседка только что челюсть в снег не уронила.
– Это ты чего сейчас нам рассказал? – спросила она.
– Это стихотворение «Редиска» Пьера Корана. Мама научила. Я и на английском много знаю, и учу итальянский.–выдал мой внук.
Я от гордости аж раздулась, выше стала – выкусите! Вот какой Васька у меня толковый!
–Видала? А твои небось и «Муху-Цокотуху» наизусть не прочитают.–окончательно уела я скисшую Галину Петровну. – Бывай, заноза!
Мы пошли с мальчиком в магазин. Купили печенья, конфет, муки немного, яблок и груш. Обед варился в печи, и ждал нас. Сегодня обещала позвонить Даша, но это, наверное, вечером.
Мы уже неделю целую жили с Васей и щенком Чероки. Почему дал ему ребенок такое странное имя, я не знала. Он сам потом пояснил – это такие индейцы были, храбрые очень. Чероки особой храбростью пока не отличался, был больше ласковым и игривым. Но ведь еще совсем дите собачье, подрастет, защитник будет и друг.
Дмитрий Евгеньевич ко мне зачастил – кутенка проведывал, как ухаживать рассказывал, много говорил с Васей. Оказалось, сосед французский знал, и бойко с Васей они беседовали. Я ни слова не понимала, но радовалась, что внуку с мужчиной интересно.
После обеда мы катались с горки. Вася катался, я глядела. На ватрушке – весело, с ветерком, поднимая тучи искрящегося на солнышке снега. Детство. Счастливая пора, беззаботная. Но у Василька оно беззаботным не было. Постель он больше не мочил – спал теперь с Чероки, и щенок словно стал якорем для мальчика. У меня малыши обжились, освоились. Но Вася все равно очень тосковал по маме, и иногда вечерами плакал, а я клала его кудрявую головушку на колени, и гладила, гладила, как когда-то Дашу, как когда-то меня моя мама, а ее – ее мама. Глядя на Васю, я видела эти ниточки поколений, что тянулись сквозь времена, беды и победы, сквозь города и страны, сквозь ветра, снега и дожди. Мой родной мальчик, и не важно, кто его отец, где он теперь. Наш он – от Дашки моей. В нем воплотилась моя старенькая добрая бабушка Катя, которой давным-давно на свете нет, мои родители, которые когда-то перебрались сюда, на Урал откуда-то с югов.
Даша не позвонила. Ни сегодня, ни завтра. Я начала беспокоиться. Адрес она мне, где остановилась в городе, оставила. Не любила я из своего села выбираться, но тревога гнала выяснить, не случилось ли с дочкой худа. Ведь совсем она там одна, мало ли что может быть. Сейчас времена такие, что и телевизор страшно включить – такого насмотришься, за порог нос высунуть страшно.
– Собирайся, Василек. Поедем к маме твоей. Что-то неспокойно мне, что она не звонит сама и на мои звонки не отвечает.–сказала я внуку.
Вася гладил щенка, и поднял на меня огромные голубые глаза:
– Она хворает, бабуль. Наверное, совсем все плохо. Поэтому она и привезла меня к тебе, боится, что я, когда ее не станет, буду никому не нужен.
Я округлила глаза.
– А чем она хворает?
– Я не знаю. Но чем-то очень серьезным. Я чувствую, как маме тяжело.
Сборы заняли полчаса. И вскоре я уже тарабанила в ворота к соседу.
– Дима! Дима, открывай скорее!
– Ты чего, Ираида? Пожар что ли? – сонно протирающий глаза собачник старался подавить зевок.
– В город надо нам. Срочно. Отвезешь?
– Так не вопрос. Садись, домчу с ветерком.
***
Грязный подъезд с обшарпанными стенами в панельном доме на краю города заставил поморщиться – еще и пахло тут очень нехорошо. Квартира дочери была на третьем этаже. Дмитрий остался ждать нас в машине, а мы с Васей уже звонили в дверь.
Даша открыла, не спросив кто пришел, и теперь стояла, пошатываясь, глядя на нас перепуганными глазами. Она была какой-то нездорово желтой, совершенно лысой, даже без бровей и ресниц, и я поняла все. Осознание этого на меня обрушилось, как летний ливень. И дочь поняла прекрасно, что я обо всем теперь знаю – о недуге ее, о том, почему с ребенком она пришла ко мне.
– Заходи, мама. Васенька, прости милый, что не позвонила. Было мне очень плохо.
– Мама, ты только живи, пожалуйста! – обнимая мать,говорил мальчик
– Так, ну-ка, прекратите тут разводить сырость. Даша, собирайся, поехали ко мне. Все, нечего тут. Там и поговорим, и порешаем как дальше быть.
Дочь молча кивнула, и пошла собираться. Вышла она уже в парике, ступала очень тяжело, словно была не молодой женщиной, а старой немощной старухой.
***
Со здоровьем у Дарьи дела были совсем плохие. Никаких оптимистичных прогнозов люди в белых халатах ей не давали, да и сама дочь постепенно смирялась с неминуемой участью.
– Какие полгода, ты с ума сошла! – меня даже трясло от злости. – А мы с Васькой как? Ты о сыне думаешь?
– Мама, я только о нем и думаю. Если бы не он, я бы давно…
– Ну-ну, о таком даже говорить грешно! – я обняла Дашу, прижала к себе.
Могла бы оставшиеся годочки ей отдать – отдала бы, не задумываясь. Молодая, красивая, дите маленькое. Жить да жить, а оно вон как вышло-то.
– Пообещай мне, что Васю не бросишь, когда я уйду. У него больше нет никого, он такой маленький еще.–дочь целовала мне руки, говорила сбивчиво, тяжело дыша.
– Даша, Васю я никогда не оставлю. Он наше зернышко, наше продолжение, кровинушка, мой внучок. Но и ты себя не подписывай как безнадежную. Пока мы живы, надо бороться, не опускай руки. Ты какая сильная, так со мной спорила. А теперь вот поспорь со своим недугом, не сдавайся! Права нет у тебя такого, ведь сыну без матери каково будет?
Мы говорили, плакали, утешали друг друга.
Вечером я пошла прогуляться с Васей. Даша уснула, силы совсем у нее закончились после долгой исповеди и слез. Мы скрипели снежком под валенками, брели по тихой улочке, пахло дымом – в субботу все топили бани. Навстречу нам полетела орава шумно лающих псов и следом за ними шагал улыбающийся Дмитрий.
– Ну что, соседушка, все вместе и душа на месте? – весело спросил он, и поправил лихой треух.
Изо рта валил пар – морозец к вечеру приударил крепкий.
И я, взяв под руку Диму все как есть ему выложила.
–Мда, дела-то невеселые у тебя, Ираида! У меня в каком-то центре по этой части сноха работает. Могу спросить, что да как.–сказал мужчина.
– Спроси, умоляю. Не знаю к кому кинуться и кого помочь молить.–уцепилась за соломинку я.
Сосед тут же достал сотовый, набрал номер.
– Аня? Это свекор твой. А, узнала? А то я номер сменил, так боялся, трубку не возьмешь. Тут такое дело, моя хорошая…
Дима долго со снохой говорил, задавал мне вопросы, передавал их Анне.
– Ну, что сказала?
– Сказала: путь берет все бумажки, чего там ей понаписали, и приезжает. Положат на обследование, и там ясно будет.
Я так крепко обняла Дмитрия, что тот даже крякнул от неожиданности, и… поцеловал меня.
Вася возился с собаками, уже похожий на снеговика. А мы стояли – глаза в глаза, и именно тогда я решила, что больше бегать от Димы не буду. Вот с дочкой разрешится все, и сойдусь с ним. Сколько уж нам отпущено, столько проживем мы вместе. И Васятке дед не лишний.
***
Это были тяжелые три года. Такие тяжелые, что век я буду вспоминать, как хворала и как боролась с хворью лютой Даша. Казалось порой – все, ускользает моя драгоценная девочка, утаскивает ее что-то темное, злое, сушит. Одни глаза и остались – худая до того, что об ключицы порезаться можно. Запястья словно прозрачные, такие тонкие.
Два месяца пробыла она в центре. После тоже периодически возвращалась. Меня к ней возил Дима, с которым мы стали жить в его доме. Перебрались к мужу моему и все мои кошки, а чтобы за животиной легче ходить было, мы просто забор между нашими участками убрали, и все. Страшно переживал за мать Вася. Он теперь уже второклассник, учится на одни пятерки, мы им гордимся. В садик в деревне я отдавать его не стала, все равно каждый день к матери с утра ехать.
Но миновали те три года, схлынули как вода. Даша осталась жить. Мы, когда узнали, что помогло, рыдали все, обнимались. Даже Чероки выл, поддерживая рыдающих нас. А мы от счастья выли белугами, и поверить не могли – победили!
Даше тогда сказали, что она детей иметь больше не сможет. Но ведь у нас уже Васятка был, чего нам унывать? Да и зятя мне искать дочка не спешила. Жила, приходила в себя, постепенно поправлялась, растила Васеньку, делала с ним уроки, по хозяйству помогала.
Дима зарабатывал столько, что мы как сыр в масле катались. Там за одного щенка столько отваливали, что я только головой качала. А у него родительских пар двадцать пять штук. Разведение собак стало делом жизни в зрелом возрасте, и я радовалась, что муж нашел себе любимое и прибыльное дело.
К Васеньке все привыкли – к его цвету кожи, необычным глазам. Учительница говорила, что она давно не видела таких умных и разносторонне развитых ребят. И я была с ней согласна – парнишка был очень толковым. В Дарьку мою, не иначе. Не вбаобаба же этого африканского, что жену с дитем бросил.
Я каждый день благодарила высшие силы за то, что такое счастье мне послал. Не зря я надеялась, не зря ждала. Дождалась всего, и даже сверх желаемого – все родные мне люди рядом. Муж есть, растет умница и красавец внучок, дом полная чаша. Смотрю на них, что с собаками возятся на полу, смеются – беззаботные, счастливые, здоровые, и слезы на глазах от радости. Храни их, господи, и дай побольше времени мне рядом с ними побыть, любить их, беречь
