Помню тот вечер, когда решилась. На кухонном столе – веер квитанций, в холодильнике шаром покати. Машка опять простыла, а у свекрови МРТ показало что-то непонятное. Витя сидел, ссутулившись над остывшими пельменями, и я видела, как он постарел за последний год. Морщины избороздили лоб, а в волосах серебрилась седина – в тридцать-то пять.
— Может, мне на вахту? — его голос прозвучал надтреснуто, как старая пластинка. Он помолчал, крутя в руках пустую чашку. — Колька вчера звонил. Говорит, за три месяца можно полмиллиона поднять. Чистыми, Валь. Представляешь?
Я смотрела на его руки – грубые, в мозолях от бесконечных шабашек. Когда-то эти руки дарили мне охапки полевых ромашек, а теперь от них пахло только штукатуркой и усталостью.
— Вить, а сам-то что думаешь? — я присела рядом, накрывая его ладонь своей.
— Да что тут думать, — он резко отодвинул чашку. — Видишь же – всё в долгах. Машке новые кроссовки нужны, твоя куртка совсем истрепалась. А тут мать со своей болезнью… Я же вижу, как ты по ночам плачешь, думаешь – не слышу?
— Слышишь? — я попыталась улыбнуться, но губы предательски дрогнули.
— Конечно, — он притянул меня к себе. — Знаешь, Колька говорит, там условия нормальные. Общежитие новое, столовая, даже спортзал есть. И платят вовремя, без обмана.
— А график какой?
— Месяц через три. Но если хочешь остаться – можно и дольше. Я бы на три поехал.
Я вздохнула, разглядывая квитанции на столе.
— Знаешь, что самое обидное? — он словно читал мои мысли. — Столько лет горбатимся, а всё как белки в колесе. Один кредит закроешь – второй берёшь. А так… может, правда выберемся?
— Поезжай, — я сжала его руку. — Три месяца – не срок. Отработаешь, вернёшься, и заживём по-человечески. Машку на море свозим, маме твоей лечение оплатим…
***
Первый месяц вахты дался тяжело нам обоим. Я считала дни, как первоклассница, вычёркивая их в календаре красным маркером. По ночам обнимала его подушку, пытаясь уловить исчезающий запах родного человека. Машка часто просыпалась с плачем, звала папу.
Витя звонил каждый вечер, от его тоскливого голоса сжималось сердце.
— Валюш, не могу без вас, — шептал он в трубку. — Знаешь, сегодня в столовой котлеты давали – прямо как твои. Чуть не разревелся, как пацан.
— Ну ты чудо, — я смахивала слёзы, радуясь, что он не может этого видеть. — Ничего, осталось два месяца. Справимся.
— Машка как?
— Скучает. Всем в садике рассказывает, что папа у неё на важной работе, деньги зарабатывает.
— Передай, что папка её любит больше всех на свете.
К концу первого месяца что-то неуловимо изменилось. Виктор всё ещё звонил каждый день, но теперь в его голосе появились новые нотки – азарт, воодушевление.
— Валь, ты не поверишь! — он захлёбывался словами. — Сегодня премию дали – сорок тысяч! За один день, представляешь? Я тут посчитал – если так пойдёт, за три месяца столько поднимем, сколько я дома за год не заработаю!
— Это хорошо, конечно… — я пыталась разделить его радость, но что-то царапало душу. — Только не перерабатывай, ладно? Здоровье важнее.
— Да брось! Я в порядке. Тут условия знаешь какие? Столовая трёхразовая, в комнате всего двое живём. А в выходные в тренажёрку хожу – первый раз в жизни, представляешь?
Он стал всё чаще говорить о деньгах. О том, как легко они достаются, если не бояться работы. О том, какие перспективы открываются. В его словах появилась какая-то лихорадочная жадность.
— Витя, может хватит на сегодня? Уже поздно… — я слышала усталость в его голосе.
— Какое поздно! Сейчас ещё одну смену возьму – это же дополнительные тридцать тысяч! Вот увидишь, приеду – заживём по-человечески. Машке айфон купим, тебе шубу…
А я сидела на кухне, смотрела на эти бесконечные разговоры о деньгах, и внутри росла тревога. Словно что-то важное, какая-то часть моего родного Вити, растворялась в этих разговорах о премиях и сверхурочных.
Ночами я подолгу не могла уснуть. Считала деньги, планировала, на что потратим первую зарплату. Но мысли всё время возвращались к тому, как изменился тон его голоса, когда он говорил о заработках. Всё чаще ловила себя на мысли – а правильно ли я сделала, что отправила его туда?
День его возвращения мы встретили как праздник. Машка с утра прыгала у окна, а я то и дело выглядывала на улицу, высматривая такси. Когда он вошёл – заросший, немного похудевший – дочка повисла у него на шее с визгом: — Папочка, папочка вернулся!
— Ну что, мои родные, – он обнял нас обеих, – соскучились?
Вечером мы сидели на кухне, и Виктор выкладывал на стол конверт с зарплатой:
— Вот, это на ипотеку. Тут маме на обследование. А это, — он протянул отдельный конверт мне, — на жизнь. И ещё осталось на ремонт в детской, как Машка хотела.
В выходные поехали к свекрови. Я никогда не забуду, как он протянул ей деньги:
— Мам, вот, держи. На полное обследование хватит.
Она заплакала, прижимая деньги к груди:
— Витенька, сынок… Как же я теперь…
— Мам, ну что ты, — он обнял её, такую маленькую и хрупкую. — Ты же всю жизнь нам помогала. Теперь моя очередь.
На следующей неделе свозили Машку в торговый центр. Она примеряла новую зимнюю куртку, а я украдкой смахивала слёзы, глядя, как она крутится перед зеркалом.
— Мам, смотри, тут капюшон с мехом! Прямо как у Кати из нашего класса!
— Берём, конечно, — улыбался Виктор. — И сапожки давай посмотрим. И шапку под цвет.
Вечером он раскладывал чеки, что-то подсчитывал в телефоне:
— Смотри, Валюш, если так пойдёт – через полгода машину сможем взять. Подержанную, конечно, но надёжную. А ещё годик – и на море с Машкой съездим. Я там уже у ребят узнавал – куда они путёвки по хорошей цене берут.
Я смотрела на него – такого родного, деятельного, полного планов – и сердце переполняла благодарность. Наконец-то мы сможем жить, не считая копейки до зарплаты. Наконец-то он перестанет горбатиться на шабашках по выходным.
А через неделю мы всей семьёй поехали в клинику, куда я давно мечтала показать Машку – у неё с детства проблемы с простудами. — Полное обследование и рекомендации по профилактике, — деловито говорил он с врачом.
— Деньги не проблема, главное – разобраться, почему ребёнок часто болеет.
После первой вахты я словно заново училась дышать. Каждое утро просыпалась с мыслью — неужели правда? Неужели можно вот так просто пойти в магазин и купить всё, что нужно, не считая копейки?
В кошельке появились «запасные» деньги — раньше я о таком только мечтала. Помню, как первый раз расплатилась карточкой в аптеке за лекарства свекрови, и сердце не сжалось от страха — хватит ли до зарплаты?
Смотрела на Витю — похудевшего, но какого-то окрылённого — и не могла насмотреться. Он строил планы, подсчитывал, прикидывал: и квартиру отремонтируем, и машину купим, и на море съездим. А я слушала и думала — господи, неужели правда всё наладилось?
Когда он заговорил про вторую вахту, внутри что-то ёкнуло. Но я отогнала тревогу — ведь всё так хорошо складывается, почему бы и нет? Собирала его уже по-другому — купила новый чемодан, термобельё хорошее, свитера тёплые. Он пошутил: «Как в санаторий собираешь!» А я радовалась, что могу вот так, без счёта, покупать всё нужное.
Провожала его уже без прежнего страха. Он обещал звонить каждый день, говорил — ещё немного поработаю, и заживём как люди. Я верила. Хотела верить. Не знала тогда, что именно эта вторая вахта всё изменит. Что деньги, решившие наши проблемы, станут началом новых.
Вторая вахта пошла не так. Если в первый раз он звонил каждый вечер, словно часы, то теперь мы могли по два-три дня жить без звонков. «Занят, работы много» — его новая присказка. Я глотала обиду, убеждала себя — действительно занят, зарабатывает.
Машка первое время караулила звонки. Сидела с телефоном, ждала. Потом привыкла — стала просто спрашивать по утрам: «Папа вчера звонил?» Я все чаще качала головой — нет, доча, папа работает.
Ко второму месяцу уже многое изменилось. Он уже не спрашивал, как у нас дела, что нового. Стал раздражаться, если я пыталась рассказать про Машкины успехи в школе или про новое лекарство для его мамы.
Говорил в основном он о работе, о деньгах. «Валь, ты представляешь, какие тут бабки можно поднять!» Раньше он никогда не говорил «бабки» — всегда только «деньги» или «зарплата».
Я долго молчала о переменах в нем. Терпела короткие звонки, проглатывала обиду за дочь. Но однажды не выдержала:
— Вить, ты хоть спроси, как у Машки дела. Она же скучает, ждёт…
— Да что спрашивать-то? — его голос сразу стал раздражённым. — Я тут пашу как проклятый, между прочим, для вас стараюсь. Деньги вам каждый месяц шлю — мало?
— При чём здесь деньги? — у меня от обиды перехватило горло. — Я тоже, между прочим, работаю…
Он хмыкнул — как-то зло, незнакомо:
— Работаешь? Эти копейки, что ты получаешь — это, по-твоему, работа? Да я за день здесь столько зарабатываю, сколько ты за месяц получаешь.
Я замолчала, оглушённая. За десять лет брака он никогда… НИКОГДА не говорил со мной таким тоном. Не унижал мой труд. Не попрекал деньгами.
— Ладно, мне некогда, — бросил он. — Дел много.
После этого разговора я больше не заикалась о его невнимании. Но червячок тревоги грыз всё сильнее — что происходит с моим мужем? Куда делся тот Витя, который раньше гордился каждой моей премией, пусть и маленькой? Который говорил: «Мы команда, и неважно, кто сколько зарабатывает»?
Под конец вахты звонил уже совсем редко. Говорил отрывисто, будто одолжение делал. Перестал начинать разговор с «привет, родная». Теперь просто: «Алло. Как дела? Нормально? Ну ладно, мне бежать надо».
Я считала дни до его возвращения и боялась этого возвращения одновременно.
А когда вернулся – я не узнала его. Не внешне – внутри. Он больше не целовал меня при встрече, не интересовался Машкиными делами.
— Как дела в школе? — спрашивал дежурно, уткнувшись в телефон.
— Пап, смотри, я колесо научилась делать! — Машка ловко сделала колесо и радостная смотрела на отца.
— Ну молодец, — даже не взглянув. — Валь, что там с ужином?
Дома его раздражало всё: запах жареной картошки («сколько можно эту дешёвку есть?»), мой старый халат («как колхозница»), Машкины мультики («выключи эту дичь»).
— Куда собралась? — морщился, глядя, как я крашусь перед зеркалом.
— На родительское собрание…
— В этом?! — он презрительно оглядел моё единственное приличное платье. — Нет, так не пойдёт. Ты же жена состоятельного человека, а выглядишь…
Не договорил, махнул рукой:
— Ладно, завтра съездим, купим тебе что-нибудь приличное. А то позоришь меня.
Я смотрела на него и не узнавала. Куда делся мой Витя, который когда-то говорил, что я красивая даже в застиранном фартуке? Который радовался каждой мелочи, который умел любить просто так, без оглядки на цены?
— Ты чего такую дорогую курицу взял? — я растерянно смотрела на пакеты из супермаркета, перебирая чеки.
— Нормальная курица, — он даже не поднял глаз от телефона. — Сколько можно по акциям бегать? Что мы, нищие?
— Но мы же хотели на машину копить…
— Опять начинается! — он с грохотом отодвинул чашку. — Вечно ты со своей экономией. Деньги есть — значит берём что хотим. Надоело уже слушать про копилку.
Никогда раньше он так со мной не разговаривал. Даже в самые трудные времена между нами было что-то другое — уважение, понимание. А теперь…
— Пап, смотри, я пятёрку получила! — Машка прибежала с тетрадкой.
— Потом, некогда, — даже не взглянул на дочь.
— Пап, но ты обещал…
— Я сказал — потом! — резко отодвинул тетрадку. — Что вы все ко мне пристали?
Вечером, когда Машка уже спала, я пыталась с ним поговорить: — Вить, может к маме съездим в выходные? Она звонила, беспокоится…
— Сколько можно? — он раздраженно поднялся из-за стола. — Что ни день, то «мама звонила», «давай съездим», «Машка просила». Я, может, просто отдохнуть хочу. Деньги я вам даю? Даю. На что жаловаться?
— При чём тут деньги? Просто ты совсем…
— Что я? — перебил он. — Зарабатывать наконец начал? Как нормальный мужик живу? Так это плохо, да?
— Но ты даже с дочкой не разговариваешь…
— А что с ней разговаривать? Пусть учится, мне некогда с ней в куклы играть. Я теперь серьезными делами занят, не то что раньше.
Я смотрела на него и не узнавала. Где тот Витя, который каждый вечер читал Машке сказки? Который в любую погоду возил маму по врачам? Передо мной сидел чужой человек, для которого все наши семейные мелочи вдруг стали досадной помехой.
Всё яснее становилось – прежнее понятие «семья» безвозвратно уходит из нашей жизни. Но особенно остро я это почувствовала на дне рождения Машки.
Мы готовились как всегда – я испекла её любимый торт с клубникой, развесила шары. Пригласили весь класс, как она мечтала. Витя только хмыкнул, просматривая счёт за украшения и покупку угощений:
— Зачем возиться? Могли в ресторане заказать.
Но я-то помнила, как Машка каждый год помогала мне украшать торт, как мы вместе придумывали конкурсы. Как когда-то и Витя участвовал во всём этом, наряжался пиратом, прятал по квартире «сокровища»…
Праздник шёл своим чередом. Дети веселились, носились по квартире. И тут Машка случайно задела полку с его новым планшетом. Дорогая техника с грохотом упала на пол.
— Ты что наделала?! — его крик заставил всех замереть. — Ты знаешь, сколько он стоит?
Машка, наша солнечная, уверенная в себе Машка, вдруг сжалась, став похожей на маленького напуганного зверька.
— Прости, пап… Я нечаянно…
— Нечаянно? — он грубо схватил её за плечо. — А ты знаешь, что я неделю вкалывал на эту вещь? Избаловали тебя, вот ты и…
— Не смей! — я встала между ними. — Не смей кричать на ребёнка в её день рождения!
Он осёкся, обвёл глазами притихших гостей, испуганные детские лица. И вдруг расхохотался:
— А, ну да. Я же забыл – ты у нас всегда на стороне дочери. Защищаешь её, балуешь. А потом удивляешься, почему она растёт такой же никчёмной, как…
Он не договорил. Но я поняла – как я. Это слово повисло в воздухе.
Вечером, когда гости разошлись, а Машка, наплакавшись, уснула, я сидела на кухне и думала – что же дальше? Как жить с человеком, для которого вещи стали дороже родной дочери?
Он зашёл на кухню как ни в чём не бывало:
— Я завтра на третью вахту записываться еду.
Я молча кивнула. Я поняла – это начало конца. Ещё можно делать вид, что всё наладится. Но я уже знала – не наладится. Нельзя вернуть душу человеку, который променял её на деньги.
В тот вечер после дня рождения Машки он действительно уехал на третью вахту. Даже не спросил моего мнения – просто поставил перед фактом. Я молча собрала его вещи, как всегда.
Первую неделю он ещё звонил иногда. Потом звонки стали совсем редкими. В один из вечеров я набрала его сама:
— Вить, тут маме хуже стало. Может, приедешь?
— Не могу сейчас, — в трубке шумел чей-то смех. — Много работы. Денег переведу, сходите к платному.
— Да не в деньгах дело! Она сына хочет увидеть…
— Слушай, ты достала! — его голос стал жёстким. — Я вам всё обеспечиваю, что ещё надо? Машка одета-обута, ты на своей работе прохлаждаешься…
Я нажала отбой. Села на кухне, где мы когда-то вместе считали копейки до зарплаты. Где мечтали, что вот заработаем – и заживём. Заработали. И что?
Через неделю он прислал сообщение – его повышают, дают квартиру в городе, где вахта. Зовёт нас переехать.
Я даже не стала отвечать. Просто собрала документы и подала на развод.
Он приехал только на заседание. Похудевший, в костюме, но какой-то дерганый. И взгляд пустой – будто смотрит сквозь нас.
— Может, все-таки подумаешь? — спросил в коридоре суда. — Я же всё для вас…
— Нет, Вить. Ты для себя. А мы так, приложение к твоей новой успешной жизни.
Он пожал плечами:
— Ну как знаешь. Алименты буду платить вовремя.
И всё. Десять лет жизни уместились в одну фразу про алименты.
Вечером, укладывая Машку спать, я смотрела, как она прижимает к себе старого плюшевого зайца – папин подарок на пятилетие. Тот самый, с которым он когда-то разыгрывал целые спектакли перед сном.
И подумала – может, оно и правильно, что всё так вышло. Лучше уж пусть у неё останутся эти тёплые воспоминания о прежнем папе, чем привыкать к новому – равнодушному, с вечно уткнутым в телефон взглядом.
