Виктор проснулся от тишины. Несколько секунд лежал, глядя в потолок, пытаясь понять, что не так. А потом дошло – Ольги нет. В квартире непривычно пусто, только тикают часы на кухне да шумит лифт за стеной.
Как она сказала вчера? «Хочу отпуск. От тебя.» Просто и спокойно, будто сообщила прогноз погоды. И он не нашелся, что ответить – стоял, как дурак, в дверях кухни, глядя на её прямую спину в этом новом красном платье, на высокий хвост, открывающий шею.
Валя тогда быстро засобиралась, а Ольга провожала её как ни в чем не бывало. Потом вернулась на кухню, начала убирать чашки. Он смотрел на её точные, уверенные движения и не узнавал – будто другая женщина поселилась в его доме.
В ванной он столкнулся с собственным отражением: помятое лицо, щетина, растерянный взгляд. В шкафчике непривычно пусто – исчезли баночки и тюбики, которые всегда раздражали своим количеством. Остались только его бритва, лосьон после бритья, дезодорант.
– Я у Вали поживу, – сказала она вечером, складывая вещи в небольшую сумку. – Ей все равно одной тоскливо в трехкомнатной.
– А мне, значит, не будет? – вырвалось у него.
Она подняла глаза – спокойные, чужие: – А ты хотел свободы. Вот и проверишь, каково это – быть по-настоящему свободным.
Он смотрел, как она складывает белье, книги, косметичку. Аккуратно, методично – как делала всё в их совместной жизни. Хотел спросить «почему?», но язык не поворачивался. Да и что тут спрашивать? Сам ведь начал эту историю с отпусками.
В спальне опустела половина шкафа. В ванной исчез халат. На кухне не осталось любимой чашки. Она убирала следы своего присутствия – не демонстративно, а буднично, словно готовилась к этому давно.
На работе Михалыч встретил его непривычно серьезным взглядом: – Что-то ты сам не свой сегодня, Вить. Случилось чего?
Виктор молча смотрел в окно. За стеклом все те же тополя, то же здание проходной, привычный заводской двор. Только внутри что-то надломилось.
– Ольга ушла. К подруге пожить.
– Как это? – Михалыч даже привстал. – Из-за твоей поездки, что ли?
– Говорит, тоже хочет отпуск. От меня.
Михалыч помолчал, потом осторожно произнес: – Знаешь, иногда шаг назад – это самый верный способ разбежаться. Точно тебе это надо?
В кабинете Виктор попытался сосредоточиться на бумагах, но строчки расплывались перед глазами. Вспомнилось вдруг, как познакомились – он тогда часто «случайно» заходил в колледж, где она только начала преподавать. Молодая, яркая, она читала лекции с таким увлечением, что даже самые отъявленные двоечники слушали, раскрыв рты.
«Знаешь,» – сказала она однажды, когда они допоздна сидели в пустой аудитории, – «я хочу написать книгу. О современной литературе, но не занудную, а живую. Чтобы читалась как роман.»
Когда она успела перестать мечтать? Когда её глаза утратили тот особенный блеск? И главное – почему он не заметил?
Вечером в пустой квартире было особенно тоскливо. Он включил телевизор – просто для шума. Открыл холодильник – пусто, только банка маринованных огурцов да заветренный сыр. Раньше Ольга всегда готовила с запасом на пару дней вперед.
Сын позвонил ближе к ночи: – Пап, ты как там? Мама сказала, что вы… решили отдохнуть друг от друга.
– Нормально, – он стоял у окна, глядя на огни ночного города. – Просто небольшая пауза. Всем иногда нужно пространство.
– Ага, – в голосе сына слышалось сомнение. – Слушай, может, к нам заедешь? Димка по тебе соскучился.
– Завтра, ладно? – Виктор потер переносицу. – Сейчас голова не варит.
После разговора он долго сидел в темноте. В голове крутилось: «Отдохнуть друг от друга». Как будто можно отдохнуть от части себя.
Утром его разбудил звонок из министерства – внеплановая проверка. На совещании он путал цифры, забывал имена. Михалыч то и дело подсказывал, выручал. После работы уговорил пойти в бар – впервые за много лет.
– Знаешь, что самое паршивое? – Виктор крутил в руках стакан с минералкой. – Я ведь правда думал, что мне нужна свобода. А теперь её столько, что хоть в окно выбрасывай.
Вечером он все-таки поехал к сыну. Димка встретил его радостным визгом, с порога потащил смотреть новый планшет. Виктор смотрел на сына и и думал, про себя – того, прежнего, когда все только начиналось. Когда они с Ольгой были молодыми, спорили о книгах до хрипоты, строили планы…
– Пап, – сын проводил его до машины. – Знаешь, мама ведь тоже к нам заходила сегодня. Другая какая-то стала. Живая.
– В смысле?
– Ну… помнишь, она все хотела на курсы записаться? Английский там, или йога… я уж не помню, если честно. А потом вечно откладывала – то я маленький был, то ремонт, то ещё что-то. А сейчас записалась. И в театр ходит. И книжку какую-то пишет.
Виктор вспомнил – точно, была у неё мечта написать книгу о современной литературе. Когда она успела об этом забыть? Когда они оба успели забыть о том, какими были?
Возвращаться в пустую квартиру не хотелось. Он проехал мимо дома, потом еще круг, еще один. Город готовился ко сну – гасли окна, пустели улицы. Возле книжного магазина горел одинокий фонарь. Когда-то они часто заходили сюда после работы – Ольга выбирала новинки, он делал вид, что это слишком долго, но на самом деле любил смотреть, как она перебирает книги, рассказывает про авторов…
Он притормозил, вышел из машины. Сквозь витрину был виден знакомый профиль – Ольга стояла у полки с современной поэзией, листала какой-то сборник. В красном платье, с новой стрижкой – незнакомая, красивая, свободная.
Над дверью звякнул колокольчик. Она обернулась – и на секунду в её глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность.
– Витя? Ты что здесь делаешь?
– Книгу хотел купить, – соврал он первое, что пришло в голову. – Про современную литературу.
Она помолчала, разглядывая его будто впервые.
– Зачем?
– Чтобы понять… – он запнулся. – Чтобы понять, о чем ты хотела написать свою книгу.
В воскресенье он поехал на дачу – один. Калитка встретила знакомым скрипом. Участок уже зарос сорняками, прошлогодняя листва лежала неопрятными кучами. У крыльца одиноко торчали тюльпаны – те самые, которые Ольга сажала прошлой осенью.
«Здесь будет цветник», – вспомнил он её слова. Каждый год она что-то планировала, мечтала, раскладывала на земле камешки, размечая будущие клумбы. А он только кивал – некогда, потом, да зачем столько возни?
В домике пахло сыростью и запустением. На столе – пыльная чашка. Прошлогодний календарь на стене, исчерканный записями: «полить пионы», «обрезать смородину», «купить удобрения»…
Он взял лопату, вышел в сад. Начал перекапывать землю под будущие грядки – как делал каждую весну. Земля была тяжелой, влажной. Работа шла медленно, но он упрямо вгрызался в почву, словно пытаясь докопаться до чего-то важного.
Зазвонил телефон – дочь.
– Пап, ты где? Мы с Димкой к тебе заехали, а дома никого.
– На даче.
– Один? – в её голосе прозвучало удивление.
– Грядки копаю.
– Пап… – она помолчала. – Я маму вчера видела. В театре.
Он замер с лопатой в руках:
– И как она?
– Знаешь, она там с коллегами была. Что-то обсуждали, спорили… Я давно её такой не видела. Она раньше всегда такая была – на лекциях, со студентами. А потом как-то…
– Потускнела, – закончил он за неё.
– Да. А сейчас будто снова загорелась.
После разговора он сел на старую скамейку у забора. Достал сигареты – впервые за много лет захотелось курить. В соседнем саду играла музыка, молодой женский голос что-то напевал. Он вспомнил, как Ольга пела, когда они только поженились. У неё был красивый голос, чистый, звонкий. Когда она перестала петь?
Небо затягивало тучами. Накрапывал дождь, но он не уходил в дом. Сидел, курил, смотрел на пустые грядки. Вспоминал, как они планировали здесь беседку, качели для внуков, большой цветник… Столько планов – и все откладывали на потом.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Ольги: «Заеду за вещами. Ты сегодня дома будешь?»
Он начал печатать «Я на даче», остановился. Подумал. Написал: «Приезжай сюда. Тюльпаны зацвели – те, что ты сажала».
Ответ пришел не сразу: «Зачем?»
«Хочу тебе кое-что показать».
Пока ждал, взялся за работу – с остервенением выпалывал сорняки, разгребал прошлогоднюю листву. Через час участок было не узнать.
Он услышал звук подъезжающей машины. Скрипнула калитка. Знакомые шаги по гравийной дорожке.
– Что ты хотел… – она осеклась, увидев расчищенные грядки.
Он обернулся. Она стояла у куста смородины – в джинсах, с новой стрижкой, какая-то незнакомая и удивительно юная.
– Помнишь, ты говорила про цветник? – он махнул рукой в сторону вскопанной земли. – Я тут подумал… может, самое время?
– Витя…
– Подожди. Дай договорить, – он вытер пот со лба, размазывая грязь. – Я ведь все понял. Там, в Сочи. Когда сидел один в кафе, ходил по набережной… Понял, что свобода – это не когда один. А когда можешь быть собой. Настоящим.
Она молчала, теребя ремешок сумки.
– А я не давал тебе быть собой. Все эти годы. Ты хотела писать книгу – я говорил «зачем?». Хотела учиться чему-то новому – я отмахивался. Хотела путешествовать – я находил причины отложить…
Первые капли дождя упали на землю, оставляя темные пятна на сухой почве.
– Знаешь, что я еще понял? – он поднял с земли какой-то росток. – Что любовь – она как этот цветок. Её нужно растить. Каждый день. А я думал – посадил однажды, и пусть растет само.
Дождь усиливался. Крупные капли падали на её волосы, футболку, щеки. Или это слезы?
– Я не прошу тебя вернуться, – он улыбнулся. – Просто… может, попробуем вырастить что-то новое? Ты будешь писать свою книгу, ходить на курсы, в театр. А я научусь… научусь быть не просто фоном для твоей жизни. Стану партнером. Тем, кто растит сад вместе с тобой. Господи, я так говорю… никогда так не говорил, — усмехнулся он.
Дождь превратился в настоящий ливень. Они побежали к дому, промокшие, перепачканные землей. В домике было темно и прохладно. Ольга прошлась по комнате, расставляя по местам вещи. Раздернула занавески. Поставила на полку старую вазу.
– Помнишь, как мы здесь первое лето жили? – она остановилась у окна. – Крыша текла, печка дымила…
– А ты все равно была счастлива, – он достал из шкафа старое полотенце. – Говорила – это наше собственное место, с нуля, только наше.
– Да, – она вытирала волосы, и на секунду он увидел в ней ту девчонку, которая когда-то развешивала занавески на окнах. – Знаешь, я ведь поэтому и ушла. Чтобы найти что-то своё. Только своё.
За окном громыхнуло. Ольга вздрогнула – она всегда боялась грозы.
– Чайник еще работает? – спросила она, пытаясь скрыть смущение.
– Вроде да. Только чая нет.
– В сумке есть. Я всегда… – она осеклась.
– Всегда носишь с собой, – закончил он. – На всякий случай.
Она достала пакетик любимого зеленого с жасмином. Звякнула чашка о блюдце.
– Я тут на днях свои конспекты разбирала, – она грела руки о чашку. – Нашла старую тетрадь. Помнишь, я начинала писать про современную поэзию?
– И что?
– Перечитала. Знаешь… неплохо получалось. Живо, интересно. Даже жаль, что забросила.
– Так напиши.
Она подняла глаза: – В пятьдесят лет?
– А что? Сама говорила студентам – Гоголь сжег второй том, чтобы начать заново.
– Ты помнишь? – в её голосе прозвучало удивление.
– Я многое помню, – он сел напротив. – Например, как ты объясняла про Ахматову. Про то, что настоящая любовь – это не когда вместе, а когда рядом. Чтобы было куда расти.
За окном постепенно светлело. Дождь превратился в морось, сквозь тучи пробивалось солнце. Пахло мокрой землей и прелыми листьями.
– Я поняла за эти дни, – Ольга отставила пустую чашку, – иногда нужно уйти, чтобы вернуться. И вспомнить про себя.
– А ко мне вернуться? – вырвалось у него.
Она встала, подошла к окну. За стеклом поблескивали капли, в них преломлялся свет, создавая крошечные радуги.
– Помнишь, ты спрашивал, почему я так спокойно отпустила тебя в тот отпуск?
Он кивнул.
– Потому что знала – это единственный способ. Для нас обоих. Ты должен был понять, как это – быть одному. А я… я должна была понять, как это – быть собой.
– И как? – он тоже встал, подошел ближе.
– Странно. Страшно. Интересно, – она улыбнулась. – Я хожу на курсы психологии. Представляешь, оказывается, все мои методики преподавания – они во многом оттуда. Я просто не знала.
– А книга?
– Начала писать. Пока наброски, но… – она замялась. – Валя говорит, получается что-то интересное.
Они стояли у окна – так близко, что он чувствовал запах её волос. Тот же шампунь, та же привычка закладывать прядь за ухо. Все то же, но будто новое, незнакомое.
– Я скучал, – сказал он тихо и едва сдержался, чтобы не поцеловать ее в шею.
– По борщам и глаженым рубашкам?
– По тебе. Настоящей. Той, в которую влюбился двадцать пять лет назад. Которая читала стихи взахлеб и спорила о книгах до хрипоты.
Она повернулась к нему: – А я скучала по тому парню, который прибегал на мои лекции и делал вид, что случайно.
За окном снова выглянуло солнце. Лучи упали на мокрую землю, на вскопанные грядки, на одинокий росток лилии.
– Знаешь, – Ольга провела пальцем по запотевшему стеклу, – у моих любимых лилий есть одна особенность. Они не любят, когда их пересаживают. Но если уж пустили корни на новом месте – растут как сумасшедшие.
– Намекаешь?
– Констатирую, – она впервые за все время по-настоящему рассмеялась. – Кстати, если собираешься делать здесь цветник… тебе понадобится специалист.
– Думаешь, справимся?
– С цветником?
– С нами.
Она помолчала, глядя на участок, на старый дом, на небо, расчерченное последними каплями дождя.
– Знаешь, в чем наша ошибка была? Мы хотели быть идеальной семьей. А надо было просто быть живыми. Со всеми ошибками, сомнениями, поисками. Как эти лилии – расти, тянуться к солнцу, пускать корни. По-настоящему.
