— Ты что, совсем того?! Кредит взяла! В твоём возрасте!
Аня стояла посреди кухни, размахивая банковской справкой, словно это было обвинительное заключение. Людмила сидела за столом, медленно помешивая остывший чай в кружке с отбитой ручкой.
— Мам, ну скажи хоть что-нибудь! — Сергей прислонился к холодильнику, избегая смотреть матери в глаза. — Как ты могла не сказать нам?
— А что я должна была сказать? — Людмила наконец подняла голову. — Что мне надоело ходить в затрапезном пальто? Что хочется хоть раз в жизни купить себе что-то нормальное?
— Нормальное?! — Аня швырнула справку на стол. — Ты машину купила! За полмиллиона! У тебя пенсия двенадцать тысяч!
— Тринадцать, — тихо поправила Людмила.
— Какая разница! Ты кого из нас предала первым — меня или папу?!
Сергей поморщился и отвернулся к окну. Людмила почувствовала, как что-то сжимается в груди. Не физически — просто стало тяжело дышать.
— Я никого не предавала, Анечка. Я взяла кредит на себя, под свою пенсию.
— Под пенсию?! — Аня засмеялась, но смех вышел злой, резкий. — А когда платить не сможешь, к кому побежишь? К нам! Как всегда!
— Я не собираюсь к вам бегать.
— Ага, конечно! — Аня начала ходить по кухне, как загнанный зверь. — Помнишь, как ты «не собиралась» просить денег на коммуналку? А потом полгода канючила!
— Аня, хватит, — вмешался Сергей, не оборачиваясь.
— Что хватит?! Она нас поставила в дурацкое положение! У меня ипотека, у тебя кредит на бизнес, а мамочка решила побаловать себя тачкой!
Людмила поставила кружку и встала. Ноги дрожали, но она заставила себя говорить спокойно:
— Я шестьдесят три года прожила. Сорок лет стирала, готовила, нянчилась с вашими детьми. Ни разу не съездила никуда дальше дачи. И когда я решила купить машину, чтобы хоть иногда выбираться из этого района, я стала предательницей?
— Ты должна была посоветоваться! — выкрикнула Аня.
— С кем посоветоваться? С тобой? Которая последний раз звонила месяц назад? Или с Серёжей, который приезжает только деньги занимать?
Сергей резко обернулся:
— Мам, я не за деньгами приезжаю!
— А за чем? За душевными разговорами? — Людмила подошла к раковине, начала мыть кружку, хотя та была чистой. — Вы вспоминаете про меня, только когда что-то нужно. А я должна жить, как монашка, и копить вам на наследство?
— Да при чём тут наследство! — Аня схватила справку со стола. — Ты понимаешь, что будет, если не сможешь платить? Они заберут квартиру!
— Машину заберут, а не квартиру.
— А разница какая? Ты останешься с долгами! И мы будем расхлёбывать!
Людмила поставила кружку в сушилку и обернулась. Лицо у неё было спокойное, но руки всё ещё дрожали.
— Знаете что, дети мои дорогие? А может, вы просто боитесь, что вам достанется меньше квадратных метров?
— Ну ты вообще! — Аня покраснела. — Как ты можешь такое говорить?!
— А как ещё объяснить, что вы больше переживаете за деньги, чем за то, что я первый раз в жизни решилась на что-то для себя?
Сергей тяжело вздохнул:
— Мам, мы переживаем за тебя. Ты не сможешь платить по кредиту.
— Смогу. Буду подрабатывать.
— Где? Кому ты нужна в твоём возрасте?
Людмила почувствовала, как что-то окончательно надламывается внутри. Она прошла к столу, взяла ключи от новой машины.
— Значит, так. Если я вам такая обуза, если я такая безответственная — живите спокойно. Я сама разберусь со своими проблемами.
— Мам, ты куда? — Сергей шагнул ей навстречу.
— Кататься на своей машине. Пока её не забрали.
Людмила вышла из подъезда и остановилась возле синего «Логана». Машина блестела на солнце, ещё пахла новизной. Она провела рукой по капоту и улыбнулась — впервые за последние полчаса.
— Людочка! — окликнула её соседка Галя, высовываясь из окна второго этажа. — Красавица какая! Поздравляю!
— Спасибо, Галечка, — помахала рукой Людмила.
— А дети как? Радуются?
Людмила сделала вид, что не расслышала, и села в машину. Включила радио, настроила зеркала. Руки уже не дрожали.
А ведь всё началось с той поездки в поликлинику три месяца назад. Стояла на остановке под дождём, автобус не приходил. Промокла до нитки, простыла на две недели. И тогда подумала: «А почему, собственно, я должна мучиться? Неужели нельзя наконец купить машину?»
Пенсия — тринадцать тысяч. Кредит на пять лет — девять тысяч в месяц. Останется четыре тысячи на жизнь. Мало, но можно подрабатывать. В соседнем доме ищут уборщицу в офис, три раза в неделю.
Но детям она ничего не сказала. Знала, что будут отговаривать. Аня вечно считает чужие деньги, а Сергей… Сергей просто молчит. Как отец.
Людмила завела двигатель. В зеркало заднего вида увидела, как Аня выскочила из подъезда, запыхавшаяся, растрёпанная.
— Мам! Стой!
Но Людмила уже тронулась с места. В первый раз за много лет она не стала останавливаться, когда дочь её звала.
— Ну и дура же она! — Аня хлопнула дверью и прошла на кухню, где Сергей всё ещё стоял у окна.
— Не называй её дурой, — устало сказал он.
— А как назвать? В шестьдесят три года кредит брать! Ей что, жить вечно?
Сергей обернулся. Лицо у него было усталое, виноватое.
— Аня, а ты помнишь, когда мы с ней последний раз просто разговаривали? Не о делах, не о внуках… просто так?
— При чём тут разговоры? Речь о деньгах!
— Всегда о деньгах, — пробормотал Сергей. — Я вот подумал… она права. Мы действительно вспоминаем про неё, только когда что-то нужно.
— Серёжа, ты что, на её стороне?
— Я не знаю, на чьей стороне. Но мне вдруг стало стыдно.
Аня села на стул, потёрла виски.
— Хорошо, может, мы и правда редко звоним. Но это же не повод! Она поставила нас в ужасное положение!
— В какое положение? Она взяла кредит на себя.
— А если не сможет платить?
— Тогда заберут машину. И что? Мы что, умрём?
Аня посмотрела на брата, как на сумасшедшего.
— Ты серьёзно думаешь, что мы должны её поддержать в этой авантюре?
— А ты серьёзно думаешь, что мы имеем право решать, как ей жить?
Две недели Людмила наслаждалась свободой. Ездила в магазины на другом конце города, где помидоры на двадцать рублей дешевле. Съездила к старой подруге в соседний район. Даже на дачу выбралась — впервые не на электричке, а с комфортом.
Но в конце месяца пришла первая квитанция по кредиту.
— Девять тысяч четыреста, — прошептала она, сидя в машине у почтового ящика. — Это же почти вся пенсия.
Телефон зазвонил. Аня.
— Мам, как дела? — голос дочери звучал подчёркнуто равнодушно.
— Нормально.
— Платёж по кредиту пришёл?
— Пришёл.
— И как? Справляешься?
Людмила помолчала. Хотела сказать «справляюсь», но слова застряли в горле.
— Мам? Ты там?
— Да, я здесь.
— Значит, не справляешься. Я так и знала.
— Справлюсь. Найду подработку.
— Где ты её найдёшь? Кому нужна бабушка-уборщица?
— Не называй меня бабушкой!
— Хорошо, пенсионерка-уборщица. Лучше?
Людмила положила трубку. Руки снова дрожали.
— Серёжа, она трубку бросила! — Аня ворвалась в офис брата, не постучавшись. — Я же говорила, что эта затея плохо кончится!
Сергей оторвался от компьютера.
— Ты зачем ей звонила?
— Хотела узнать, как с деньгами. Платёж ведь пришёл.
— И?
— Она еле говорит. Явно не тянет.
Сергей откинулся в кресле.
— Аня, а давай честно. Ты переживаешь за маму или за то, что она может попросить у нас денег?
— А какая разница? Результат один — мы будем платить за её прихоти!
— Её прихоти? — Сергей встал. — Аня, когда ты покупала квартиру в центре, ты с кем советовалась?
— Это совсем другое! Мне было тридцать лет!
— А ей шестьдесят три. И она имеет право покупать что хочет.
— Не на те деньги, которых у неё нет!
— Знаешь что? — Сергей подошёл к окну. — Я хочу ей помочь.
— Ты что, с ума сошёл?!
— Нет. Я просто понял: мы с тобой — говнюки. Она всю жизнь на нас работала, а мы ей машину купить не разрешаем.
— Серёжа!
— Что «Серёжа»? Когда ты последний раз мамин день рождения помнила без напоминания?
Аня побледнела.
— Ты решил взять на себя её кредит?
— Я решил перестать быть мудаком.
Людмила сидела на лавочке во дворе, рассматривала объявления о работе в газете. «Требуется уборщица, график 2/2, зарплата 15 000». «Сиделка для пожилой женщины, опыт желателен». «Расклейщица объявлений, возраст не важен».
— Людочка! — подсела рядом Галя с авоськой. — Что ты такая грустная?
— Да так, Галечка. Работу ищу.
— Зачем тебе работа? Ты же на пенсии.
— Машину купила. Теперь кредит платить надо.
Галя ахнула:
— А дети не помогают?
— Дети считают, что я дура старая.
— Какая же ты дура? Умница! Наконец-то о себе подумала! — Галя похлопала её по плечу. — А знаешь что? У моей племянницы клининговая контора. Может, возьмут? Платят хорошо, но работа тяжёлая.
— Возьмут, — решительно сказала Людмила. — Конечно, возьмут.
Людмила вернулась домой в половине десятого вечера. Ноги болели так, что она еле дошла до лифта. Три офиса за день, четыре этажа по лестнице с ведром и шваброй. Зато заработала тысячу рублей.
Открыла дверь квартиры и увидела в прихожей знакомые ботинки.
— Мам! — Аня выскочила из кухни. За ней — Сергей с мрачным лицом.
— Вы чего здесь? — Людмила сбросила туфли, поморщилась от боли в пятках.
— Мы тебя ждём! Галя рассказала, где ты работаешь!
— И что?
— Как «что»?! — Аня схватила её за руку. — Ты офисы моешь! В твоём возрасте! Ты понимаешь, как это выглядит?
Людмила высвободила руку.
— Выглядит, как честная работа.
— Мам, — вмешался Сергей, — мы не можем допустить, чтобы ты…
— Чтобы я что? Зарабатывала деньги? — Людмила прошла на кухню, включила чайник. — А что вы мне предлагаете? Продать машину?
— Да! — воскликнула Аня. — Именно это!
— Нет.
— Как «нет»? — Аня заходила по кухне. — Ты что, не понимаешь? Соседи уже сплетничают! «Людмила Петровна в уборщицы подалась!» Ты нас позоришь!
Людмила медленно обернулась.
— Я вас позорю?
— Ну да! У меня репутация, клиенты! А тут выясняется, что моя мать полы моет!
— А ты знаешь, Анечка, — Людмила достала из шкафчика кружку, — твоя бабушка всю войну полы мыла в госпитале. Раненых выхаживала. И никого это не позорило.
— При чём тут война?!
— А при том, что работа — это не позор. Позор — это когда дочь стыдится матери, которая честно зарабатывает.
Сергей тяжело вздохнул:
— Мам, продай машину. Мы поможем тебе другую купить. Попроще.
— Когда поможете?
— Ну… когда встанем на ноги.
— Серёжа, тебе сорок лет. Ты всё стоишь на ноги встаёшь?
— Мам!
— А ты, Аня, — Людмила посмотрела на дочь, — помнишь, как я тебе квартиру покупала? Всю свою зарплату отдавала на первоначальный взнос?
— Ну помню. И что?
— А то, что тогда ты не стеснялась брать у матери деньги. А сейчас стесняешься того, что я их зарабатываю.
— Это совсем другое!
— Да? А чем?
Аня разозлилась:
— Тем, что ты обязана была посоветоваться с нами! Мы же твои дети!
— Вы мои дети, когда вам что-то нужно. А когда мне что-то нужно — я становлюсь безответственной старушкой.
— Хватит! — рявкнула Аня. — Или ты продаёшь эту дурацкую машину, или мы перестаём с тобой общаться!
Повисла тишина. Сергей побледнел. Людмила поставила кружку на стол, не налив в неё чай.
— Серёжа, — тихо спросила она, — ты тоже так думаешь?
Сергей мялся, смотрел в пол.
— Мам, ну… может, действительно стоит подумать…
— Понятно.
Людмила прошла к окну, посмотрела вниз, где стояла её синяя машина.
— Знаете что, дети? Я шестьдесят три года прожила. Из них сорок — ради вас. Стирала ваши пелёнки, варила кашу, когда болели, сидела с внуками, пока вы работали. Ни разу не подумала о себе. И когда я наконец решила что-то сделать для себя, вы мне устраиваете ультиматум?
— Мам…
— Молчи, Серёжа. — Людмила обернулась. На лице у неё было странное выражение — не злость, не обида. Усталость. — Я приняла решение.
— Какое? — настороженно спросила Аня.
— Я продаю квартиру.
— Что?!
— Машину оставляю. Квартиру продаю. И уезжаю.
— Ты с ума сошла! — Аня схватилась за стол. — Это наша квартира! Наследство!
— Была ваша. Пока вы меня дочерью считали.
Сергей ошалело смотрел на мать:
— Мам, ты же не серьёзно?
— Очень серьёзно. — Людмила взяла со стола ключи от машины. — Завтра иду к риелтору.
— Куда ты поедешь?!
— А это уже не ваше дело.
Через месяц квартира была продана. Людмила стояла в пустой прихожей с одним чемоданом и сумкой. Аня молча смотрела, как мать надевает пальто.
— Мам, это же безумие, — прошептала она. — Ты даже не сказала, куда едешь.
— В пансионат. Под Рязанью. Там хорошо. Речка, лес. Тихо.
— А мы?
— А что вы? — Людмила застегнула пуговицы. — Вы взрослые люди. Справитесь.
Сергей стоял у стены, мял в руках какую-то бумажку.
— Мам, я… я хотел сказать… прости.
— За что?
— За то, что не поддержал тебя. За то, что молчал.
Людмила подошла к сыну, погладила его по щеке.
— Серёженька, я не злюсь. Просто поняла: я хочу пожить для себя. Сколько мне осталось — десять лет? Пятнадцать? Хочу провести их так, как хочу я.
— А если тебе будет плохо?
— Галя обещала навещать. У неё внук в Рязани живёт.
Аня вдруг заплакала:
— Я не хотела… я просто боялась, что ты не справишься…
— Не справилась бы — попросила помощи. А вы мне объявили бойкот.
— Мы можем всё исправить!
— Поздно, Анечка. — Людмила взяла чемодан. — Деньги за квартиру хватит на кредит и на жизнь в пансионате. Буду читать книги, гулять, может, огород заведу.
— А машина?
— Машина со мной. — Людмила улыбнулась первый раз за весь разговор. — Буду кататься по окрестностям.
Она пошла к двери, дети — за ней.
— Мам! — окликнула Аня. — А как же мы? Совсем без тебя?
Людмила обернулась на пороге.
— А вы звоните. Когда соскучитесь по маме, а не по наследству.
В машине Людмила включила радио и тронулась с места. В зеркале заднего вида мелькнул знакомый двор, подъезд, где она прожила тридцать лет.
На светофоре зазвонил телефон. Галя.
— Людочка, как дела? Уже в дороге?
— Уже, Галечка. Еду навстречу новой жизни.
— Правильно! А дети как?
— Дети поймут. Когда-нибудь.
Загорелся зелёный. Людмила переключила передачу и нажала на газ. Впереди была трасса, новое место, новая жизнь. И никто больше не мог сказать ей, что она должна или не должна делать.
В радиоприёмнике заиграла старая песня — та, что она любила в молодости. Людмила прибавила звук и подпевала, глядя в просторное лобовое стекло своей синей машины.
— Теперь это только моя дорога, — сказала она вслух и засмеялась.
