С первой же минуты они невзлюбили друг друга — как в дешёвых романах, только по-настоящему, без придуманной драмы. Серафима Витальевна открыла дверь, окинула Клавдию взглядом с ног до головы и поморщилась, будто увидела нечто непотребное.
— Заходите, — процедила она, пропуская их в прихожую. — Радик, ботинки снимай, я только что полы натёрла.
Клавдия сбросила туфли, расправила плечи. Готовилась к этой встрече, как к экзамену — подобрала платье построже, волосы собрала, даже помаду стёрла перед подъездом. Не помогло. Свекровь смотрела с таким выражением, будто её сын привёл в дом уличную девку.
— Вы, значит, и есть та самая… Клавдия, — она произнесла имя так, словно выплюнула что-то несъедобное. — Что ж, проходите на кухню. Чай готов.
— А вы, я смотрю, худенькая, — сказала свекровь с какой-то непонятной претензией. — У нас в роду все коренастые — мужчине нужна женщина посолиднее. Ему с его желудком домашняя пища требуется, правильная. Вы хоть готовить-то умеете?
— Умею, — ответила Клавдия, чувствуя, как начинают гореть уши.
— И что же вы готовите? — прищурилась Серафима Витальевна.
— Всё, что нужно, — Клавдия поставила чашку. — Радомиру нравится.
— Мама, Клава прекрасно готовит, — вмешался Радомир, нервно улыбаясь. — Особенно рыбу запечённую. Пальчики оближешь!
— Ну, нравится — не значит полезно, — отрезала Серафима Витальевна. — У тебя, Радик, с детства язва. Тебе жирное нельзя, острое нельзя. Кожа да кости уже.
Клавдия почувствовала, как внутри поднимается злость. На кого? На эту женщину, которая, не зная её получаса, уже записала в никудышные хозяйки? Или на Радомира, который сидит с виноватой улыбкой и ничего не отвечает?
— Я экономист по образованию, — сказала она, глядя прямо в глаза свекрови. — Работаю в проектном бюро. У меня своя квартира. А готовить я научусь именно так, как нужно Радомиру — не опухнет с голоду. Не беспокойтесь.
— Ой, экономист! — Серафима Витальевна всплеснула руками. — Нашла чем гордиться. А дети когда? Или карьера важнее?
— Мама! — Радомир наконец подал голос. — Мы же только познакомились!
— Вот именно, — Серафима Витальевна поджала губы. — Только познакомились, а уже живёте вместе. В моё время…
— В ваше время люди тоже любили друг друга, — резко сказала Клавдия. — И жили как хотели. И сейчас живут.
Повисла тишина. Радомир нервно ёрзал на стуле. Серафима Витальевна смотрела на Клавдию как на врага народа.
— Что ж, — наконец сказала она, — характер, я посмотрю, у вас боевой. Посмотрим, куда вас с таким характером занесёт.
Так и начались их отношения — с молчаливой войны, с открытыми конфликтами.
Они старались реже пересекаться. Радомир ездил к матери один, оправдывая Клавдию загруженностью на работе. Но когда они всё-таки встречались — на праздники или семейные события — искры летели во все стороны.
— Опять эта её куртка! — шипела Серафима Витальевна, думая, что Клавдия не слышит. — Как пацанка ходит. Радик, ну что ты в ней нашёл? Не понимаю я.
— Клава, хоть бы причесалась нормально перед приездом, — говорила она уже в открытую. — Ты на работу так ходишь что ли? Неудивительно, что тебя не повышают.
Клавдия в долгу не оставалась.
— Радик, ты бы рубашку сменил, эта не смотрится на тебе — ты как в мешке, — заметила Серафима Витальевна, поправляя свое массивное темно-синее платье.
— Серафима Витальевна, вы в этом платье прямо как советский шкаф, — парировала Клавдия с деланной улыбкой. — Величественно, конечно, но дышать тяжело.
— А тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело? — свекровь скривила губы. — Что мне носить — я как-нибудь сама решу.
— Забавно слышать это от человека, который только что указывал моему мужу, какую ему носить рубашку, — Клавдия скрестила руки на груди.
— Спасибо за замечание, но я как-нибудь без вас разберусь, как с Радомиром обращаться, — отрезала Серафима Витальевна. — Все-таки я его мать, а не случайная и временная женщина в его жизни.
Радомир метался между ними. То ругал Клаву — «Ну зачем ты ей так? Она же пожилой человек!», то мать — «Мама, прекрати, Клава умная и самостоятельная женщина, имеет право…». Никто его не слушал.
Они прожили так пять лет. Пять лет тихой войны и громких перемирий, за которыми всегда следовали новые конфликты. Клавдия научилась фильтровать общение, научилась иногда (очень редко) промолчать в ответ на особенно едкие замечания. Серафима Витальевна, кажется, смирилась с тем, что сын не бросит эту «выскочку с острым языком». Их отношения не стали лучше, но стали… привычнее. Как хроническая болезнь, с которой научились жить.
А потом у Серафимы Витальевны обнаружили опухоль.
Радомир примчался домой бледный, с красными заплаканными глазами.
— Клав, у мамы… они нашли… ей нужна операция.
И Клава, при всей своей неприязни к свекрови, почувствовала что-то похожее на сочувствие. Ей было жаль не столько Серафиму Витальевну, сколько Радомира — потерянного, напуганного до смерти.
Операцию сделали через две недели. Клавдия даже пришла в больницу — не к свекрови, к мужу, который дежурил у палаты сутками.
— Иди домой, — сказала она ему. — Поспи. Поешь нормально. Я посижу.
Серафима Витальевна, увидев её в дверях палаты, приподняла брови:
— Явилась? Думала, не дождусь?
— Я за Радомиром пришла, — честно сказала Клавдия. — Ему нужно отдохнуть.
— А мне, значит, не нужно? — свекровь скривила бескровные губы.
— Вам нужно поправляться, — ответила Клавдия. — Я побуду с вами, пока он спит.
— Боишься, что я тут концы отдам, а тебя потом все пальцем показывать будут? — Серафима Витальевна впилась в неё ядовитым взглядом. — «Вот она, та самая невестка!» Ждёшь не дождёшься, поди? А так — вроде как добренькая, пришла посидеть, долг выполнила. И совесть чиста, и репутация не запятнана.
Клавдия вздохнула. Даже сейчас, даже после операции, эта женщина умудрялась быть невыносимой.
— Мне всё равно, кто что скажет, — она села на стул рядом с кроватью. — Я знаю, что не желала вам зла. Никогда.
Они просидели в молчании несколько часов. Не мирном, а враждебном молчании. Но это было лучше, чем перебранка.
После выписки встал вопрос: что делать дальше? Серафиме Витальевне нужна была реабилитация. Длительная, с особым уходом. Её квартира на пятом этаже без лифта не подходила — попробуй поднимись после такой операции.
Радомир пришёл к Клавдии с уже готовым решением.
— Клав, маме нужно… ей нужно где-то жить, пока она не окрепнет.
Клавдия сразу поняла, к чему он клонит.
— ТОЛЬКО НЕ У НАС, — она покачала головой. — Это невозможно.
— Почему? — Радомир смотрел умоляюще. — У нас две комнаты. Мама может жить во второй. Мы будем видеться только на кухне.
— Ты забыл, КАК мы с ней общаемся? — Клавдия повысила голос. — Мы друг друга терпеть не можем! Я даже в больнице не могла с ней нормально поговорить!
— Но она МОЯ МАТЬ — Радомир тоже начал заводиться. — И ей некуда идти!
— А как же санаторий? Или эти… реабилитационные центры?
— Денег нет, — Радомир устало потёр лицо. — Я уже всё проверил. Либо дорого, либо условия ужасные.
— А у меня ДОЛЖНЫ быть прекрасные условия? — Клавдия скрестила руки на груди. — Ты представляешь, что будет, если она переедет?
— Ты о чём вообще? — Радомир посмотрел на неё с недоумением. — Маме нужна помощь. Она больна. Неужели нельзя просто… ПЕРЕТЕРПЕТЬ?
— ТЫ не терпишь, — Клавдия ткнула его пальцем в грудь. — Это МНЕ приходится терпеть её постоянные докапывания, её манеру всё контролировать, её…
— Клав, — Радомир вдруг заговорил очень тихо, — она может умереть. Понимаешь? Умереть.
Клавдия замолчала. А что тут скажешь? Да, Серафима Витальевна может умереть. И её сын останется один. И будет винить себя — и, возможно, её — до конца жизни.
— А если она не захочет к нам? — всё-таки спросила Клавдия. — Ты же знаешь, она меня…
— Она согласна, — перебил Радомир. — Я уже говорил с ней.
Клавдия похолодела. Он уже всё решил. Уже поговорил с матерью. Уже пообещал ей… А её, Клавдии, мнение никто не спрашивал.
— Значит, вот так, да? Ты уже всё решил?
— Клав, ну не начинай, — Радомир поморщился. — Это форс-мажор. Другого выхода нет.
— Есть! — Клавдия почти кричала. — Снять ей квартиру на первом этаже. Найти сиделку. Самому к ней переехать, в конце концов!
— У нас нет денег на съём, — Радомир говорил терпеливо, как с ребёнком. — Сиделка стоит ещё дороже. А у мамы… У неё только пенсия.
Они спорили до хрипоты. Неделю, две. Все это время Серафима Витальевна жила в своей «хрущевке» на пятом этаже, куда Радомир ездил каждый день – привозил продукты, лекарства, помогал с уборкой.
Возвращался измотанный, с потухшими глазами, и снова начинал уговаривать Клавдию. А она предлагала варианты — один безумнее другого. Радомир отвергал их, повторяя, как заклинание: «Выхода нет. Это ненадолго. Потерпи».
А потом начал давить.
— Если ты любишь меня, ты поймёшь.
— Я никогда не думал, что ты такая… чёрствая.
— Моя мать может умереть, а ты думаешь только о своём комфорте.
Клавдия сопротивлялась, как могла. Но Радомир был неумолим. Он словно задался целью сломить её — измором, виной, манипуляциями.
И в один из вечеров она сдалась. Не потому, что поверила его обещаниям. А потому что не видела другого выхода из этой бесконечной осады. И потому что… да, где-то в глубине души боялась, что свекровь действительно умрёт, а Радомир будет винить в этом её.
— Хорошо, — сказала она, глядя в стену. — Пусть переезжает. На время. На два месяца, не больше. Потом мы найдём другое решение.
— Спасибо, — Радомир поцеловал её в висок. — Ты не пожалеешь, обещаю.
Но она уже жалела.
Серафима Витальевна переехала к ним через три дня. Её привезли на машине — бледную, исхудавшую, замотанную в три шали. Она оглядела квартиру критическим взглядом:
— Тесновато у вас все же. И пыли многовато. Мне нельзя пыль, у меня аллергия.
Радомир бросился извиняться, объяснять, что они оба работают, что не успели как следует убраться. Клавдия закатила глаза. Начинается. Это будут очень долгие два месяца.
Первые дни свекровь больше лежала. Радомир ухаживал за ней — носил еду, лекарства, помогал дойти до ванной. Клавдия старалась не попадаться на глаза, запираясь в спальне или задерживаясь на работе. Но потом Серафима Витальевна окрепла. И начала выползать из своей комнаты — всё чаще, всё увереннее. А с её появлениями начались и конфликты.
— Ты посуду моешь не так. Сначала стаканы, потом тарелки. Кто тебя учил так хозяйничать?
— У тебя руки все в трещинах. Ты что, крем не используешь? Так и до экземы недалеко.
— Пол мыть надо от дальнего угла к двери, а не как попало.
Клавдия сжимала зубы и молчала. Иногда огрызалась. Иногда уходила, хлопнув дверью. Радомир метался между ними, как и раньше, пытаясь сглаживать острые углы.
— Мам, не надо так с Клавой. Это ЕЁ дом.
— Клав, ну она просто пытается помочь. По-своему.
— Девочки, ну давайте жить дружно!
Два месяца. Клавдия считала дни, как заключённый. Шестьдесят дней, и свекровь уберётся из её дома, из её жизни. Она вытерпит. Она сильная.
Но когда истёк срок, и она спросила у Радомира, не пора ли его маме возвращаться домой, он замялся.
— Понимаешь, ей ещё нужна реабилитация. И врач сказал, что желательно ещё курс процедур пройти…
— То есть, ещё месяц? — Клавдия старалась говорить спокойно.
— Ну… может, чуть больше.
И вот тогда Клавдия впервые по-настоящему разозлилась.
Ещё месяц? А потом ещё? А потом «ей же одной тяжело в той квартире»? А потом «она уже привыкла у нас»?
— Радомир, мы договаривались на два месяца. Два! Я терплю твою мать, которая каждый день находит повод сказать мне гадость. Я уступила ей свой кабинет, из-за чего уже два месяца работаю на кухне. Я готовлю еду, которую не люблю, потому что «Радику нужно диетическое». Я терплю её недовольные взгляды, её замечания, её…
— Ну что ты завелась, — Радомир попытался обнять её. — Подумаешь, ещё немного…
— Сколько?! — Клавдия отстранилась. — Сколько ещё я должна это терпеть?
Радомир не ответил. И тогда Клавдия поняла: всё. Их «двухмесячное» соглашение превратилось в бессрочное. Но сама она уже была на пределе.
Развязка наступила в самый обычный вторник. Клавдия задержалась на работе, пришла уставшая. Хотелось просто поесть и лечь спать. Но на кухне её ждала Серафима Витальевна. Она восседала на табуретке, поджав губы.
— Опять поздно, — заметила она вместо приветствия. — Радик уже поужинал. И лёг. У него завтра работа.
— Хорошо, — Клавдия подошла к холодильнику. — Я сама себе что-нибудь разогрею.
— А посуда немытая стоит, — свекровь кивнула на раковину. — Так и будет до утра?
Клавдия сделала глубокий вдох. Спокойно, просто проигнорировать.
— Я помою, как поем.
— Ну что ты делаешь?! Руки то у тебя не из того места, — продолжала Серафима Витальевна, разглядывая её кисти. — Посуду и то не можешь нормально помыть — всё в разводах. Все не как у людей.
И тут Клаву прорвало. Все эти месяцы напряжения, сдерживания, молчаливого проглатывания обид — всё выплеснулось единым потоком.
— Знаете что, Серафима Витальевна? — она повернулась к свекрови. — Если вам не нравится, как я мою посуду — мойте сами. Если вам не нравятся мои руки — не смотрите на них. С меня хватит. Я терпела ваши придирки, ваши постоянные «советы», ваше… присутствие в МОЕМ доме. Но больше не буду. Если вам не нравится, как я живу — возвращайтесь к СЕБЕ!
Серафима Витальевна побледнела. Приложила руку к сердцу.
— Боже мой, как ты со мной разговариваешь? Я больной человек! У меня операция была!
— Да, была! Три месяца назад! — Клавдия уже не могла остановиться. — И с тех пор вы отравляете мне жизнь. Каждый день. Каждую минуту. И я устала!
На шум выскочил сонный Радомир.
— Что здесь происходит?
— Твоя жена… — начала Серафима Витальевна, всё ещё держась за сердце, — она кричит на меня! Оскорбляет! Я чувствую… мне плохо…
Радомир бросился к матери. Помог ей встать, повёл к комнате. На пороге обернулся, бросил Клавдии тяжёлый взгляд:
— Мы поговорим потом.
Клавдия осталась на кухне одна. Колотило. Руки тряслись. В голове стучало: «Что я наделала? Что я наделала?»
Но странное дело — за этим паническим вопросом пришло чувство… облегчения? Словно что-то, долго сдавливавшее грудь, наконец отпустило.
Она включила чайник. Нужно успокоиться. Подождать, пока Радомир уложит мать. Объяснить ему…
Объяснить что? Что она устала от его матери? Что хочет, чтобы та уехала? Он знает это и так. Но выбрал сторону матери.
Клавдия не выдержала. Она схватила телефон и хлопнула дверью. Пошло оно всё! Ноги сами несли её прочь от дома. Глаза щипало от злости, в висках стучало.
«Надо проветриться, — крутилось в голове. — Иначе я ей что-нибудь не то скажу. Или сделаю».
Она нарезала круги вокруг дома. Вечерний холодок остужал пылающие щёки, проветривал голову. Что делать дальше? Как жить в собственной квартире?
Вернувшись к подъезду через полчаса, Клавдия почувствовала себя увереннее. Разговор с Радомиром будет тяжёлым, но необходимым. Нельзя больше так.
Ключ привычно повернулся в замке, но дверь не поддалась. Заперто изнутри? Клавдия позвонила, постучала. За дверью послышались шаги.
— Кто там? — голос мужа звучал напряжённо.
— Как кто? Радомир, это я. Открывай.
Дверь приоткрылась, но лишь на ширину цепочки. В щели показалось лицо мужа — бледное, с решительно сжатыми губами.
— Клава, прости, но так будет лучше, — он говорил быстро, словно боялся передумать. — Маме нужен покой. Она очень расстроена. Давление подскочило.
— Что? — Клавдия не верила своим ушам. — Впусти меня немедленно. Это МОЯ квартира!
— Я знаю, знаю, — голос Радомира дрогнул. — Но сейчас маме правда нужен покой. Всего одну ночь, Клав. Переночуй у Миланы.
Дверь на секунду закрылась, потом открылась снова. Радомир протянул небольшую сумку.
— Я собрал самое необходимое. Твоя пижама, зубная щётка, крем…
Клавдия смотрела на сумку, не веря происходящему. В голове пульсировало: «Меня не пускают в мою квартиру. МЕНЯ. В МОЮ квартиру».
— Радомир, — её голос опасно затих, — ты понимаешь, что делаешь? Это МОЯ квартира. МОЯ.
— Клав, пожалуйста, — он избегал её взгляда. — Всего одна ночь. Я всё объясню завтра.
Сумка повисла между ними. Клавдия механически приняла её.
— Завтра, значит, — она смотрела прямо в глаза мужу. — Хорошо. Увидимся завтра.
Сколько бы ей ни было лет, как бы ни складывались её отношения со свекровью, какой бы невыносимой ни становилась ситуация — одно оставалось неизменным. Своя территория, свои правила. Когда-то бабушка отписала Клавдии эту квартиру, и с тех пор это был её дом. Одно-единственное место, где она чувствовала себя хозяйкой. И вот теперь… теперь оно тоже у неё отобрано?
Клавдия достала телефон, набрала номер Миланы.
— Привет. Можно к тебе? Переночевать. Иначе я её…
— Приезжай, — Милана всё поняла с полуслова. — Адрес помнишь?
— Помню. Буду через час.
Может и правда день вдали от этого дома, от Серафимы Витальевны, от всего происходящего поможет ей успокоиться. Собраться с мыслями. Решить, что делать дальше.
Но когда на следующий день она вернулась, ключ не поворачивался в замке.
Клавдия дёрнула дверную ручку раз, другой, потом ещё — замок не поддавался. Может, сломался? Да нет, не мог. Вчера же закрывался нормально.
