— Ты зачем притащился? Я тебя не звала, — Тамара замерла на крыльце, сжимая в руке старый ключ от дачи. — Сорок километров от города притопал — соскучился, что ли?
— Знаешь, мог бы и «здравствуй» сказать для начала, — Виктор переступил с ноги на ногу, не решаясь подняться на скрипучие ступени. — Я еще неделю назад узнал про Анну Степановну. Не по телефону же соболезновать.
Тамара фыркнула и отвернулась, отпирая дверь. Скрежет старого замка разрезал тишину сада. С яблони, что росла у забора, осыпались лепестки — белоснежным ковром устилали влажную после дождя землю.
— Опоздал с соболезнованиями-то. Уже сорок дней отметили.
— Тамар, ну что ты… — он потянулся вперед, но остановился, не решаясь коснуться её плеча. — Мы с твоей мамой всегда ладили. Даже после того, как мы…
— Восемь лет прошло, Витя. Восемь лет, как ты собрал чемоданы и сказал, что «так будет лучше для всех». И теперь что? Припёрся на готовенькое? — она толкнула дверь и перешагнула порог, не оборачиваясь.
В доме пахло сыростью и старыми книгами. На стене висели выцветшие фотографии в деревянных рамках. Тамара бросила сумку на продавленный диван и распахнула окно. Душная весна ворвалась в комнату вместе с пением птиц.
— Я не напрашиваюсь, — Виктор остался в дверях, словно ждал официального приглашения. — Подумал, может помощь нужна. Здесь работы невпроворот.
— С каких пор тебя заботят чужие проблемы? — Тамара сняла с крючка старый передник и повязала его на талии. — Не стой столбом, если пришёл. Заходи уже.
Он сделал несколько неуверенных шагов, остановился возле комода с фотографиями. Взял одну — они втроём на этой самой даче. Анна Степановна держит банку с вареньем, улыбается. Тамара режет яблоки. Он сам — моложе, с копной тёмных волос — обнимает тёщу за плечи.
— Помнишь, как мама заставляла нас каждый год яблочное варенье варить? — Тамара подошла и выхватила рамку из его рук. — Ты всегда придумывал отговорки, лишь бы не помогать. То спина болит, то дела срочные.
— Зато я крышу перекрывал без напоминаний, — он улыбнулся, глядя на облупившуюся краску на потолке. — Опять протекает, между прочим.
— Вот зачем ты сюда явился? — Тамара отвернулась, расставляя по местам безделушки. — Что тебе надо, Витя? Какого рожна припёрся? Дачу делить? Так мама всё мне оставила. Можешь даже не мечтать.
— Да боже упаси! Что я, совсем, что ли… — он присел на край стула, боясь обидеть ещё больше. — Я, Тамара, никогда не был жадным до имущества. Ты ж меня знаешь.
— Вот именно, что знаю, — она повернулась к нему, и глаза её на мгновение блеснули. — Всю жизнь вместе, а потом раз — и нет человека. И никаких объяснений. «Прости, я больше не могу». И поминай как звали.
Виктор опустил голову. Из-под крышки старого комода торчал уголок бумаги. Он потянул — фотография их свадьбы. Совсем выцветшая, края обтрепались.
— Тань-Тань, — произнёс он давно позабытое домашнее прозвище, и Тамара вздрогнула, как от удара. — Я всё объясню. Честно. Если хочешь.
— Поздно объяснять, — она отвернулась к окну. — Время ушло. Сгнило, как эти доски на веранде.
— А ты всё равно сюда приезжаешь, — сказал он тихо. — Каждую весну. И яблоню белую помнишь.
Она резко повернулась, сбрасывая его руку с плеча:
— Ты что, следил за мной?
Виктор отвёл взгляд. Молчание повисло между ними, тяжёлое, как намокшая от дождя простыня.
— Помоги лучше на чердак залезть, — Тамара схватила метлу. — Там мышей полно и хлама всякого. Если уж пришёл — будь полезным.
— Как скажешь, командир, — он улыбнулся, но улыбка получилась вымученной. — Только стремянку сначала осмотрю. Она тут лет тридцать стоит, не хватало ещё, чтобы сломалась.
— Обойдусь без твоей заботы, — Тамара направилась в сторону кладовки. — Впрочем, делай что хочешь. Ты всегда так и поступал.
Тамара забралась на чердак первой. Виктор подал ей фонарик, и жёлтый луч заскользил по старым чемоданам, картонным коробкам с надписями, сделанными выцветшими чернилами.
— Мама ничего не выбрасывала, — вздохнула Тамара, смахивая паутину с огромного сундука. — Ты бы видел, сколько хлама в городской квартире. Три недели разбирала.
Виктор осторожно поднялся по скрипучей лестнице и встал рядом. В тесном пространстве чердака их плечи почти соприкасались.
— Помню этот сундук, — он провёл рукой по потрескавшейся крышке. — Твой дед с фронта привёз. Что там?
— Понятия не имею, — Тамара попыталась поднять крышку, но та не поддавалась. — Заклинило, что ли? Помоги лучше, чем стоять истуканом.
Виктор присел на корточки, достал из кармана складной нож и поддел им проржавевший замок. Что-то щёлкнуло, и крышка со скрипом поднялась. Запах нафталина и старой бумаги окутал их.
— Боже ты мой, — прошептала Тамара, доставая аккуратно сложенное кружевное полотно. — Мамина свадебная скатерть. Она всегда говорила, что выбросила её.
— А вот и нет, — Виктор усмехнулся, разглядывая содержимое сундука. — Смотри-ка, твой выпускной альбом. И мои письма… она всё сохранила.
Тамара взяла пожелтевший конверт, на котором бисерным почерком было выведено её имя.
— Ты знаешь, — она повертела конверт в руках, — мама никогда не говорила о тебе плохо. Даже после того, как ты ушёл. Всё твердила: «Он хороший человек, просто запутался».
Виктор отвернулся, делая вид, что рассматривает старые фотоальбомы.
— А ты что отвечала?
— А я злилась, — Тамара отложила конверт и провела пальцами по узорам на скатерти. — Кричала, что ты предатель и сволочь. И не стоишь её доброты.
— Она была права, — он потянулся за следующим альбомом и нечаянно задел стопку книг. Те с грохотом посыпались, поднимая облако пыли. — Я действительно запутался. Но не в том смысле, как все думали.
Луч фонарика выхватил его лицо — морщинки вокруг глаз стали глубже, щетина с проседью, взгляд потускнел.
— А в каком же? — Тамара заглянула ему в глаза. — Что может объяснить, почему человек бросает женщину после двадцати лет брака? Ни с того ни с сего.
— Давай сначала разберём этот чертог знаний, — Виктор кивнул на сундук. — А потом спустимся, я заварю тебе чай. Тот самый, с чабрецом, как ты любишь. И всё расскажу. Обещаю.
— Откуда ты… — начала Тамара, но замолчала, увидев его виноватую улыбку.
— Я многое помню, Тань-Тань. Может, даже слишком многое.
Они работали молча. Тамара бережно складывала мамины вещи в стопки: что сохранить на память, что раздать, что выбросить. Виктор помогал доставать тяжёлые коробки, иногда задерживаясь, чтобы разглядеть старую фотографию или перелистать книгу с пометками на полях.
— Знаешь, — наконец произнесла Тамара, закрывая последний чемодан, — чем дольше живёшь, тем больше понимаешь, что никто не бывает полностью прав. Или полностью виноват.
Спустившись с чердака, они молча перетаскивали коробки. Виктор копошился на кухне, гремя посудой, а Тамара сидела на веранде, рассматривая старые фотографии, найденные в сундуке.
— Вот, держи, — Виктор поставил перед ней чашку с чаем. — Нашёл в шкафу баночку ещё твоего варенья. Помню эту этикетку — «малина 2014».
— Неужели сохранилось, — Тамара удивлённо подняла брови. — Я думала, мама всё раздала соседям.
Виктор сел напротив, держа в руках потрёпанную кружку с отколотой ручкой. Ту самую, из которой всегда пил на даче.
— Она её специально для меня берегла, да? — он покрутил кружку в руках. — Ждала, что однажды я вернусь.
Тамара отвела взгляд. За окном яблоня роняла лепестки, и ветер кружил их в каком-то одному ему понятном танце.
— Мама верила, что любовь не умирает, — она отпила глоток и поморщилась. — Переслащённый. Как всегда.
— Прости, — Виктор улыбнулся. — Никак не отучусь сыпать три ложки.
Повисла тишина. Только стенные часы отбивали секунды да ветер шелестел листвой за окном.
— Ну, так что? — Тамара отставила чашку. — Ты обещал объяснить. Почему ушёл?
Виктор глубоко вздохнул и посмотрел куда-то мимо неё, словно видел нечто, скрытое от её глаз.
— Я не ушёл к другой, если ты об этом. Никогда не было другой женщины.
— Тогда что? — она подалась вперёд. — Все эти годы я думала, что ты просто променял меня на молоденькую дурочку. Или на свободу от «обузы».
— Я заболел, Тамара, — он произнёс это так тихо, что она едва услышала. — Мне поставили диагноз. Серьёзный. Врачи давали два года от силы.
Тамара замерла с чашкой у губ. Лицо её стало белее листа бумаги.
— Что? Да как… Почему ты мне не сказал?
— Затем и ушёл, — Виктор горько усмехнулся. — Не хотел, чтобы ты видела, как я угасаю. Не хотел быть обузой. А потом случилось чудо — лекарства помогли, новое лечение. Я пошёл на поправку, но… было уже поздно.
— Дурак, — выдохнула Тамара, и голос её дрогнул. — Какой же ты дурак, Витя.
— Знаю, — он развёл руками. — Но тогда казалось правильным. Сбежать, чтобы не причинять боль.
— А ты подумал, какую боль причинил своим уходом? — Тамара резко встала, и чашка опрокинулась, растекаясь тёмной лужицей по старой клеёнке. — Я же с ума сходила! Искала причину! Думала, это я виновата!
— Прости, — он потянулся к ней, но она отстранилась. — Я написал письмо, всё объяснил. Но так и не отправил. Струсил.
— А потом? Когда ты поправился? Почему не вернулся?
— А ты бы приняла? — он горько усмехнулся. — Простила бы предателя?
Тамара не ответила. Схватила полотенце и принялась вытирать пролитый чай, отвернувшись, чтобы скрыть покрасневшие глаза.
— Я всё это время жил неподалёку, — продолжил Виктор. — В соседнем посёлке. Иногда приходил сюда, помогал твоей маме по хозяйству. Крышу вот перекрывал в прошлом году.
— Что? — Тамара замерла. — И мама знала? Всё это время?
— Да, — он виновато кивнул. — Но не говорила тебе. Обещала, что не скажет, пока я сам не решусь.
— Господи, — Тамара опустилась на стул, закрыв лицо руками. — Как в дешёвой мелодраме. Столько лет… просто коту под хвост.
Виктор подошёл и осторожно положил руку ей на плечо. На этот раз она не отстранилась.
— Знаешь, твоя мама часто говорила: «Нет ничего важнее времени». А я не понимал. Думал, это о том, что время лечит. А она имела в виду, что его нельзя терять. Что каждую минуту нужно ценить.
Тамара подняла на него покрасневшие глаза.
— И что теперь? Что нам делать со всем этим?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Может, для начала почистим колодец? Он совсем забился.
Они работали бок о бок до самого вечера. Виктор чистил колодец, а Тамара приводила в порядок заросшие грядки. Иногда перебрасывались короткими фразами — о погоде, о работе в саду, о том, что крыша действительно протекает и надо бы заняться. Будто и не было того разговора на веранде, будто не вскрылась восьмилетняя тайна.
Стемнело неожиданно. Виктор зажёг старую керосиновую лампу — электричество на даче периодически отключали.
— Придётся тебе заночевать тут, — сказала Тамара, накрывая на стол. — Последняя электричка ушла час назад. А я не повезу тебя на ночь глядя.
— Не страшно, — он пожал плечами. — Переночую на веранде. Всё равно тут только один диван.
Ужинали молча. Огонь лампы отбрасывал причудливые тени на стены, и казалось, будто прошлое ожило и танцует вокруг них в мерцающем свете.
— А помнишь, как мы тут встречали Новый год в девяносто шестом? — неожиданно произнёс Виктор. — Света не было три дня. И мы с тобой все ёлочные игрушки развесили на яблоне.
— И наряжали Анну Степановну в Снегурочку, — Тамара улыбнулась, глядя в тарелку. — Она так ругалась, но всё равно надела синий кокошник.
— А сугробы были по пояс. Никогда не забуду, как ты провалилась в снег, пока тащила воду с колодца, — Виктор хмыкнул. — Еле вытащил тебя.
— Зато потом ты три дня валялся с температурой, — Тамара посмотрела на него уже без прежней враждебности. — Ты всегда был слишком… заботливым. До глупости.
Виктор отставил недоеденную кашу и задумчиво потеребил воротник рубашки.
— Когда поставили диагноз, я первым делом подумал о тебе, — сказал он тихо. — Как ты будешь справляться одна. Мы с тобой всю жизнь вместе прожили. С института.
— И решил бросить меня раньше, чем болезнь? — в голосе Тамары звучала горечь, но уже без прежней злости. — Это было жестоко, Витя.
— Я думал, тебе будет легче, — он провёл рукой по седеющим волосам. — Если я просто уйду. Если ты возненавидишь меня — будет проще пережить, когда меня не станет.
— Господи, какой же ты дурак, — она покачала головой. — Разве можно решать за другого человека, что для него легче?
В распахнутое окно ворвался ночной воздух, принося запах яблоневого цвета и влажной земли. Где-то в глубине сада заливался соловей.
— Знаешь, что было самое страшное? — Тамара подняла на него глаза. — Не то, что ты ушёл. А то, что я так и не поняла — почему. Эта неизвестность… она разъедала душу. Ночами не спала, перебирала — что я сделала не так? Где ошиблась? Чего не хватило?
Виктор протянул руку через стол и накрыл её ладонь своей.
— Ты всегда была идеальной, Тань-Тань. Проблема была во мне. В моём страхе. В моей глупости.
— А сейчас? — она не отняла руки. — Сейчас ты здоров?
— Пять лет ремиссии, — Виктор слабо улыбнулся. — Врачи говорят, что опасность миновала. Но я до сих пор боюсь. Каждый день просыпаюсь и думаю — а вдруг вернётся?
— Поэтому не давал о себе знать?
— Наверное, — он пожал плечами. — А может, просто трусил. Боялся увидеть в твоих глазах ненависть. Или, что ещё хуже — жалость.
Тамара встала из-за стола, подошла к буфету и достала пыльную бутылку вишнёвой наливки.
— Мамина, — она поставила два стакана на стол. — Давай за неё выпьем. Она бы сейчас так смеялась над нами.
— Ещё бы, — Виктор принял стакан. — Всегда говорила, что мы два сапога — пара. Упрямые до невозможности.
Они выпили молча. Тамара поморщилась от крепости напитка и отставила стакан.
— А ты ничего не хочешь у меня спросить? — она внимательно посмотрела на него. — За все эти годы… у меня ведь тоже могла быть другая жизнь.
Виктор напрягся, его пальцы сжали стакан крепче.
— И была?
— Нет, — она отвернулась к окну. — Как-то не сложилось. Может, потому что я так и не поняла, что случилось с нами. Не смогла отпустить.
В комнате повисла тишина, прерываемая только тиканьем часов и далёким пением соловья.
— Господи, сколько же мы потеряли, — прошептал Виктор. — Из-за моей трусости.
— Не только твоей, — Тамара покачала головой. — Я ведь тоже могла найти тебя. Могла потребовать объяснений. Но гордость не позволила.
Виктор поднялся и подошёл к ней. Осторожно, будто боясь спугнуть.
— Тамара… Я знаю, что не имею права просить. Но… может, мы могли бы… — он запнулся, подбирая слова.
— Что? — она подняла на него глаза. — Начать всё сначала? Сделать вид, что этих восьми лет не было?
— Нет, — он покачал головой. — Не сначала. С того места, где мы сейчас. Два старых дурака, которые слишком много времени потратили зря.
Тамара молчала, глядя на его руки — всё такие же крепкие, только вены выступают сильнее, да пальцы покрыты мозолями от работы.
— Знаешь, — она наконец подняла глаза, — мама перед смертью оставила мне письмо. Написала, что жизнь слишком коротка для обид. Что счастье — это выбор. И что нужно уметь… прощать.
Утро выдалось ясным. Солнечные лучи пробивались сквозь кружевные занавески, расчерчивая старый дощатый пол золотистыми полосами. Тамара проснулась от запаха свежезаваренного чая и шагов на веранде. Приподнявшись на скрипучем диване, она увидела Виктора с лопатой в руках.
— Не спится? — спросила она, выходя на веранду в накинутом на плечи старом мамином халате.
— Решил розы пересадить, — он кивнул на куст у крыльца, уже выкопанную яму и приготовленное удобрение. — Анна Степановна говорила, что они плохо прижились. Слишком тенистое место.
Тамара молча смотрела, как он орудует лопатой, бережно выкапывая землю вокруг корней. Его движения были такими же уверенными, как и раньше — несмотря на возраст, несмотря на перенесённую болезнь.
— Ты ведь правда помогал маме все эти годы? — спросила она, присаживаясь на ступеньку крыльца.
Виктор кивнул, не прекращая работу.
— Приезжал раз в неделю. Воду таскал, крышу чинил, забор подправлял. Она не говорила?
— Нет, — Тамара покачала головой. — Только о каком-то «хорошем соседе». Я думала, она с кем-то из местных подружилась.
— Хитрая была твоя мама, — Виктор улыбнулся, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Всё ждала, что мы сами разберёмся. Даже когда заболела, не сказала мне. Я случайно узнал от Нины с соседней дачи.
Тамара поднялась и подошла к нему, помогая поддержать куст.
— Интересно, она бы обрадовалась, увидев нас сейчас вместе? — спросила Тамара, придерживая ветки с набухшими бутонами.
— Наверняка смеялась бы над нами, — Виктор осторожно расправил корни розового куста в новой лунке. — Говорила бы: «Два старых упрямца! Столько времени потеряли!»
Тамара улыбнулась и вдруг замерла, глядя на что-то за его спиной.
— Витя, смотри.
Виктор обернулся. На яблоне, среди белоснежных цветов, висела маленькая деревянная кормушка для птиц. Та самая, что они когда-то сделали вместе.
— Не может быть, — прошептал он. — Она же развалилась ещё лет десять назад.
— Мама починила, — Тамара подошла ближе. — Смотри, она даже перекрасила её в тот же цвет.
Они стояли бок о бок под цветущей яблоней, глядя на кормушку. Ветер шевелил белые лепестки, осыпая их плечи невесомым конфетти.
— Знаешь, — Виктор осторожно взял Тамару за руку, — может, это глупо… но мне кажется, Анна Степановна что-то замышляла. Этот сундук на чердаке, кормушка… Будто оставила нам весточки.
— Надеялась, что однажды мы окажемся здесь вместе? — Тамара не отняла руку. — Звучит как-то…
— Волшебно? — предложил Виктор.
— Совсем по-маминому, — улыбнулась Тамара, и в уголках её глаз собрались морщинки — такие знакомые, такие родные.
Она повернулась к нему, и в её взгляде не было ни упрёка, ни горечи — только спокойствие и что-то новое, похожее на надежду.
— Я тут подумала… крышу действительно нужно починить. Справишься?
— А ты сомневаешься? — Виктор улыбнулся, крепче сжимая её руку.
— И забор подправить. И вон ту перекосившуюся теплицу, — продолжила Тамара. — Работы на всё лето хватит.
— Надо только инструменты привезти, — он кивнул. — У меня дома всё есть. Могу завтра же…
— Ты точно не торопишься? — перебила она. — Впереди ещё… целая жизнь.
Виктор посмотрел на белоснежную яблоню, на старую кормушку, на их переплетённые руки, покрытые морщинами и возрастными пятнами. И понял, что впервые за восемь лет не боится завтрашнего дня.
— Как раз вовремя, — тихо сказал он. — Самое время начать всё заново, Тань-Тань.
