Алиса сидела на краешке дивана, привычно вжавшись в спинку, будто старалась занять как можно меньше места.
Ее мать Елена Аркадьевна мастерски разливала чай из старинного серебряного сервиза.
Отец Виктор Сергеевич увлеченно листал газету, его присутствие ощущалось как гнетущая тишина перед грозой.
Девушка уже привыкла к этому напряжению, к постоянному ожиданию недовольства, выговора и очередного ограничения.
Сегодня Алиса получила результаты вступительных испытаний из института, куда её заставили поступать родители.
Она мечтала стать психологом или неврологом, но родители настояли на профессии программиста.
Они объясняли это тем, что информационные технологии стремительно развиваются, а специалистов не хватает.
Соответственно, Алиса, получив диплом инженера-программиста, сможет претендовать на высокую зарплату.
– Алиса, – холодно проговорила Елена Аркадьевна и поставила фарфоровую чашку перед дочерью с таким звонким хлопком, что та вздрогнула. – Мы хотим окончательно прояснить вопрос наследства.
Девушка кивнула, машинально сжимая край дивана. Она узнала этот материнский тон — за ним всегда скрывалось недовольство.
Тема наследства была для нее далекой, а сам термин — абстрактный. До этого дня Алиса даже не задумывалась о нем.
Виктор Сергеевич отложил газету, медленно снял очки и протер их носовым платком. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, остановился на дочери.
– Все эти годы, Алисочка, – начал он, и в его обычно жестком голосе прозвучала непривычная, почти театральная интонация, – мы тебя… испытывали. Проверяли твою суть. Твой стержень.
Девушка почувствовала, как холодная волна пробежала по спине. Она неуверенно моргнула.
– Проверяли? – едва слышно переспросила она. – Но… я всегда старалась… слушаться… делать, как вы говорите…
Елена Аркадьевна издала короткий сухой звук, похожий на покашливание, но это была явная насмешка.
– Именно в этом и была суть испытания, дурочка, – ее голос снова стал ледяным. – Мы намеренно давили на тебя, постоянно контролировали, ставили в жесткие рамки и унижали. Все это – специально. Мы хотели увидеть, есть ли в тебе искра. Хватит ли у тебя духу, характера, смелости взбунтоваться и сказать нам нет! Уйти! Начать жить по своим правилам! Доказать, что ты – не безмозглая кукла, а личность, достойная нашего уважения и, как следствие, нашего состояния!
Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Алиса слышала только бешеный стук собственного сердца, гулко отдававший в висках.
Ее мир, вся ее реальность, построенная на страхе перед родительским гневом и отчаянным стремлении заслужить хоть каплю их одобрения, вдруг рухнула с оглушительным треском.
Годы покорности, слез, подавленных желаний, ощущения собственной ничтожности – все это оказалось… экзаменом? Экзаменом с условиями, о которых ей не сказали?
– Я… – голос девушки предательски дрогнул, в горле встал ком. – Я не понимаю… Вы всегда… Вы кричали, если я пыталась возразить… Вы били меня, когда я в шесть лет не захотела надевать это ужасное платье на утренник… Вы называли меня тряпкой или ничтожеством, если я просто хотела пойти погулять с другими ребятами… Вы требовали послушания! Каждым своим словом, каждым взглядом!
– Требовали? – Виктор Сергеевич резко вскинул бровь, его лицо исказилось гримасой глубочайшего презрения. – Конечно, требовали! Но мы ждали! Ждали, что ты найдешь в себе силы это преодолеть! Что ты перешагнешь через наш гнев, через наш контроль! Что в тебе проснется боец! Что однажды ты хлопнешь дверью, уйдешь и начнешь строить свою жизнь, вопреки нам! Вот тогда бы ты доказала, что ты чего-то стоишь! Что ты не пустое место…
Алиса посмотрела на них, словно впервые видела. Лица родителей, столько лет бывшие для нее судьями и тюремщиками в одном лице, теперь казались еще более чужими, жестокими и абсолютно безумными.
– Значит… – она сглотнула, пытаясь выдавить слова сквозь онемение. – Все мои попытки быть хорошей дочерью… Стараться угодить… Бояться вас… Это все было… ошибкой?
– Фатальной ошибкой! – отрезала Елена Аркадьевна, отодвигая свою чашку с таким видом, будто боялась заразиться. – Ты доказала лишь свою полную несостоятельность. Свою патологическую слабость. Ты – тряпка, Алиса. Абсолютный ноль, который не способен ни на что, кроме как подчиняться самой грубой силе. А такому существу, нельзя доверить даже копейку, не то, что наше состояние. Его сожрут мошенники, пропьют, разбазарят по глупости. Ты не способна защитить то, что тебе принадлежит. У тебя нет для этого ни ума, ни характера.
Виктор Сергеевич с деловым видом достал из папки, лежавшей на журнальном столике, несколько документов.
– Мы все переоформим, – заявил он деловым тоном. – На моего племянника Степана. Из Вологды. Парень – молодец. Настоящий боец. Родители пророчили ему карьеру чиновника, а он в шестнадцать удрал в Питер, мыкался, но пробился. Сейчас — свое дело, пусть небольшое, но свое! Не боится рисковать, отстаивает свое. Вот, кто достоин уважения! Вот, кому можно доверить нажитое! Он не растеряет, а приумножит!
Алиса замерла. В ушах нарастало гудение, перед глазами всё расплывалось. Годы.
Долгие годы страха, унижений, тотального контроля, лишения самого простого человеческого тепла и права на собственное мнение, – все это оказалось каким-то извращенным испытанием.
Испытанием, которое она заведомо не могла пройти, потому что правила держались в тайне, а наказание за неправильное поведение было немедленным и болезненным.
– Как… – голос девушки был чужим, хриплым от сдерживаемых слез и нарастающей ярости. – Как я должна была это понять? Ни разу! Ни единым словом, ни намеком, ни жестом вы не дали мне понять, что хотите от меня обратного! Вы требовали только одного – абсолютной покорности! Вы уничтожали во мне любое проявление воли! И теперь… теперь вы наказываете меня за то, что я стала именно такой, какой вы меня сделали?!
Елена Аркадьевна усмехнулась. Это был короткий сухой звук, полный ледяного превосходства.
– На то оно и испытание, глупая девочка, – проговорила она с убийственной четкостью. – Настоящая сила, настоящий характер проявляются вопреки, а не благодаря. Если бы ты была достойна, если бы в тебе, действительно, было что-то ценное, ты бы почувствовала это нутром! Ты бы нашла в себе дух, чтобы восстать, несмотря ни на что! А ты…
Мать презрительно окинула дочь взглядом с головы до ног, словно впервые видела.
– Ты оказалась удобной куклой. Покорной, безропотной, безликой. А куклам наследство не положено. Оно должно работать, приносить пользу. Степану оно пригодится. Он знает цену деньгам и умеет за них бороться, – закончила она свою мысль.
Родители замолчали. Виктор Сергеевич снова надел очки и углубился в документы, касающиеся Степана.
Елена Аркадьевна отхлебнула чай из кружки, ее лицо выражало лишь удовлетворенность от завершенного дела.
Они вели себя так, будто только что решили вопрос с продажей ненужной вещи, а не перечеркнули всю жизнь дочери и лишили ее будущего по абсурдному, жестокому капризу.
– Да, чуть не забыл, – неожиданно проговорил отец. – Раз ты поступила в институт, то будь добра, договорись об общежитии сама. Мы с матерью хотим, чтобы к первому сентября ты покинула наш дом.
Алиса медленно поднялась с дивана. Ноги были ватными, подкашивались, но она смогла устоять на них.
Девушка стояла посреди безупречной холодной гостиной и смотрела на них… На двух людей, подаривших ей жизнь только для того, чтобы превратить ее в затянувшуюся пытку послушания.
Она не сказала больше ни слова. Ни крика, ни упрека, ни мольбы. Все слова умерли в горле, раздавленные чудовищной несправедливостью.
Алиса развернулась и пошла к себе в комнату. Она медленно закрыла дверь и оглядела свою комнату – безупречно чистую, лишенную личных вещей, будто камеру в хорошей тюрьме.
*****
Три дня спустя Алиса стояла у ворот общежития своего института, держа в руках единственный, не слишком тяжелый чемодан.
Все ее вещи свободно поместились в него. Одежда, пара книг, ноутбук (подарок на поступление, который теперь казался ироничным), документы…
Она тихо ушла из дома на рассвете. Ключи оставила на кухонном столе. Не сказала ни слова и не оставила записки.
Сев в автобус, девушка заблокировала в телефоне номера родителей. Общежитие встретило её громким шумом, запахом дешёвой еды и неуютной казенной обстановкой.
В комнате вместе с ней жили еще три девушки. Алиса училась с фанатичным, почти маниакальным упорством, чтобы получать повышенную стипендию.
Каждая лекция, каждая сданная на отлично лабораторная или экзамен – это шаг к финансовой независимости, к возможности дышать полной грудью.
Но параллельно, в сумке, рядом с конспектами по дискретной математике, лежали другие книги.
Потрепанные, купленные в букинисте на последние деньги. «Введение в общую психологию» Рубинштейна и «Анатомия центральной нервной системы».
Вечерами, после программирования, когда силы были на исходе, она читала о механизмах страха, о формировании личности, о последствиях эмоционального насилия.
Она читала о себе. И в этом чтении была не только боль, но и первый проблеск исцеления, понимания, что с ней сделали и почему.
И главное – что делать дальше. Стипендия, накопленная копейка к копейке, плюс деньги от подработки репетитором по школьной информатике дали ей минимальную, но достаточную финансовую подушку.
Общежитие на лето не пришлось покидать – Алиса договорилась с комендантом, что будет дежурить по этажу.
Первые месяцы лета Алиса жила в режиме нон-стоп. Утро она посвящала подготовке к вступительным экзаменам на психфак — биологии и русскому языку.
Днем подрабатывала курьером, а вечером снова садилась за учебники, тесты и написание пробных сочинений.
Спала всего по пять часов и питалась наспех, но сдаваться не собиралась. В конце августа ей позвонили из приемной комиссии.
Официальный голос сообщил: «Поздравляем! Вы зачислены на первый курс факультета психологии по специальности «Клиническая психология».»
Алиса едва не закричала от радости в трубку. Она медленно опустилась на стул у тумбочки в своей маленькой комнатке в общаге и закрыла глаза.
Теперь она могла немного отдохнуть. С родителями Алиса перестала общаться. Она удалила их номера телефонов и при встрече делала вид, что не знакома с ними.
