— Ты что, слепой?! Грязь под ногами не видишь? — Нина сжала половник так крепко, что костяшки побелели.
Виктор даже не поднял глаз от телевизора, где крутили какую-то передачу про рыбалку.
— И что с того? Ты же дома сидишь, тебе что, трудно пропылесосить?
— Дома сижу?! — голос Нины взлетел до потолка. — Я с семи утра стираю твои носки, глажу рубашки, готовлю тебе завтрак!
— Ну и что тут такого? Женское дело.
Она поставила кастрюлю на плиту с таким грохотом, что соседская собака за стеной залаяла.
— Женское дело, говоришь? А ты что, мужик декоративный?
Виктор наконец обернулся, лицо недовольное, как у ребёнка, которого отвлекли от игрушек.
— Ты чего разорались? Я на заводе всю жизнь горбатился, а теперь на пенсии не могу спокойно телек посмотреть?
— А я что делала? На курорте загорала?
— Не сравнивай! Я деньги в семью приносил, а ты…
— А я что? Доедай, что сама сготовлю!
Нина швырнула половник в раковину, тот звякнул о кастрюли, как колокол на пожаре.
Виктор пожал плечами и снова уткнулся в экран. Передача продолжалась, рыбаки что-то говорили про червяков и насадки, а в квартире повисла тишина, тяжёлая, как свинцовая гиря.
— Знаешь что, Витя, — начала Нина после паузы, голос у неё стал спокойным, что почему-то показалось опаснее крика, — а ведь ты прав.
Он хмыкнул, не отрываясь от телевизора:
— Наконец-то до тебя дошло.
— Да, дошло. — Она вытерла руки о передник. — Дошло, что сорок лет я была твоей прислугой.
— Что за чушь ты мелешь?
— Не чушь, Виктор Петрович. Самая что ни на есть правда. — Нина развязала передник и аккуратно повесила его на крючок. — Сорок лет я вставала в шесть утра, чтобы успеть всё сделать до того, как ты проснёшься. Стирала, гладила, готовила, убирала. А ты в это время…
— Работал! — рявкнул он, но в голосе прозвучала неуверенность.
— Работал на заводе восемь часов. А я дома — круглые сутки. Выходных у меня не было никогда. Отпусков тоже. И что я за это получала?
— Всё в доме было! Одеться есть во что, поесть есть что!
— Это называется «содержать». Как собачку содержат. Кормят, но погладить забывают.
Виктор наконец выключил телевизор. Повернулся к жене, нахмурился.
— Ты того… не перебарщиваешь? Нормальная семья у нас. Как у всех.
— Как у всех? — Нина усмехнулась. — Тамара вчера рассказывала, что её Серёжа посуду моет. Каждый день. А твой последний раз посуду мыл… когда? Десять лет назад?
— Мужики посуду не моют.
— А женщины что, роботы? Антошка у Петровых полы моет, Мишка у Сидоровых ужин готовит. А мой муж…
— И что, теперь я должен, как баба, по кухне бегать?
Нина посмотрела на него долго, изучающе. На лысеющую макушку, на растопыренные по бокам кресла ноги, на брюшко, которое натянуло майку.
— Знаешь, Витя, давай я тебе обед не буду готовить. А ты мне пол не будешь мыть. Справедливо?
— Ты что, рехнулась?
— Наоборот, впервые за много лет почувствовала себя в своём уме.
Она взяла ключи со столика в прихожей.
— Иду в магазин. К твоему приходу вернусь.
— А обед?
— Какой обед, Виктор Петрович? Ты же сказал — женское дело. Значит, мужское дело — самому себе обед состряпать.
Дверь хлопнула. Он остался один в гулкой квартире, где стрелки на часах отбивали тишину и виднелись грязные следы его ботинок на линолеуме.
Виктор посидел минут пять, уставившись в выключенный телевизор. Потом включил обратно, но программа уже закончилась, крутили рекламу стирального порошка. Какая-то тётка радостно рассказывала, как отстирала пятна.
— Ну и дуры, — пробормотал он. — Радуются стирке.
Живот заурчал. Виктор поднялся, побрёл на кухню. Открыл холодильник — там красовались кастрюльки с вчерашним борщом, миска с котлетами, банка с огурцами. Всё накрыто, всё аккуратно. Как всегда.
Он достал котлету, понюхал. Нормальная. Откусил. Холодная, конечно, но съедобная. Постоял, жуя, посмотрел на плиту. Никогда особо не задумывался, как это всё работает. Нина включает какие-то ручки, шкварчит что-то на сковородке, а он приходит — стол накрыт.
— Ладно, — решил он. — Разогрею в микроволновке.
Но микроволновки у них не было. Нина всегда говорила — дорого, да и не нужно. Теперь Виктор впервые подумал: а может, она просто не хотела лишних хлопот? Ещё одну штуку мыть, протирать.
Достал сковородку. Тяжёлая, чугунная, ещё от свекрови досталась. Поставил на конфорку, кинул котлету. Она зашипела и тут же пригорела с одной стороны.
— Чёрт!
Он попытался её перевернуть вилкой, но котлета развалилась пополам.
В это время дверь щёлкнула. Нина вернулась. Пакетов в руках не было.
— Как дела, кулинар? — спросила она, оглядывая кухню.
На плите дымилась сковородка, по квартире разносился запах подгоревшего мяса. Виктор стоял над плитой с растерянным видом, держа в руке развалившиеся куски котлеты.
— Ты же не выключила газ! — обвинил он.
— Выключила. — Нина подошла к плите, повернула ручку. — Ты включил. Сильно включил.
— А как надо было?
— Потише. На слабом огне.
— Откуда я знаю?
Нина молча взяла губку, начала оттирать подгоревшие куски от сковородки.
— Стой, — остановил её Виктор. — Я сам.
Она замерла, губка в воздухе.
— Сам?
— Ну… я же испачкал.
Он взял у неё губку неловко, как чужой предмет. Потёр сковородку пару раз, размазал жир по поверхности.
— Не так, — вздохнула Нина. — Сначала замочить надо. Потом моющим средством.
— А ты… научишь?
Виктор произнёс это с таким видом, будто просил объяснить дифференциальные уравнения.
Нина отошла к окну, постояла молча.
— Научу, — сказала наконец. — Но при одном условии.
— Каком?
— Завтра ты встаёшь в семь утра и делаешь завтрак. Сам. Полностью.
Виктор хотел возмутиться, но посмотрел на жену. Она стояла к нему спиной, смотрела в окно, где Тамара с соседнего подъезда развешивала бельё.
— Ладно, — согласился он. — Попробую.
Утром в половине седьмого Виктор проснулся от будильника. Нина лежала рядом, не шевелилась, но он чувствовал, что она не спит.
— Нин, а как яичницу делать?
— Сам разберёшься, — пробормотала она в подушку.
На кухне он долго рассматривал сковородку, словно видел её впервые. Налил масло — слишком много. Разбил яйцо — скорлупа упала в сковородку.
— Блин!
Пытался выловить кусочки скорлупы ложкой, но они ускользали. Яйцо тем временем интересно шипело и пузырилось.
— Нина! — заорал он. — Тут что-то не так!
Никто не отозвался. Виктор в панике выключил газ, но яичница уже превратилась в бурую корочку с белыми вкраплениями.
Когда Нина вышла к завтраку, на столе стояла тарелка с чем-то чёрным и хрустящим.
— Это что?
— Яичница, — виновато сказал Виктор.
Она взяла вилку, попробовала. Скривилась.
— Солить забыл.
— А когда солить-то надо?
— В процессе. И огонь убавлять нужно было.
За завтраком они молчали. Нина жевала подгоревшую яичницу, Виктор ковырял свою порцию, мрачнее тучи.
— Ладно, — сказал он наконец. — Научи нормально.
— Завтра научу. А сегодня ты стираешь.
— Что?!
— Стираешь. Вон твоя грязная рубашка в корзине лежит уже три дня.
— Да её в машинку сунуть только…
— Попробуй.
Виктор воззрился на стиральную машину, как на инопланетный корабль. Кнопки, программы, режимы — всё это для него было загадкой.
— А какую программу ставить?
— Сорок градусов, деликатная стирка.
— А порошка сколько сыпать?
— Сообразишь.
Он сунул рубашку в барабан, засыпал полмерного стакана порошка, нажал случайную кнопку. Машинка заурчала, заблюкала, начала набирать воду.
— Вроде работает, — удовлетворённо констатировал Виктор.
Через час машинка пискнула. Он открыл дверцу — и обнаружил рубашку розового цвета.
— Нина! — заорал он. — Она розовая!
— А ты что с ней стирал?
Виктор заглянул в машинку. На дне барабана лежал красный носок.
— Откуда он там?
— Из корзины взял, значит. Цветное с белым нельзя стирать. Линяет.
— Как же я знать-то должен был?
Нина пожала плечами.
— А как я узнала? Методом проб и ошибок. У меня тоже когда-то всё розовым становилось.
К обеду Виктор уже выглядел потрепанным. Попытка сварить макароны закончилась тем, что половина пришпандорилась ко дну кастрюли, а вторая половина превратилась в размазню.
— Может, хватит экспериментировать? — предложил он устало. — Давай как раньше. Я на диване, ты на кухне.
Нина медленно покачала головой.
— Нет, Виктор Петрович. Назад дороги нет.
— Да что с тобой случилось-то? Раньше не возмущалась.
— Раньше думала, что так и должно быть. А вчера Тамара рассказала, как они с Серёжей в отпуск ездили. Вместе выбирали, вместе вещи собирали, он ей завтрак в постель носил…
— Серёжа у неё псих. Мужик не должен…
— А что должен? — перебила Нина. — Работать, деньги приносить и на диване лежать? А жена должна быть роботом?
— Не роботом. Женщиной.
— Я сорок лет была твоей женщиной. Теперь хочу побыть человеком.
Виктор замолчал. В голове у него словно каша заварилась. Никогда он не задумывался, что жена может хотеть чего-то ещё, кроме как ублажать его и семью.
Вечером соседка Тамара зашла за солью.
— О, Витя дома, — заметила она, увидев его на кухне с тряпкой в руках. — Что это ты, голубчик, полы моешь?
— Да вот… — замялся Виктор. — Нинка заставляет.
— Молодец, Нинка! — засмеялась Тамара. — Наконец-то вышколила.
— Не вышколила, а просто объяснила, — поправила Нина.
— Лет сорок объясняла, — фыркнул Виктор.
— А ты сорок лет не слушал.
На третий день терпение у Виктора лопнуло. Он испортил ужин, залив суп пересоленной водой, потом полтора часа отстирывал его с кастрюли. Руки красные, спина болит, а Нина сидит в кресле, читает книжку.
— Всё, хватит! — рявкнул он, швыряя половник на стол. — Издеваешься надо мной!
Нина даже не подняла глаз от книги.
— Это не издевательство. Это твоя половина домашней работы.
— Половина? Да я за три дня больше по дому сделал, чем за всю жизнь!
— И каково мне было сорок лет делать это каждый день?
— Ты привыкла! У тебя получается!
— Потому что меня никто не спрашивал, хочу я или нет. — Нина отложила книгу. — А тебя я спрашиваю. Хочешь дальше жить как равный или предпочитаешь остаться большим ребёнком?
— Равный? — Виктор захохотал, но смех получился злой. — Да кто ты такая, чтобы про равенство рассуждать? Я на заводе горбатился, деньги зарабатывал!
— А я дома горбатилась. Без выходных, без отпуска, без зарплаты.
— Ещё зарплату захотела!
— Не захотела. Просто поняла, что прожила жизнь неправильно.
Виктор потер лицо ладонями. Глаза у него покраснели — то ли от усталости, то ли от злости.
— Знаешь что, Нина… Если тебе со мной так плохо, может, разъедемся?
Повисла тишина. Даже соседи за стеной притихли.
Нина встала с кресла, подошла к окну. На дворе вечерело, включались фонари.
— А знаешь что, Виктор Петрович, — сказала она тихо, — может, и правда разъедемся.
— Что? — он не поверил своим ушам.
— Я серьёзно. Может, пора мне пожить для себя.
— Да ты что, свихнулась? Тебе шестьдесят лет! Кому ты нужна?
Нина обернулась. Лицо у неё было спокойное, но глаза блестели.
— А тебе я нужна? Как человек, не как прислуга?
— Конечно, нужна…
— Тогда почему сорок лет не интересовался, о чём я думаю, чего хочу, что чувствую?
— Да о чём тебе думать? Дом, дети, семья…
— Вот именно. Для тебя я не человек. Я функция. Стиральная машина с ногами.
Виктор сел на табуретку, опустил голову. Впервые за много лет он почувствовал себя растерянным.
— Ну что ты хочешь от меня? Чего добиваешься?
— Хочу, чтобы ты меня увидел. Наконец увидел.
— Да вижу я тебя каждый день!
— Видишь кухарку, уборщицу, прачку. А где Нина? Женщина, которая когда-то мечтала стать учительницей, любила читать стихи, хотела поехать в Париж посмотреть на Эйфелеву башню?
Виктор поднял голову, посмотрел на жену удивлённо.
— А ты… хотела в Париж?
— Хотела. Сорок лет хотела. Но вместо этого стирала твои носки.
— А почему не говорила?
— Говорила. В первые годы. Но ты отвечал: «Ерунда какая, нам Крым хватит». Потом перестала.
Виктор попытался вспомнить, но в памяти было только одно: Нина у плиты, Нина с тряпкой, Нина, которая подаёт тапочки и наливает чай.
— Ладно, — сказал он наконец. — Допустим, я был… невнимательный. Но сейчас-то что изменилось?
— Я изменилась. Поняла, что жизнь у меня одна. И хочу хотя бы последние годы прожить не как твоя прислуга.
— А как?
— Как твоя жена. Равная тебе.
Виктор задумался. Идея была дикая. За все годы брака он привык думать о Нине как о части интерьера. Удобной, надёжной, привычной.
— И что, если я не смогу? Если у меня не получится?
— Тогда мы действительно разъедемся. — Нина подошла к столу, взяла в руки недомытую сковородку. — Я позвоню Ире, попрошусь к ней пожить.
— К дочери? Да она тебя не захочет!
— Захочет. Она меня любит. А ты?
Вопрос повис в воздухе. Виктор открыл рот, чтобы ответить автоматическое «конечно», но слова не пошли.
Когда он в последний раз говорил жене, что любит её? Когда в последний раз интересовался её мнением? Когда благодарил за что-то?
— Я… — начал он и замолк.
Нина кивнула.
— Вот именно. «Я…». — Она поставила сковородку в мойку. — У тебя есть неделя подумать, Виктор Петрович. Или мы начинаем жить по-новому, или я собираю чемодан.
Неделя прошла в странной тишине. Виктор поначалу дулся, демонстративно хлопал дверцами шкафов, бурчал что-то про «бабью дурь». Но на четвёртый день что-то щёлкнуло.
Утром он встал раньше будильника, сготовил яичницу — почти не подгоревшую. Нина проснулась от запаха кофе.
— Что это? — спросила она, увидев накрытый стол.
— Завтрак, — буркнул Виктор, не глядя в глаза.
Ели молча. Яичница была пересолена, кофе слабоват, но Нина съела всё до крошки.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что.
Вечером он помыл посуду. Правда, разбил блюдце, но Нина только вздохнула:
— У нас таких ещё пять.
На шестой день он попробовал сварить борщ. Получилось нечто красное и кислое, но съедобное.
— А помнишь, — сказала Нина за ужином, — как мы познакомились? На танцах в клубе?
Виктор удивился. Давно они не говорили о прошлом.
— Помню. Ты в голубом платьице была. Красивая такая.
— А ты стеснялся пригласить. Полвечера вокруг ходил.
— Думал, откажешь.
— Дурак, — улыбнулась Нина. — Я сама на тебя глаз положила. Только виду не подавала.
— Правда?
Он посмотрел на неё внимательнее. Морщины, седые волосы, усталые глаза. Но улыбка та же, что сорок лет назад.
— А ещё помнишь, как ты читал мне стихи Есенина? «Белая берёза под моим окном…»
— Читал? — Виктор нахмурился. — Не помню.
— После свадьбы перестал. Сказал, что женатому мужику это не к лицу.
— Глупость какая…
На седьмой день Нина достала из шкафа чемодан. Виктор сидел на кухне, допивал чай.
— Значит, решила? — спросил он тихо.
— Ты решил? — переспросила она.
Виктор встал, подошёл к окну. На улице Тамара выгуливала собаку, Серёжа нёс из магазина тяжёлые пакеты.
— Нин, а если я… Если попробую… По-настоящему?
— Как это?
— Ну… пополам. Всё пополам. И готовку, и уборку. И решения семейные тоже пополам принимать.
Нина остановилась, руки на замке чемодана.
— И никого не винить, что раньше по-другому было?
— И не винить.
— И в Париж слетаем?
Виктор вздохнул.
— Слетаем. Хотя дорого небось.
— Накопим. У нас теперь времени больше будет — вдвоём-то всё быстрее делается.
Нина закрыла чемодан, задвинула обратно в шкаф.
— Только предупреждаю сразу — если сорвёшься, начнёшь в старое впадать…
— Не сорвусь, — пообещал Виктор. — А если сорвусь, сам чемодан тебе соберу.
За окном стемнело. Включили телевизор, но уже не рыбалка крутилась, а какой-то мелодрама. Нина пристроилась рядом на диване.
— А знаешь что, — сказала она, — давай завтра вместе борщ сварим. Я тебя научу, как правильно свёклу тереть.
— Давай, — согласился Виктор. — Только ты мне сразу говори, если что не так делаю.
— Скажу. Обязательно скажу.
Они сидели рядом, смотрели кино и не торопились расходиться спать. После сорока лет брака они впервые почувствовали себя близкими людьми.
А на кухне в мойке мирно лежала чистая посуда — вымытая Виктором.
