— Ма-а-ам, смотри, я нарисовал динозавра!
Костик тянет ко мне лист бумаги, испещрённый цветными пятнами. Киваю, улыбаюсь через силу, пытаюсь разглядеть в этой абстракции хоть что-то похожее на ящера.
— Очень красиво, солнышко.
Маленький Данилка у груди начинает ворочаться. Сейчас заплачет. Чувствую, как внутри нарастает паника — я ещё не успела доделать ужин, а скоро придёт Илья. Опять будет недоволен.
— Костик, иди пока порисуй ещё, хорошо? Мама освободится и посмотрит все твои картинки.
Сын недовольно надувает губы, но уходит в свой угол. А я, баюкая младшего одной рукой, второй пытаюсь помешивать суп. Получается плохо. Всё получается плохо.
Дни сливаются в один нескончаемый забег с препятствиями. Проснуться от плача в пять утра. Покормить. Переодеть. Приготовить завтрак Костику. Собрать его в садик. Отвести. Вернуться. Убраться. Постирать. Погладить. Сварить обед. Забрать Костика. Покормить. Поиграть. Уложить младшего. Не выспаться. И так каждый день, без перерывов, без выходных, без права на ошибку.
До декрета я работала бухгалтером. Планировала пойти на повышение, уже почти договорилась с начальством. А потом узнала, что беременна вторым. Илья был рад. Я тоже, наверное. Но теперь, в этом бесконечном колесе бытовых обязанностей, я иногда ловлю себя на мысли: а была ли это моя мечта — двое детей, кастрюли и вечная усталость?
Младший наконец отпускает грудь и задрёмывает. Осторожно перекладываю его в кроватку, стоящую в углу кухни. Не дышу несколько секунд, боясь, что проснётся. Не просыпается. Маленькая победа.
Быстро домешиваю суп. Накрываю на стол. Смотрю на часы — без пятнадцати семь. Илья придёт в семь. Успеваю застегнуть домашнее платье, убрать растрёпанные волосы в хвост, даже протереть стол от Костиных художеств.
Звук ключа в замке. Вздрагиваю. Хотя чего бояться? Просто муж пришёл домой.
— Привет, — Илья проходит на кухню, на ходу ослабляя галстук. — Что на ужин?
— Суп с фрикадельками, — улыбаюсь. — И пюре с котлетами.
Он кивает, садится за стол. Я наливаю ему суп, подаю хлеб. Зову Костика.
— Па-а-апа! — сын вбегает на кухню, с разбегу запрыгивает Илье на колени.
— Тише ты, медведь, — недовольно морщится муж, отодвигая ребёнка. — Дай поесть спокойно.
Костик обиженно сопит, но послушно садится на своё место. Я глажу его по голове, подмигиваю — мол, потом поиграете. Хотя знаю, что «потом» не наступит. Илья поест и уйдёт в комнату — смотреть телевизор или залипать в телефоне.
Данилка просыпается и начинает хныкать. Я вздыхаю, откладываю вилку.
— Илья, может, подержишь его немного? Я хоть поем нормально.
Муж поднимает на меня взгляд, будто я сказала какую-то несусветную глупость.
— Я только с работы. Целый день вкалывал, между прочим. Хочу спокойно поужинать.
— А я целый день отдыхала, да? — вырывается у меня.
— Ну, ты же дома сидишь, — пожимает плечами он. — Что тебе, трудно ребёнка подержать?
И столько в этой фразе непонимания, столько пренебрежения к тому, чем я живу последние месяцы, что внутри что-то обрывается. Но я молчу. Беру маленькогона руки, качаю. Он успокаивается. А я стою, глядя в окно, и думаю: «Когда всё стало так? Когда мы превратились в людей, которые не слышат друг друга?»
Илья доедает, отодвигает тарелку.
— Костлявые котлеты сегодня. И пюре пересолено.
Встаёт, идёт в комнату. Слышно, как включается телевизор. Костик ёрзает на стуле.
— Мам, можно я тоже пойду мультики смотреть?
— Конечно, солнышко.
Он убегает, а я остаюсь на кухне. С Данилкой на руках, с недоеденным ужином, с горой посуды в раковине. И впереди — ещё куча дел до ночи.
«Ты же дома сидишь». Эта фраза крутится в голове, как заевшая пластинка. Дома сижу. Да. На диване, с журналом и конфетами. У меня же декрет — сплошной отпуск.
— Мама, можно мне мультик? — Костик выглядывает из комнаты через полчаса. — Папа футбол смотрит.
— Иди на кухню, я тебе на планшете включу, — говорю я, перекладывая малыша в кроватку.
Уже девять вечера, а я только начала мыть посуду. Впереди ещё глажка, стирка, уборка… А в шесть утра всё сначала.
Каждый вечер я стою перед выбором. Что важнее — успеть перегладить рубашки Ильи или почитать сказку Костику? Разобрать завалы в ванной или поиграть с ребёнком в машинки? А если успею погладить и поиграть — надо бы ещё и с мужем поговорить. Только он обычно отмахивается: «Устал, потом».
И это «потом» не наступает никогда.
— Опять все рубашки не поглажены? — спрашивает Илья утром, перебирая свой гардероб. — Аня, ты вообще делаешь что-нибудь по дому?
Я молча смотрю на него. Что ответить человеку, который не видит очевидного? Не замечает вымытых полов, чистых окон, выглаженных брюк, приготовленных обедов? Я могу убиваться целый день, а он заметит только то, что я не успела.
— Прости, я вчера с Костиком занималась, — говорю в итоге. — Сегодня поглажу.
Илья недовольно качает головой, выбирает мятую рубашку, уходит в ванную. А я стою, смотрю ему вслед и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз слышала от него «спасибо». Или хотя бы «как ты, Ань?».
Не вспоминается.
— Аня, ты совсем себя запустила, — говорит моя мама, заехавшая помочь с детьми. — Бледная, круги под глазами. Илья-то помогает?
— Помогает, — вру я, не глядя ей в глаза. — Просто младший плохо спит ночами.
Мама качает головой, но не спорит. Я благодарна ей за помощь, но не хочу жаловаться. Почему-то кажется, что признаться в семейных проблемах — значит, расписаться в собственном поражении. Будто это я виновата, что муж не хочет быть отцом своим детям.
— Ты это… звони, если что, — мама неловко обнимает меня на прощание. — Я приеду. И папа приедет.
— Конечно, — улыбаюсь я. — Обязательно.
Но не звоню. Продолжаю тянуть всё сама. Водить Костика в садик, качать по ночам младшего, стирать, готовить, убирать. А потом выслушивать от Ильи, что дома бардак.
— В игрушках невозможно пройти, — возмущается он в очередной вечер. — У тебя же весь день свободный, неужели нельзя убрать нормально?
В этот раз я не молчу.
— Свободный? — переспрашиваю, и голос дрожит. — Илья, ты вообще представляешь, как я провожу день?
— Ну, гуляешь с детьми, готовишь… — он пожимает плечами. — Что такого?
— А ещё стираю, глажу, убираю, вытираю сопли, меняю подгузники, кормлю, укладываю, успокаиваю, читаю, рисую, — перечисляю я. — И так каждый день, без выходных, без перерывов на обед и без отпусков.
— Ой, только не начинай, — морщится он. — Подумаешь, домашние дела. У меня, между прочим, на работе тоже стресс. План по продажам, планёрки, отчёты.
— Я не говорю, что тебе легко, — вздыхаю я. — Просто мне нужна помощь. Я не справляюсь одна.
Он хмурится, смотрит на часы:
— Хорошо-хорошо. Что конкретно тебе нужно?
— Сейчас? — я теряюсь от неожиданного вопроса. — Ну, например, уложить Костика. Почитать ему сказку, пока я занимаюсь с младшим.
— Только не сегодня, — он качает головой. — У меня футбол важный. Завтра, ладно?
И уходит в комнату, включает телевизор погромче. А я стою на пороге, глотая обиду, и понимаю, что «завтра» не наступит. Как и «потом».
На следующий день я пробую ещё раз.
— Илья, можешь сегодня забрать Костика из садика? Мне нужно с младшим к врачу.
— Не могу, у меня встреча с клиентом, — отрезает он. — Попроси маму.
— Она на даче.
— Ну, такси вызови, что ли, — он раздражённо дёргает плечом. — Я не могу сорваться с работы по первому твоему слову. У меня, знаешь ли, тоже обязанности есть.
И снова я остаюсь одна со своими проблемами. Кручусь как белка в колесе, пытаясь успеть всё и везде. И с каждым днём чувствую, как внутри растёт глухое раздражение.
— Как дела, подруга? — Марина, моя бывшая коллега, заезжает к нам на выходных. — Ого, какой у тебя малыш вырос! А где Костик?
— С Ильёй гуляет, — отвечаю я.
Почему-то при ней не хочется жаловаться. Марина всегда была сильной, независимой. Когда её муж ушёл, она осталась с дочкой одна и справилась. Работает, успевает водить ребёнка на танцы, поддерживает квартиру в идеальном порядке. А я со всей поддержкой мужа еле держусь на плаву.
— Знаешь, когда ты вернёшься на работу? — спрашивает она, глядя, как я укачиваю Данилку. — Помнишь, тебя же на повышение хотели?
— Через полгода, наверное, — вздыхаю я. — Если примут обратно.
— Примут, куда денутся. Ты же отличный специалист.
Мне хочется верить ей, но внутренний голос шепчет: «Какой из тебя специалист? Ты и с домом-то не справляешься».
— Вернусь, конечно, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Не могу же я вечно сидеть в декрете.
Марина уходит, а я стою у окна, жду возвращения Ильи с Костиком и думаю — а справлюсь ли? Работа, дом, дети… Если сейчас, когда я занимаюсь только домом, у меня ничего не получается, что будет, когда добавится работа?
Но главное — не в этом. Главное — в том, что я всё время одна. Даже когда Илья рядом — я всё равно одна. Со своими проблемами, заботами, усталостью.
Я пробовала говорить. Пробовала просить. Пробовала даже требовать. Он кивал, обещал, а потом всё возвращалось на круги своя.
— Аня, где мои чистые футболки? — кричит Илья, вернувшись с прогулки. — Опять разбросала всё?
И что-то внутри меня щёлкает. Обрывается последняя ниточка терпения. Я молча смотрю на него, на раскрасневшегося с мороза Костика, на спящего в кроватке младенца. И вдруг, с пугающей ясностью понимаю — так дальше жить нельзя.
Этой ночью Данилка просыпается каждый час. То пить хочет, то мокрый, то просто поплакать решил. Встаю, качаю, кормлю, меняю. Снова укладываю. И так по кругу.
Илья спит. Даже не просыпается от детского плача. Или делает вид, что не просыпается. Иногда кажется, что у него какой-то особый дар — не слышать то, что не хочешь слышать.
К утру я как выжатый лимон. Глаза слипаются, руки трясутся. А впереди — обычный день, полный обычных забот.
— Мам, помоги мне найти зелёный карандаш, — Костик тормошит меня, когда я пытаюсь урвать пять минут сна, пока Данилка угомонился. — Мне в садик нужно.
Встаю. Ищу карандаш. Собираю сына в садик. Готовлю завтрак. Бужу Илью.
— Я опаздываю, — бросает он, на ходу проглотив кофе. — Что на обед будет?
— Не знаю ещё, — отвечаю устало. — Схожу в магазин, что-нибудь придумаю.
— У нас суп недоеденный стоит уже третий день, — он брезгливо морщится. — Ты хоть проверяешь, что в холодильнике?
Не отвечаю. Нет сил спорить, доказывать, что я, вообще-то, только вчера перебрала весь холодильник и выкинула всё просроченное. Включая тот самый суп.
— Пока, — Илья целует меня в щёку и уходит.
Этот поцелуй — как дежурный штамп в документе. Бессмысленный, но вроде так положено.
Отвожу Костика в садик. Он всю дорогу спрашивает, куда делся зелёный карандаш и почему мы не можем пойти в зоопарк. Я отвечаю что-то невнятное, думая о том, сколько дел меня ждёт дома.
Данилка засыпает в коляске. Маленькое чудо. Обычно он орёт всю дорогу.
Захожу в магазин, набираю продукты. Кассирша сочувственно смотрит на меня:
— Тяжело вам, видно. С малышом-то.
Киваю, не вдаваясь в подробности. Не рассказывать же ей, что тяжело не с малышом. Тяжело с ощущением, что ты одна тянешь весь воз. Что тебя не замечают. Не ценят. Не помогают.
Дома раскладываю продукты, ставлю суп. Данилка просыпается и требует внимания. Беру его на руки, пытаюсь одновременно помешивать суп и отвечать на сообщения в телефоне. Мама спрашивает, как дела. Подруга зовёт на день рождения. Заведующая садиком напоминает о взносах.
В какой-то момент понимаю, что больше не могу. Просто физически не могу. Хочется лечь и закрыть глаза. И чтобы всё исчезло — грязная посуда, разбросанные игрушки, непомытый пол, неразобранное бельё. И чувство вины за всё это.
Выключаю плиту. Беру Данилку, иду в комнату. Сажусь на пол, среди Костиных машинок и кубиков. Малыш доволен — я наконец-то с ним играю, а не бегаю туда-сюда. Улыбается беззубым ртом, агукает.
И впервые за долгое время я просто сижу и смотрю на своего ребёнка. Не между делами, не на бегу, а по-настоящему. Замечаю, какие у него глаза — синие-синие, как у Ильи. Какие пальчики — крохотные, цепкие. Как он смешно морщит нос, когда улыбается.
И что-то внутри меня отпускает. Какая-то пружина, которая держала меня в постоянном напряжении.
«А ведь это и есть самое важное, — думаю я. — Вот он, маленький человек, которому нужна именно я. Не постиранные вещи, не вымытые полы — я».
Обедать мы не готовим. Данилку я кормлю грудью, а сама перехватываю бутерброд. Полы не мою. Посуду не трогаю. Бельё так и лежит горой на стуле.
Вместо этого я играю с сыном. Рассматриваю с ним картинки в книжке. Пою песенки. А когда он засыпает, я просто лежу рядом и смотрю, как он дышит. И думаю: «Почему я раньше не останавливалась? Почему не позволяла себе просто быть мамой, а не домработницей?»
За Костиком иду в садик с Данилкой на руках. Воспитательница смотрит удивлённо:
— Анна Сергеевна, а где ваша коляска?
— Дома оставила, — улыбаюсь я. — Решили сегодня просто так прогуляться.
Костик радуется, что я за ним пришла без спешки. Обычно выдёргиваю его одним из последних, вечно опаздывая и нервничая. А сегодня пришла пораньше, с улыбкой, не дёргаю и не торопу.
По дороге домой мы заходим в парк. Минут на пятнадцать, не больше, но Костику и этого хватает, чтобы почувствовать — мама сегодня другая. Спокойная. Настоящая.
Дома он показывает мне свои рисунки, а я не думаю про ужин и уборку. Просто сижу рядом, хвалю, обнимаю. Данилка лежит на одеяле, пускает пузыри и тоже радуется нашему вниманию.
Мы играем в конструктор, и я не замечаю, как летит время. Спохватываюсь только когда слышу ключ в замке. Илья.
Прислушиваюсь к себе — нет привычного страха, что он увидит беспорядок и будет недоволен. Почему-то сегодня мне всё равно, что он скажет.
Илья входит в комнату и застывает на пороге. Оглядывается. На полу — Костины игрушки. На столе — крошки от нашего перекуса. В раковине — гора посуды. На диване — неразобранное бельё.
— Что здесь произошло? — спрашивает он с недоумением. — Ты что, совсем забила?
— Нет, — говорю спокойно, продолжая строить с Костиком башню из кубиков. — Просто поняла, что важнее. Ты ведь всё равно не заметишь разницы.
Он смотрит на меня с изумлением. Видно, что не может понять, что происходит.
— Ужин не готов? — спрашивает растерянно.
— Не готов, — подтверждаю я. — Но там есть колбаса в холодильнике и хлеб. Можешь сделать бутерброды.
— Аня, ты в порядке? — он подходит ближе, присаживается на корточки рядом. — Что случилось?
— Ничего особенного, — пожимаю плечами. — Просто я поняла, что если делать всё одной — то нужно расставлять приоритеты. А мои дети важнее, чем чистые полы.
— Но ведь можно и то, и другое, — хмурится он. — Раньше у тебя получалось.
— Раньше я разрывалась на части, — говорю тихо. — А теперь не хочу. Не могу больше.
Костик смотрит на нас, не понимая, почему мы вдруг стали серьёзными. Данилка начинает хныкать — чувствует напряжение.
— Я не понимаю, о чём ты, — Илья встаёт, отходит к двери. — Но если ты думаешь, что это нормально — жить в таком бардаке…
— А если ты думаешь, что нормально приходить домой и только требовать — то мы оба ошибаемся, — перебиваю его. — Вот в чём дело, Илья. Я устала жить так! Когда один только даёт, а другой только берёт.
Он молчит. Переваривает мои слова. А я вдруг понимаю, с пугающей ясностью: он вообще не в игре. Он просто пришёл отдохнуть. А семья — это когда двое. А не когда один пашет, а второй сидит в телефоне.
Вечер проходит в странном напряжении. Илья молча делает себе бутерброды, сидит в телефоне, иногда поглядывая на меня и детей. Я укладываю Костика, читаю ему сказку, пою Данилке колыбельную. Не бегу мыть посуду, не кидаюсь застирывать пятна на Костиной футболке, не пылесошу рассыпанные крошки.
Просто делаю то, что давно хотела — сижу рядом с детьми, пока они засыпают. Вдыхаю запах Костиных волос, глажу крохотные пальчики Данилки. Чувствую, как они дышат, сопят, ворочаются. Вбираю в себя эти моменты, которые всегда упускала в бесконечной погоне за чистотой и порядком.
Илья заглядывает в детскую, когда я уже собираюсь выходить:
— Они спят?
— Да, — киваю я. — Оба.
— Хорошо, — он мнётся в дверях. — Слушай, Ань… то, что ты сказала сегодня. Ты это серьёзно?
— Абсолютно, — отвечаю я, проходя мимо него на кухню. Хочу наконец поужинать, хотя бы тем же бутербродом.
Он идёт за мной:
— Но я же работаю. Обеспечиваю семью. Что ещё я должен делать?
— Быть отцом, — говорю просто. — Мужем. Партнёром. А не гостем, который приходит с работы и требует обслуживания.
— Я не требую…
— Требуешь, — перебиваю его. — Каждый день. Ужин, чистые рубашки, убранный дом. А сам что делаешь для семьи, кроме денег?
Он молчит. Я вижу, как в его глазах мелькает обида, недоумение, даже злость.
— Я, между прочим, тоже устаю, — говорит наконец. — Ты думаешь, легко весь день впаривать клиентам товар? Выслушивать претензии? Терпеть начальство?
— Не думаю, что легко, — соглашаюсь я. — Но и мне нелегко. Я тоже работаю. Без выходных, отпусков и перерывов на обед. И мне тоже нужна поддержка. Помощь. Понимание.
— Чего ты от меня хочешь? — он разводит руками. — Конкретно?
— Хочу, чтобы ты был здесь, — говорю я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Не только телом, но и душой. Чтобы замечал не только грязную посуду, но и меня. Чтобы помогал не только деньгами, но и делами. Чтобы был отцом своим детям, а не просто человеком, который живёт с нами под одной крышей.
Он хмурится, отводит взгляд:
— Это всё слова, Ань. Красивые, но абстрактные. Что конкретно ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты хотя бы раз в неделю сам укладывал Костика. Читал ему. Играл с ним, — начинаю перечислять я. — Хочу, чтобы ты иногда подержал Данилку, пока я принимаю душ. Хочу, чтобы ты спросил, как прошёл мой день. Хочу, чтобы ты заметил, когда я сделала новую причёску или надела красивое платье. Хочу, чтобы мы иногда разговаривали — не о бытовухе, а о нас.
— Ладно, — он кивает. — Я постараюсь.
Эту фразу я слышала уже сотню раз. «Постараюсь». И ничего не менялось.
— Нет, Илья, — качаю головой. — Не «постараюсь», а «буду». Или мы разъедемся.
— Что? — он опешил. — Из-за того, что я не играю с Костиком?
— Из-за того, что я чувствую себя одинокой в собственной семье, — говорю тихо. — Из-за того, что ты не видишь, как я устала. Как мне тяжело. Как я задыхаюсь в этом замкнутом круге — дети, дом, готовка, уборка. Без единой передышки, без помощи, без поддержки.
Он садится напротив, трёт виски:
— Я не думал, что всё так плохо.
— Потому что не смотрел, — пожимаю плечами. — Не замечал.
Мы долго молчим. Я жую бутерброд, он вертит в руках телефон. Потом вдруг говорит:
— Знаешь, мой отец никогда не занимался нами с сестрой. Приходил с работы, ужинал и смотрел телевизор. Мама всё делала сама. И мне казалось, что так и должно быть. Что это нормально.
— Это не нормально, — качаю головой. — Это неправильно. И я не хочу так жить. И не буду.
— Я понял, — он кивает. — Правда, понял. Дай мне шанс всё исправить.
— Последний, — говорю твёрдо. — Я не собираюсь вечно ждать, пока ты созреешь для роли мужа и отца.
Он встаёт, подходит ко мне, обнимает за плечи:
— Спасибо, что не молчала. Что сказала прямо. Я… попробую быть лучше.
— Не лучше, — поправляю его. — Просто собой. Настоящим. Рядом.
Прошла неделя. Илья действительно старается. Играет с Костиком, иногда берёт на руки Данилку, даже помыл посуду пару раз. Неумело, криво, но помыл.
Конечно, не всё идеально. Вчера мы поругались — я попросила его забрать Костика из садика, а он забыл. Пришлось срочно звонить маме. Но впервые он не стал оправдываться и винить меня. Просто признал, что облажался и извинился.
Маленький шаг. Но шаг вперёд.
Сегодня утром, пока дети ещё спят, я достаю блокнот и ручку. Сажусь за кухонный стол и пишу два варианта:
Оставить всё, как есть. Жить дальше
Выставить жёсткие границы. Или уходить.
Илья заходит на кухню, заглядывает мне через плечо:
— Что пишешь?
— Планы на будущее, — отвечаю честно.
— И что решила? — он наливает себе кофе, присаживается рядом.
Я смотрю на него. На наш кухонный стол с крошками от вчерашнего ужина. На детский стульчик с прилепленной кашей. На полотенце с пятнами. На обычную, несовершенную, настоящую жизнь.
— Ещё не решила, — говорю я. — Но точно знаю, что больше не буду так жить. Семья — это двое. А не один работник и один король.
Он смотрит на меня долго, внимательно. Потом кивает:
— Согласен. Полностью.
Из детской доносится плач Данилки. Начинается новый день, полный обычных забот и хлопот. Но что-то изменилось. Внутри меня. Между нами. В воздухе, которым мы дышим.
Илья допивает кофе, встаёт:
— Я пойду к нему. А ты посиди ещё, доешь свой завтрак.
Он выходит, а я остаюсь одна на кухне. Слышу, как он разговаривает с сыном — неумело, немного смущённо, но искренне. И впервые за долгое время чувствую проблеск надежды.
Я не знаю, что будет дальше. Справится ли Илья с новой ролью. Хватит ли у меня терпения дать ему время на перемены. Смогу ли я сама отпустить контроль, позволить ему делать по-своему, а не «как правильно».
Но я знаю точно: так, как было, больше не будет. Теперь или вместе — или никак.
