— Ты хоть раз тратил свои, а не мои деньги на твоих родственников? — я не выдержала, слова сорвались как сорняк, вырванный с корнем из души.
Тишина повисла в кухне, звенящая, как тонкий хрусталь, готовый разбиться от малейшего колебания воздуха. Виктор, муж мой, сидел за столом, допивая вечерний чай, и смотрел на меня так, будто увидел впервые. В глазах — недоумение, обида, и, как мне показалось, что-то еще, похожее на… разочарование?
А меня колотило. Внутри все кипело, поднимаясь волнами гнева и какой-то бессильной злости. Сколько раз я глотала обиду, молчала, делала вид, что ничего не замечаю? Сколько раз за эти годы? Десять? Двадцать? Больше? Да я и сама сбилась со счета.
Началось все, наверное, еще в самом начале, когда мы только поженились. Молодые, влюбленные, строили планы на будущее. Витька тогда работал на заводе, я в школе учительницей. Денег, как и у всех, не густо, но нам хватало. И вот тут-то и начали появляться его «родственники».
Первой была его двоюродная сестра, Леночка. Милая девушка, вечно попадающая в какие-то передряги. То «срочно на операцию зуб мудрости», то «украли кошелек в автобусе», то «постирала паспорт вместе с джинсами – помогите на новый». Витька всегда откликался. «Ну а кто, если не мы?», — говорил он с таким видом, будто несет на плечах всю мировую скорбь. И доставал из нашего, подчеркиваю, нашего скромного бюджета, очередную сумму. Сначала небольшую, потом все больше и больше.
Я молчала. Молодая была, глупая. Думала, ну родственники, дело святое. И потом, не хотелось ссориться из-за ерунды. «Заработаем еще», — утешала я себя, загибая пальцы на рукаве старенького халатика. Только вот «еще» как-то не всегда получалось. А Леночка, получив деньги, благодарила, обещала вернуть, и… исчезала до следующего «срочного случая».
Потом был дядя Коля. «Совсем плох старик, пенсия маленькая, а тут как раз лекарства подорожали». И опять Витька – герой-спаситель. Потом племянник Сережка, «студент голодный, общага ужасная, надо хоть немного помочь, а то совсем исхудал». Список рос как снежный ком. И на каждого находилась уважительная причина, и для каждого у Витьки находились деньги. Наши деньги.
Свои – он, видимо, принципиально не тратил. Точнее, как-то не довелось мне ни разу увидеть, чтобы он из своих кровных, отложенных на «мужские радости», например, на рыбалку с друзьями или там, я не знаю, новый спиннинг, вдруг вынул пачку купюр и сказал: «Вот, это на помощь дяде Васе». Нет, такого не было никогда. Всегда – из общей тумбочки, из нашей общей копилки.
Сначала я пыталась намекать. Мягко так, по-женски. «Вить, может, все-таки обсудим? Нам бы на отпуск подкопить, а то вон уже лето на носу, а мы опять на даче, как прошлый год». Или: «Вить, ремонт в ванной давно пора делать, плитка отваливается, стыдно перед людьми». Но Витька меня не слышал. Вернее, делал вид, что не слышит. У него на все был один ответ: «Семья – это святое, родных надо поддерживать». И все. Разговор окончен. А я оставалась с чувством какой-то… никчемности. Как будто мое мнение ничего не значит, мои желания – пустой звук.
Со временем мягкие намеки переросли в тихие упреки, потом в громкие споры, и, наконец, в скандалы. Сколько слез было пролито, сколько слов сказано! Я кричала, что мы работаем на его родственников, что у нас самих вечно ни на что не хватает, что я устала экономить на всем, пока его «бедные родственники» живут в шоколаде за наш счет.
Витька обижался. Надувал губы, как мальчишка, отворачивался, молчал. Иногда даже уходил из дома, хлопнув дверью так, что стекла дрожали. А потом возвращался, виноватый, тихий, приносил мне какую-нибудь дешевую шоколадку и говорил: «Ну, Ань, ну прости. Они же родные, ну как им не помочь? Я больше не буду».
И я верила. Верила, как дура. Прощала, обнимала, утешала. И все начиналось сначала. Через месяц, два, полгода – опять кто-то из родственников попадал в беду, и опять Витька спешил на помощь, разгребая наши общие финансы как горячие угли.
Сегодня утром, случайно, вернее, не совсем случайно, я залезла к нему в телефон. Нет, каюсь, подслушивать и подсматривать нехорошо. Но меня что-то грызло изнутри. Какая-то тревога, какое-то предчувствие недоброе. Он в последнее время какой-то подозрительный стал. Вечно телефон прячет, от разговоров отворачивается, пароль на телефон поставил, хотя раньше никогда этого не делал.
И вот, залезла. В «Банк-онлайн». И увидела. Перевод. Крупная сумма. Его племяннику, Сережке, тому самому «голодному студенту». Комментарий к переводу – «на учебу». На учебу?! Сережке уже лет тридцать, какая учеба? Он же вроде на шиномонтажке работает. А, ну да, наверное, на курсы повышения квалификации, не иначе. Шиномонтажник высшего разряда.
Меня как кипятком ошпарило. Внутри все затряслось от ярости. Значит, опять за моей спиной? Опять тайком? Опять «помощь родственникам» за наш счет?
Вечером, когда Витька вернулся с работы, я молчала. Ждала, когда он сам заговорит. Он сел ужинать, спросил как прошел день, я отвечала односложно, сквозь зубы. Он, видимо, почувствовал неладное, косился на меня, молчал тоже. А потом, когда он уже чай допивал, меня прорвало.
— Ты хоть раз тратил свои, а не мои деньги на твоих родственников? — выплюнула я эти слова, как ком яда.
Виктор от неожиданности аж подавился чаем. Закашлялся, покраснел. Я смотрела на него в упор, ждала ответа.
— Ань, ну ты чего? Какие «твои», какие «мои»? У нас все общее, — наконец выдавил он, откашлявшись.
— «Общее»? — передразнила я его. — Знаешь, Вить, «общее» — это когда поровну. Когда решения принимаются вместе. Когда каждый вносит свой вклад. А у нас получается, что я вкалываю как лошадь, от зарплаты до зарплаты, экономлю на себе, на всем, чтобы хоть что-то отложить, а ты… Ты просто берешь и раздаешь наши деньги направо и налево! И даже не спрашиваешь меня!
— Ну я же… Я же хотел как лучше… — пробормотал он, опуская глаза. — Сережке правда тяжело сейчас, с работой не очень, а ему семью кормить надо.
— Сережке тяжело? — язвительно усмехнулась я. — А мне, значит, легко? А мне, значит, не тяжело каждый раз думать, как дотянуть до зарплаты, как за квартиру заплатить, как на отпуск накопить, если ты все наши деньги разбазариваешь? Ты хоть раз подумал обо мне? О нас? О нашем будущем?
— Ань, ну не преувеличивай, — Виктор попытался взять меня за руку, но я отдернула свою. — Не такие уж и большие суммы я трачу. Так, по мелочи, на поддержку…
— «По мелочи»? — голос мой сорвался на крик. — «По мелочи»? Ты посмотри в выписке, «мелочь» какая! Да на эти деньги мы могли бы… Мы могли бы новый холодильник купить, в конце концов! У нас этот старый уже дышит на ладан, морозилка не морозит, продукты портятся! Но нет, холодильник подождет, зато Сережка у нас не голодает!
— Ну, холодильник… — промямлил Виктор, совсем сникнув. — Холодильник – это дело наживное. А родственники – это же родная кровь…
— Кровь, говоришь? — я встала, прошлась по кухне, нервно заламывая руки. — А я тебе кто, по-твоему? Чужая? Приходящая? Я, значит, не родная кровь, раз мои интересы можно вот так, запросто, игнорировать? Я тебе кто, прислуга, чтобы зарабатывать деньги, а ты ими командовал?
Виктор молчал. Сидел, опустив голову, и смотрел в стол. Видно было, как ему стыдно. Но при этом, в глубине глаз, я видела – обида тоже никуда не делась. Обиделся, видите ли, благодетель. Обиделся, что ему, наконец-то, сказали правду в глаза.
— Сколько раз я тебе говорила? Сколько раз я уже просила? – Это был уже не крик, а скорее глухой, усталый шепот. – Говорила, давай сидим вместе и составим бюджет, обсудим наши крупные траты. Я сказала, как мне бывает обидно, когда ты предпочитаешь интересы своих родственников нашим. Я ведь тоже хочу чувствовать себя хозяйкой в доме, а не просто какой-то частью твоего финансового мира. Сколько раз, Вить? И что? Хоть раз ты меня услышал? Хоть раз ты по-настоящему задумался о том, что я чувствую?
— Я… Я не думал, что ты так… так остро это воспринимаешь, — пробормотал Виктор, наконец подняв на меня глаза. — Я думал, ты понимаешь, что я из лучших побуждений… Я же семью свою люблю, и тебя люблю… И родственников тоже…
— Любишь, — горько усмехнулась я. — Любишь так, что готов последнее из дома вынести, только бы им угодить. А обо мне ты подумал? Понимаешь, тут такая ситуация… Когда я вижу, как наши деньги растворяются в неизвестности — я чувствую себя потерянной. Обидно осознавать, что ты не на моей стороне, что принимаешь важные решения тайком от меня.
— Ты не доверяешь мне, Виктор? — в какой-то момент я, может, даже едва слышно, задала ему вопрос, полон сомнений и горечи.
— Нет-нет, Ань, я доверяю, правда, — он вскочил, будто почувствовал, как мое сердце бьется острее. Подошел ближе, обняв меня с нежностью. — Просто… Видишь ли, я такой человек… Не умею я отказывать, когда кто-то нуждается в помощи. Особенно родные. Ну, такой я человек, что ж тут поделаешь…
— «Не умеешь отказывать»? — я отстранилась от него. — Вить, ты не «не умеешь отказывать», ты просто не хочешь думать о последствиях. Ты живешь одним днем, помогаешь всем подряд, а о нас, о нашей семье, ты думаешь в последнюю очередь. А ведь мы с тобой – и есть твоя главная семья! Я, твой дом, наше будущее… Неужели ты этого не понимаешь?
Виктор молчал, виновато опустив голову. Я смотрела на него и понимала – он действительно не понимает. Не понимает глубины моей обиды, не понимает, как сильно меня ранит его безответственность, его эгоизм, спрятанный за маской доброты. Он, наверное, и правда думает, что делает благое дело, помогая родственникам. Но при этом он совершенно не видит, что разрушает нашу семью, что убивает мою любовь, мое уважение к нему.
И тогда меня осенило. Все эти годы я пыталась до него достучаться, объяснить, убедить, ругалась, плакала, просила. И все – впустую. Он не слышал меня. Не хотел слышать. И, наверное, не услышит никогда.
И тогда я приняла решение. Внутри что-то щелкнуло, перевернулось. Я поняла, что больше не могу так. Не могу жить в постоянном напряжении, в вечном страхе, что завтра опять кто-то из его «родственников» объявится с очередной просьбой, и наши деньги опять утекут как вода сквозь пальцы.
— Знаешь что, Вить? — сказала я спокойно, ровным голосом, от которого у самой по коже пошли мурашки. — Хватит. Все. Больше так не будет.
Виктор поднял голову, удивленно посмотрел на меня. В глазах – испуг. Наверное, впервые за все эти годы он понял, что я говорю серьезно. Понял, что мои слова – не пустая угроза, не очередная истерика. Что это – предел.
— Что значит «хватит»? — тихо спросил он.
— А то и значит, — ответила я. — С завтрашнего дня у нас раздельный бюджет. Твоя зарплата – это твоя зарплата. Моя – это моя. На коммуналку, на продукты – будем скидываться пополам. А дальше… Дальше каждый живет как хочет. Хочешь помогать родственникам – помогай. Из своих. Но моих денег ты больше не увидишь. Ни копейки.
Виктор молчал. Смотрел на меня, как на незнакомую женщину. В глазах – боль, непонимание, и… какой-то зарождающийся гнев. Наверное, обиделся. Наверное, решил, что я – черствая, меркантильная, бессердечная. Пусть. Мне все равно. Я устала быть хорошей. Устала быть понимающей. Устала быть жертвой его «доброты».
— Ты… Ты это серьезно? — спросил он, наконец, осипшим голосом.
— Абсолютно, — ответила я. — Вполне серьезно. И если тебе это не нравится, то… тогда, наверное, нам и вовсе не по пути. Потому что я больше не хочу так жить. Не хочу вечно тянуть лямку за всех твоих родственников. Не хочу чувствовать себя обманутой и униженной. Не хочу. Хватит.
Я развернулась и вышла из кухни. Оставив Виктора одного, сидеть за столом, с недопитым чаем, и переваривать мои слова. А сама пошла в спальню, легла на кровать и закрыла глаза. Внутри была пустота. И какое-то странное, непривычное, но почему-то такое облегчающее чувство – чувство свободы. Свободы от вечной финансовой кабалы, от его «доброты», от его эгоизма. Свободы от… Может быть, и от него самого.
Что будет дальше? Я не знаю. Не хочу думать. Пусть будет как будет. Главное, я сказала то, что должна была сказать. Сделала то, что должна была сделать. А дальше… Дальше видно будет. Может, он поймет. Может, задумается. Может, изменится. А может, и нет. Но это уже будет его выбор. А я свой выбор сделала. И впервые за долгие годы, я почувствовала себя… спокойно. И даже… счастливо. Странное счастье, правда? Счастье на развалинах собственного брака. Но, наверное, иногда и такое бывает. Когда для того, чтобы обрести себя, нужно что-то разрушить. Чтобы построить на этом месте что-то новое. Что-то лучшее. Для себя. И только для себя.
